Таня Карвер - Клетка из костей
Анни знала, как обычно ведут себя дети, которых взрослые подвергали насилию. Ей часто приходилось иметь с ними дело. Это не были кроткие агнцы, которых все видят на страницах желтой прессы; нет, это были разбитые, изувеченные люди, и ущерб, нанесенный их психике, зачастую бывал непоправим. Некоторым, конечно, удавалось помочь, но большинство продолжало свой путь по проторенной дорожке: из дома родителей, исчадий ада, в колонию для несовершеннолетних, а оттуда уже в настоящую тюрьму. И на каждом этапе их преступления становились все безжалостнее, давая выход злости и раздражению, которые копились в них годами. Все они мстили за то, что им пришлось пережить.
Но этот мальчик… С ним ситуация была другая. Насколько она поняла, он не был похож на остальных детей, ставших жертвами насилия.
Дверь отворилась, и из палаты вышла Дженни Свон.
— Как он? — спросила, встав со стула, Анни.
Выражение лица психолога не сулило ничего хорошего.
— Не очень… Он уже немного успокоился и даже пытается как-то общаться. Думаю, ваша коллега помогла ему открыться.
— Он вам что-нибудь сказал? Что-нибудь существенное?
Вопрос этот явно ее огорчил: конфликт интересов представал во всей красе.
— Я… Рано еще делать выводы. Думаю, пока что ничего «существенного» он не сказал.
— Он сегодня говорил о своей матери.
— Да, он снова о ней вспоминал. Он переживает за нее.
— А он никак не описывал ее? Не говорил, где она может быть?
— В саду, говорит. Она в саду.
Анни кивнула. Марина добилась ровно того же.
— Спасибо вам, Дженни.
Анни глянула на часы. Скоро уже должен прийти ее сменщик на ночь.
— И еще кое-что, чуть не забыла.
Она замерла.
— Не знаю, где этого мальчика держали, но несомненно, что он долгое время пробыл в изоляции. И мне не нужно ждать результатов экспертизы, чтобы сказать: его заставляли делать то, чего он делать не хотел.
— Например?
Дженни тяжело вздохнула.
— Я бы… Я бы не хотела строить домыслы. Но его принуждали к чему-то ужасному. Принуждали не раз и не два. И еще одно.
— Да?
— Где бы их с матерью ни держали, они были не единственными пленниками.
— О господи… — пробормотала, нахмурившись, Анни.
— Вот-вот, о господи…
ГЛАВА 34Балхунас уселся за свой рабочий стол. Стены кабинета, равно как и приемной, были увешаны снимками строящихся зданий, сертификатами в рамках, дипломами и почетными грамотами. Над шкафом крепилась специальная полочка для наград — целого ряда статуэток, а над ними на фотографиях Балхунас пожимал руки политикам и знаменитостям. Выглядели все одинаково: он — лучится от радости, они — смущены, огорошены, ослеплены вспышкой.
Балхунас поерзал на месте. Он никак не мог усесться удобно и продолжал вертеться в кресле, поскрипывая кожей. Борясь с неловкостью, он брал случайные предметы со стола, крутил их в руках, клал обратно, поправлял манжеты своей рубашки. Микки не оставалось ничего иного, кроме как сидеть и ждать.
— Я, к сожалению, не смогу уделить вам много времени, детектив… Простите, как вас зовут?
— Детектив-сержант Филипс. Ничего страшного, мистер Балхунас, я вас не задержу. У меня всего пара вопросов.
— Слушаю вас внимательно. — Дрожащие губы, усталый голос.
— Вы уже слышали о необычной находке в доме у подножья Ист-Хилла? На том самом участке, который вы собирались застроить.
Балхунас вздохнул и снова заерзал.
— Да-да, слышал. Просто кошмар.
Глаза его метнулись к фотографии, на которой он пожимал руку Борису Джонсону. Радостной эта встреча, судя по всему, была лишь для одного участника.
— Я просто хотел узнать, кому принадлежит эта земля. Вам?
— Нет, не нам. Мы всего лишь подрядчики, наше дело маленькое — строить. Иногда мы покупаем землю, но не в этом случае.
— Так чья же она?
— Я… Я не знаю.
— Не знаете?
— Нет. — Он даже потряс головой, чтобы подчеркнуть свое полное неведение.
Микки недоверчиво нахмурился.
— И часто вы строите дома, не зная, кому принадлежит земля?
— Нет… — Опять вертится, опять ерзает.
— И как вы это объясните в таком случае?
— Я… Послушайте. Вы знаете о земельном кадастре? Лучше там поискать.
— Потому что вы не знаете, да?
— Я могу сам для вас проверить, но на это уйдет много времени.
