Франк Тилье - Головокружение
Я заколебался. Он это заметил и смерил меня долгим взглядом:
– Не хочешь зашивать, Жонатан?
Фарид разложил все передо мной, но я не отреагировал, а встал и уселся в углу палатки. Мишель, не шевелясь, пристально на меня смотрел:
– Нехорошо, Жонатан. И за это придется платить.
Он кивнул в сторону Фарида:
– Шей ты. И поскорее.
Фарид не возражал и взялся за «хирургический инструмент». У иглы не было ушка, и он минут пять провозился, чтобы заправить нитку в канал, предназначенный для инъекций жидкости. Мишель сначала залил алкоголь себе в горло, а затем плеснул на ладонь. Потом с рычанием плотно сдвинул края раны, как две губы. Укус был что надо, Пок цапнул от души.
– Давай! – приказал он Фариду. – Крои, не размышляй.
Стиснув зубы, Фарид старался изо всех сил. При виде ладони Мишеля и кустарного шва, который клал араб, я словно перенесся на несколько лет назад, в тот день, когда Пок покусал меня в блокгаузе. Когда игла вошла в ладонь в первый раз, тело Мишеля выгнулось дугой, следующие проколы он уже перенес легче. Ну и крепкий же он парень…
Дело было сделано. Четыре почти параллельных стежка… Фарид отлично справился. Мишель вытерся полотенцем. Шов вышел не очень ровный и эстетичный, но рука больше не кровила. Араб еще раз промыл рану водкой и закашлялся. Он был горд своей работой.
– Ну а теперь что делать?
Пока Мишель разглядывал свою ладонь, я взял баллон с ацетиленом, лежавший возле палатки, и занес его внутрь, чтобы посмотреть, насколько он поврежден. Наконечник, кремень, рефлектор, шланг – все вроде бы было цело, за исключением гайки при выходном отверстии для газа. Она треснула и сместилась от удара. Я ее поставил на место и как следует завинтил. Еще чуть-чуть, и…
Я повернул колесико, пламя вспыхнуло, и мне стало спокойнее. Забрав с собой лампу, я отошел от палатки. Возле красной линии я снова позвал Пока. Никакого ответа… Потом из пещеры донеслось рычание, в котором слышались резкие взвизги.
– Пок? Ко мне, Пок, иди сюда!
Лампа мигала, еле освещая стены галереи. Вдруг я зажмурился. Пок стоял у входа в пещеру, вся морда у него была в крови. Прихрамывая, он отступил назад. Рычание не прекращалось ни на минуту. Он злился и бегал взад-вперед, не сводя с меня глаз. Я похлопал руками по бедрам. И тут мой пес завыл, и из его раскрытой пасти вырвался пар. Это было жуткое зрелище: волк, воющий под ледяными сталактитами.
Мгновение спустя, он скрылся в темном зеве пещеры, а в ответ на его вой запела расселина. Я зажал уши ладонями.
Все было кончено. Пок перестал быть Поком, он снова стал тем существом, с которым я сражался в Лотарингии.
Чудовищем, способным напасть и убить.
Вот теперь я бы предпочел, чтобы он был мертв. Чтобы Мишель не промазал. В палатку я отступал, опустив руки, все еще надеясь, что вот сейчас Пок снова потрется об мои ноги и уткнется носом мне в ладонь. Войдя, я на всякий случай застегнул за собой молнию и с упреком посмотрел на Мишеля:
– Ты сделал только хуже. У нас больше нет пуль, мы не можем добраться до газа, и мой пес уже не мой пес. Что ты теперь предлагаешь, чтобы мы увязли еще больше?
Он поднял свою утыканную болтами голову:
– Убить его голыми руками.
Этот тип не отступит, он пойдет до конца в своих бредовых идеях. Я уже не знал, что и думать, я растерялся и плохо соображал. Фарид склонился над ящиком, притворяясь, что он что-то делает и кому-то нужен. Для чего нужен? Тысяча сто двадцать два, тысяча сто двадцать три, тысяча сто двадцать четыре…
– Убить его голыми руками? А ты не объяснишь, как его выманить из такой роскошной норы?
Мишель взял острый камень, сдвинул в сторону спальник и принялся чертить на коремате: с одной стороны пещера, посредине палатка, с другой стороны ледник.
– Еды у него хватает, а вот воды нет. Сейчас он устроил себе оргию, но очень быстро поймет, что после сытной еды, полной натуральных солей, хочется пить. Без еды продержаться можно, без воды – нет.
Фарид пожал плечами:
– Да ведь ты столько льда туда натаскал.
– Он ничего не сможет с ним сделать. Можно погибать от жажды на снежной равнине. Если не сможешь растопить снег, все равно умрешь. Это проще простого.
Здоровой рукой Мишель начертил крест между левой стеной и передней стенкой палатки:
– Вот тут, где падали сталактиты, есть небольшое углубление. В нем можно устроить лужу. Объясняю план. Надо натопить три-четыре кастрюли воды, ровно столько, чтобы образовалась жидкая поверхность, и поставить рядом фонарь, чтобы пес из своей галереи видел отсвет. А мы спрячемся в палатке и будем ждать, когда он придет пить. И тогда, в темноте, мы набросимся на него и убьем.
