Грегори Робертс - Шантарам
Я резко дернулся, словно намереваясь вырваться от них. Моя уловка сработала. Все трое заорали на меня, и три пары рук грохнули меня о дверь. Один из тех, что были помельче, прижал к двери мою левую руку, второй правую. Пока я боролся с ними, мне удалось трижды лягнуть дверь ногой. «Он должен был слышать удары, – думал я. – Все в порядке… Я его предупредил… Он догадается…»
– Каун хай тум? – Кто ты такой? – продолжал допытываться верзила. Он убрал одну руку с моего горла и, сжав кулак, угрожающе повесил его у меня перед глазами.
Я по-прежнему ничего не отвечал. Их руки припечатали меня к двери не хуже наручников.
Верзила ударил меня кулаком. Мне удалось отвернуть голову, и удар пришелся в челюсть. Не знаю, то ли его пальцы были в кольцах, то ли у него был кастет, но я почувствовал прикосновение металла, и кость у меня треснула.
– Что ты здесь делаешь? Кто ты такой? – спросил он уже по-английски.
Я молчал, и кулак трижды врезался мне в лицо. «Это мне знакомо… – крутилось у меня в голове. – Это мне знакомо». Я опять был в австралийской тюрьме, в карцере с его кулаками, ботинками и дубинками. «Это мне знакомо».
Он сделал паузу, выжидая, не заговорю ли я. Двое его друзей, казавшихся коротышками рядом с ним, ухмыльнулись ему, затем мне. «Аур, – сказал один из них. – Еще. Наподдай ему». Верзила отступил на шаг и начал неторопливо, расчетливо и профессионально обрабатывать кулаками мой корпус. Мне казалось, что весь воздух выходит из меня, и вместе с ним моя жизнь. Он прошелся по моему телу снизу вверх, пока опять не добрался до горла и лица. Я погружался в темную воду, в которой тонут нокаутированные боксеры. Это был конец.
Я был не в обиде на них. Я сам оплошал – позволил им подкрасться ко мне, может быть, даже подойти не таясь. Я пришел сюда, чтобы драться, и не должен был дремать. А я напортачил, я сам был во всем виноват. Единственное, чего я хотел, – предупредить Абдуллу. Я опять пнул дверь, но довольно слабо.
Внезапно я провалился в кромешную тьму, и вместе со мной провалился весь мир. Растянувшись на полу, я услышал крики и понял, что Абдулла резко распахнул дверь, чтобы мы все влетели навстречу ему. Прозвучало два выстрела, промелькнули две вспышки. Затем вдруг все осветилось, и, моргая залитыми кровью глазами, я увидел, что открылась какая-то внутренняя дверь и к нам бегут люди. Раздались еще три выстрела, верзила рухнул на меня, я выбрался из-под него и увидел совсем рядом свой нож, блестевший на земле за дверью.
Я схватил нож как раз в тот момент, когда один из коротышек перелезал через меня, пытаясь выбраться наружу. Я, не задумываясь, всадил нож ему в бедро. Он закричал, а я, рванувшись к нему, полоснул ножом по его лицу под глазами.
Удивительно, как мало надо чужой крови (если получится много, еще лучше), чтобы впрыснуть в тебя адреналин, придающий силы и убивающий боль в свежих ранах. Дрожа от ярости, я обернулся и увидел, что на Абдуллу наседают сразу двое. На полу валялось несколько тел – сколько именно, я не считал. Выстрелы трещали и гремели по всему дому. Со всех сторон неслись крики и стоны. В комнате пахло кровью, мочой и дерьмом. Кого-то ранили в живот. Я надеялся, что не меня. Моя левая рука автоматически ощупала тело, чтобы убедиться в этом.
Абдулла между тем воевал с двумя противниками. Они колотили, ломали и кусали друг друга. Я пополз в их сторону, но тут чья-то рука схватила меня за ногу и потянула обратно. Это была очень сильная рука. Это был верзила.
Я был уверен, что его застрелили, но на его рубашке и штанах не было крови. Он тащил меня, как черепаху, запутавшуюся в сетях. Когда он подтащил меня к себе, я занес нож, чтобы пырнуть его, но он опередил меня, влепив свой кулак мне в пах с правой стороны. Убийственный прямой удар у него не получился, но мне и такого хватило. Я сжался в комок от невыносимой боли и откатился в сторону. Опираясь о меня, он встал на ноги, пошатываясь. Меня стало рвать желчью, и тут я увидел, что он направляется к Абдулле.
Этого я не мог допустить. Слишком много раз мое сердце переворачивалось, когда я представлял себе его одинокую смерть в кольце вооруженных копов. Я отбросил боль ногами и, скользя и барахтаясь в кровавой судорожной борьбе с самим собой, вскочил на ноги и всадил нож в спину верзилы. Удар пришелся высоко, прямо под лопатку. Я почувствовал, как дрогнула кость под лезвием, сместив его ближе к плечу. Он действительно был силен. Загарпуненный ножом, он проволок меня два шага за собой и лишь потом согнулся и упал. Я свалился на него сверху и, подняв голову, увидел, как Абдулла запускает пальцы в глаза противнику. Голова человека была запрокинута на колене Абдуллы. Его челюсть выскочила из своих суставов, а шея разломилась пополам, как щепка.