— Мистер Балхунас, вы ведь ничего от меня не скрываете? Потому что я могу расценить это как попытку воспрепятствовать отправлению правосудия.
Лицо Балхунаса вспыхнуло гневом, кровь прилила к щекам, руки сжались в кулаки.
— Кто ваш непосредственный начальник, сержант? — Голос его вдруг стал тверже, решительнее.
Микки ответил ему не сразу. «Что ж, — подумал он, — этого и следовало ожидать». Всякий раз, когда он допрашивал облеченных властью или просто состоятельных людей, в какой-то момент обязательно звучала эта фраза. Но только тогда, когда они пытались что-то скрыть. Когда они чего-то стыдились.
Или боялись, что что-то выйдет из-под контроля.
— Я так понимаю, вы отказываетесь отвечать на мой вопрос.
— А вы — на мой? У меня есть друзья в полиции, сержант. Друзья на высоких должностях. Большие шишки.
Он указал на фотографии на стенах — вот только, к сожалению, угодил в снимок актера Филипа Гленистера, игравшего полицейского в сериале.
Микки хотел было упомянуть Фила, которого и считал своим непосредственным начальником, но прикинул, что его ранг не произведет должного впечатления. И назвал другое имя:
— Старший инспектор Брайан Гласс.
Балхунас с каменным лицом откинулся на спинку кресла.
— Сержант, я вынужден просить вас уйти. Я занятой человек, у меня много работы. Особенно учитывая сегодняшние события. Мне грозят гигантские убытки.
— Я понимаю, мистер Балхунас, но…
— Закон не обязывает меня ничего вам говорить, и все дальнейшие вопросы я рекомендую адресовать моим адвокатам.
— А точнее?
— «Фентон и партнеры».
Фирма Линн Виндзор. Тот самый офис в григорианском доме у подножья Ист-Хилла.
— Понятно. — Микки встал и направился уже к двери, но на полпути остановился и сказал: — Последний вопрос.
Балхунас ждал, похоже, даже затаив дыхание.
— Человек, который ехал с вами в машине.
Снова проблеск страха в глазах.
— Не понимаю.
— Понимаете. Человек, который сидел с вами на заднем сиденье. Вы вышли, машина поехала дальше. Он остался внутри. Кто это был?
Губы его шевельнулись, но не исторгли ни звука.
— Мистер Балхунас?
— Там… там больше никого не было. Только я.
— Вы меня обманываете, сэр. Я знаю, что там был еще один человек. И меня интересует его имя.
Балхунас вскочил, дрожа от гнева.
— Убирайтесь! Немедленно! А не то я доложу вашему начальству! Мои адвокаты этого не потерпят! Вон!
Микки почувствовал, что тоже заводится, но быстро взял себя в руки.
— Я уже ухожу, мистер Балхунас. Но мы еще увидимся, можете не сомневаться.
И он ушел.
Уже на улице, шагая вдоль Миддлбороу, он пытался составить общую картину, но безрезультатно. Чего-то не хватало.
Но он знал, что если вспомнит того человека из машины, то многое прояснится.
ГЛАВА 35Пол весь трясся. Нужно присесть.
Его отпустили. Пришлось. Даже в качестве свидетеля не могли задержать — он же ничего не видел. Во всяком случае, не говорил, что что-либо видел. Иначе пришлось бы много думать — и тогда началось бы. Никакого тебе солнца в лицо, никакого свежего воздуха. Не расслабиться. Нет. Опять в пещеру. Так не хочется… Так не хочется туда возвращаться.
Но они никак не унимались. Говорили ему что-то, ждали ответа. Пытались понять, правду он говорит или нет, цеплялись к словам, вслушивались в интонации. А ему совсем этого не хотелось. Более того, нельзя было этого допустить.
Потому что, если им не понравится то, что он говорит, и то, как он это говорит, его запрут в камере и никогда больше не выпустят. А камера ведь ничем не лучше пещеры.
Ну, может, немного лучше: в камере, если повезет, он будет сидеть один. Без Садовника. Уже что-то.
Но он ничего не сказал. Не стал им помогать. Потому что они — собаки. Они — земля. А он — ветер. Он — бабочка.
— Я бабочка…
Он и сам не заметил, как произнес это вслух. Люди притворялись, будто ничего не слышали, притворялись, будто не видят его. Искоса поглядывали — и шли себе дальше. Эти люди делали его невидимым.
Плевать.
Он шел по улице. Магазины, прохожие с пакетами. Заходят в магазины, выходят с новыми пакетами. И еще, и еще. Спешат, пытаются успеть до закрытия, а то ведь придется ждать аж до завтра. Что ж, подождут — и опять сначала. Такая у них жизнь.
Но у него жизнь совсем другая. Всегда была другой. Потому что внутри него вмещалась радость, недоступная и неизвестная им.