Это подло. Я представил себе отощавших, голодных львов, которые прячутся в саванне возле лужиц с водой, подкарауливая пришедших на водопой антилоп. Фарид нервно натянул рукавицы.
– Ну, представим себе, что все получилось. Как ты его убьешь? Пес ранен, а весит почти как я. Ты видел, какие у него клыки?
Мишель тряхнул перед ним моей цепью:
– А вот этим. Я ранен, поэтому выйду перед ним и отвлеку его внимание. А вы зайдете с боков или сзади. Один из вас будет его душить, а второй бить цепью повсюду, куда попадет. Если навалиться на него втроем, мы справимся без большого ущерба для себя. Ну, в худшем случае несколько укусов… Но я, как видишь, от этого не умер.
Я встал. Глаза застилали слезы. Не знаю, что на меня нашло, но мне никогда не было так страшно, как сегодня. Неужели я вот так исчезну и от меня останется только дата на мраморной плите? Этот ужас небытия стал осязаемым. Меня затошнило. Мы с Франсуазой даже никогда не рассматривали эту ситуацию с такой точки зрения. То есть что я уйду раньше ее. Даже представить себе было невозможно надпись на нашей могиле: «Жонатан Тувье, 1960–2010; Франсуаза Тувье, 1963–». Мой мозг слишком привык к обратному порядку. Мне хотелось завыть. Если я сейчас не заставлю себя действовать, жить любой ценой, то, наверное, засну и уже никогда не проснусь.
Сдержав вздох, я поднялся и бросил:
– Ладно. Сделаем, как сказал Мишель. Надо приготовить приманку.
Потом посмотрел Фариду прямо в глаза:
– А к Поку я выйду сам. И сам его убью.
24
…Не знаю, Франсуаза, говорил ли я тебе когда-нибудь о Гёране Кроппе. 16 октября 1995 года он выехал из Стокгольма на велосипеде, который был специально оборудован, чтобы везти 140 килограммов снаряжения. Из Швеции он направлялся в Катманду. Это тридцать тысяч километров каторжной работы педалями. Плюс ко всему в Румынии его ограбили, в Пакистане на него напали, а в Иране он получил по голове бейсбольной битой. Слава богу, что на нем была каска. В начале апреля он, целый и невредимый, приехал к подножию Эвереста. После километров и километров акклиматизационных подъемов он первого мая вышел из базового лагеря к вершине без кислорода. И вот, когда он уже достиг высоты 8748 и до «крыши мира» оставалась всего сотня метров, он вдруг решил повернуть назад.
Если бы предельно измотанный Кропп все-таки взошел на вершину, он, наверное, умер бы на спуске. Так часто бывает: когда жизнь тоненькой струйкой вытекает из запекшихся губ, мы понимаем, как она драгоценна. Большинство людей, испытавших это состояние, ценят жизнь гораздо больше, чем смерть в ореоле славы. Кропп горам не изменил, он просто поступил так, как должен был поступить.
Поверни назад и ты, моя Франсуаза. Не поднимайся на вершину одна, подожди меня, и настанет день, когда мы с тобой взойдем вместе.
Первое письмо, которое Жонатан Тувье оставил в больничной палате Франсуазы за два дня до того, как в информационной картотеке появился донор костного мозга и перед ними забрезжила надеждаЛужица воды поблескивала как раз на линии моего взгляда. Мое дежурство. Я лежал в палатке, наблюдая и чутко прислушиваясь. Поверхность воды была гладкая и неподвижная. Только изредка капля, упавшая со сталактита, пускала по ней крошечные волны.
Чтобы сделать приманку более привлекательной, мы прикатили камень, на который наклонно, чтобы получился отблеск, положили каску. Нам понадобилось гораздо больше кастрюлек воды, чем поначалу рассчитывал Мишель. В общей сложности с полдюжины, не считая воды для наших нужд. По моим подсчетам, в лучшем случае нам удастся согреть еще две полные кастрюли, пока не кончится газ. Сколько времени мы ждали, я не знал. Может, три часа, может, четыре, а может, и пять. Наше дыхание осипло, в животе урчало, глаза слезились. Мишель еле слышно разговаривал сам с собой, уставясь в ладони, и время от времени совершал какой-то странный жест, словно отмахивался от мух. Я, чтобы не заснуть, мысленно составлял список самых высоких вершин каждого континента.
Мы дежурили по очереди, улегшись у входа в палатку. Фарид продолжал крутить колесики замка, но все медленнее и медленнее. И не позволял мне прикасаться к нему. На разговоры у него уже не было сил: его все сильнее била лихорадка. Мишель что-то бормотал под своей каской, временами впадая в бред. Мы больше не разговаривали и выходили наружу, только чтобы помочиться. Все больше и больше нас поглощало собственное бессилие.