Кто-то опять потащил меня к выходу. Я отбивался, но сильные руки мягко отобрали у меня нож. Затем я услышал знакомый голос, голос Махмуда, и понял, что опасность позади.
– Пошли, Лин, – произнес иранец так спокойно и деловито, словно никакого побоища и не было.
– Дай мне револьвер, – потребовал я.
– Нет, Лин. Все кончено.
– Где Абдулла? – спросил я, когда Махмуд вывел меня во двор.
– Он занят, – ответил Махмуд. В доме слышались крики, которые один за другим затихали, как птицы, умолкающие в ночи, обволакивающей спокойную гладь озера. – Ты можешь держаться на ногах? Можешь идти? Нам надо сваливать отсюда.
– Да, черт побери, могу.
У калитки нас нагнала цепочка наших. Файсал и Хусейн несли кого-то. Фарид и Малыш Тони тащили другого. Последним шел Санджай. Он нес на себе чье-то тело, перекинув его через плечо и, прижимая его к себе, рыдал.
– Мы потеряли Салмана, – сказал Махмуд. – И Раджа. Амир серьезно ранен, но жив.
Салман. Последний голос разума в совете Кадера. Последний человек Кадера. Ковыляя к автомобилю, я опять чувствовал, что жизнь покидает меня, – как тогда, когда меня избивали, прижав к дверям. Все было кончено. Со смертью Салмана старый совет перестал существовать. Все переменилось. Я посмотрел на тех, кто был со мной в автомобиле – Махмуда, Фарида, раненного Амира. Они победили. Подручных Сапны больше не осталось. Глава в книге жизни и смерти, начавшаяся с появления Сапны и предательства Абдула Гани, была завершена. За Кадера отомстили. Иранские шпионы, враги Абдуллы, тоже замолкли навсегда, как этот залитый кровью дом. Банда Чухи перестала существовать. Война за территорию была позади. Колесо совершило полный оборот, и ничто больше не будет таким, как прежде. Они победили, но они плакали. Все до одного.
Я откинул голову на спинку сиденья. Ночь летела вместе с нами за окнами автомобиля по световому туннелю, ведущему от обещания к молитве. Медленно, опечаленно кулак, совершивший все, что мы делали, разжался, раскрыв когтистую ладонь того, чем мы стали. Гнев остыл, превратившись в грусть, как это всегда бывает и как должно быть. И ничто из того, к чему мы стремились в прошлой жизни, всего час назад, не было исполнено такой надежды и смысла, как одна-единственная упавшая слеза.
– Что? – спросил Махмуд, приблизив свое лицо к моему. – Что ты сказал?
– Надеюсь, что с этим медведем все кончилось благополучно, – пробормотал я разбитыми губами, и мой уязвленный дух стал затихать, уступая место сну, который пробирался по извилинам моего скорбящего мозга, как утренний туман в лесных дебрях. – Надеюсь, что с медведем все в порядке.
Глава 42
Солнце вдребезги разбивалось о воду, и его сверкающие, как хрусталь, осколки пускали во все стороны солнечные зайчики, которые плясали на волнах, кативших по мениску залива. Огненные птицы кружили стаями на фоне предзакатного неба и все, как одна, плавно разворачивались в полете, напоминая полощущие на ветру шелковые знамена. Стоя возле низкой стены мечети Хаджи Али, я наблюдал за тем, как пилигримы и местные правоверные мусульмане переходят с беломраморного острова на берег по плоским камням перешейка. Они знали, что скоро прилив затопит дорожку и тогда добраться до берега можно будет только на лодке. Кающиеся грешники или поминающие близких прихожане накидали в воду цветы, унесенные в море отливом, и теперь эти яркие или увядшие бело-серые гирлянды возвращались с поднимающейся водой и усеивали перешеек любовью, тоской и желаниями, которые тысячи разбитых сердец поверяли океану каждый отмериваемый волнами день.
А мы, преступные братья, пришли к святилищу, чтобы, как полагается, почтить память нашего друга Салмана Мустана и помолиться за упокой его души. Мы впервые собрались все вместе после той ночи, когда его убили. Несколько недель мы прятались по углам, залечивая раны. Пресса, разумеется, бушевала. Слова «резня» и «кровавая бойня» заполняли страницы бомбейских газет так же густо, как тюремщик мажет маслом свою булочку. Звучали абстрактные призывы к правосудию и требования безжалостно покарать виновных. Бомбейская полиция, несомненно, могла арестовать виновных. Она прекрасно понимала, кто оставил кучи трупов в доме Чухи. Но существовали четыре очень веские причины, по которым полицейские предпочли не принимать решительных мер, причины гораздо более убедительные для них, нежели показное негодование прессы.
