Владимир Орешкин - Вдох Прорвы
Почему? Что в жизни, — такой простой, животной, полной грызни, желания денег, инстинкта деторождения, других инстинктов, из которых эта дерьмовая жизнь вся и состоит, что в ней такого, — что никогда не хочется уходить из нее?..
Почему я не хочу умирать, лежу под кухонным столом с ножом в руках, и не перережу себе горло, чтобы прекратить эту бессмыслицу разом, а покочевряжусь еще немного, вылезу из-под стола и примусь завершать свой «первомайский» салат? Что?..
Почему, как подумаешь об этом, становится страшно. Страшно, — и все… Ничего, кроме страха, в той стороне нет. Где мысли о конце жизни.
А ведь уходить из нее так легко и небольно…
Потом был четвертый раз, — потом я перестал считать.
Но каждый раз я возвращался, — можно было бы при таком постоянстве привыкнуть к этому процессу. Как привыкаешь к чему угодно другому…
Но этот устроен каким-то другим способом. Привыкнуть к нему нельзя.
Можно, лишь, — от него устать.
В конце сентября, когда возвращался под вечер с последней заявки, вообще провалялся несколько часов. Это случилось недалеко от Сокольников, там есть такая забавная улица, называется «Матросская тишина». На этой улице, — тюрьма. Должно быть, первыми посетителями ее были мореманы, там они много спали, раз это место так поэтично называется. Но есть там и жилые дома. Я поменял терморегулятор в «Бирюсе», позвонил Захару, отметился, что на сегодня все, и двинул пешком до метро.
И недалеко от прохожих, на задворках какого-то переулка, у забора, отрубился… За минуту или две до этого, я, последнее время, начинаю ощущать некоторое беспокойство, сродни предчувствию. Ну и, инстинктивно ищу местечко поукромнее и помягче, — в этот раз успел сойти с асфальта и сделать несколько шагов в сторону детской площадки.
Потерял сознание, когда было светло, начал приходить в себя, — в темноте.
— Эй, — кто-то толкал меня в плечо, — эй, мужик, ты живой?..
Первые секунды после этого я ничего не соображаю, не могу прийти в себя от счастья, что опять оказался в победителях. Так что под этот вопрос, я собирал себя из частей в единое целое. Радуясь процессу созидания.
— Эй, может тебе «скорую» вызвать?
Это я уже слышал когда-то, про скорую.
Открыл глаза и медленно сел. Мир восстанавливался из обломков, превращаясь в привычный, цельный и до противного знакомый.
— Ты не алкаш?.. — спросил мальчик. — Вроде от тебя не пахнет… Или ты обкуренный?..
— Я не алкаш и не наркоман, я — припадочный…
— Ты больной? — спросил мальчик.
— Я здоровый, как бык, — на мне бы пахать и пахать… Но я — припадочный. Иду, иду и потеряю сознание… Вот так вот.
— Пена изо рта не идет? — с интересом спросил подросток.
— Вроде нет, — чуть подумав, ответил я. — А ты кто?
— Я собираю бутылки.
— Так ты, — частный предприниматель?
— Я — бизнесмен. У меня на бутылки талант.
Чего-то на мне не хватало, что-то не так было в моем имидже… Кроссовок.
Я сунул руку в карман, — кошелька не было… И сумка с инструментом пропала.
Паспорт валялся метрах в пяти, за бетонной тумбой, там же лежали ключи от квартиры.
— Меня обчистили, — равнодушно сказал я, — пока был в отключке… Принеси, пожалуйста, документы, они вот там, — показал я, — и ключи. А то я домой не попаду.
— Это не я, — сказал мальчик.
— Конечно, не ты… Ты собираешь бутылки.
— Я — серьезно.
— И я — серьезно.
Мальчик поставил передо мной авоську, битком набитую тарой, и пошел за тумбу.
— Как ты разглядел? — искренне удивился он, возвращаясь с паспортом и ключами. — Там темно, да отсюда и не видно.
— Тоже талант, — сказал я.
Сказал и подумал: ведь на самом деле, как?.. Просто взял, и понял. Или догадался… Что здесь особенного… Куда же этим дебилам выкинуть мои документы. Больше некуда.
— Слушай, — сказал я, — бизнесмен, у меня еще одна просьба. Видишь, сперли кроссовки. Как я поеду домой босяком?.. Не найдешь взаймы, до завтра, где-нибудь пары обуви?
Мальчик задумался. Он знал, где взять обувь, и хотел мне помочь, — но что-то, о чем он сейчас думал, мешало ему.
— Хорошо, — сказал он, — я живу недалеко. У меня дома есть ботинки. Пошли.
— Родители ругаться не будут, что привел припадочного с улицы?
— Не будут.
Идти по тротуару в носках — забавно. Потому что теряешь осторожность. Идешь себе, вдруг камушек. И начинаешь прыгать на одной ноге, произнося про себя всякие заветные слова.
Подросток во всю заливался, ему было смешно.
— Тебе сколько лет? — спросил я.
— Тринадцать, в январе будет четырнадцать.
— Сколько стоят сейчас бутылки?
— Восемьдесят копеек штука… Это если не знать мест. Если знать места, — то рубль.
— Много за вечер собираешь?
— Рублей на пятьдесят-шестьдесят, — если знать места.
— Да ты больше меня зарабатываешь, — удивился я.
— У меня бизнес-план, — сказал он, — и принцип: деньги не цель, а средство.
— Да ты не дурак, — еще раз удивился я.
— Да, я такой… — согласился он.
Жил он в кирпичном пятиэтажном доме, так что мы поднимались на третий пешком.
Его дверь была стальным произведением искусства. Когда он ковырялся в ней длинным, похожим на сейфовый, ключом, пришла моя очередь улыбнуться, — так они не сочетались: непробиваемая монументальность входа, и щуплая фигурка мальчика, одетого в поношенное, и с огромной, полной пустых пивных бутылок авоськой.
— Что ржешь? — спросил он.
— Да мы с тобой так похожи… Только ты — выше классом.
— Ты точно ботинки вернешь?.. Не обманываешь?
И тут меня ослепил блеск и красота.
Квартирка у ребенка была под стать железной двери, — что надо… С порога глаза слепил настоящий евроремонт: стены ненавязчивого желтоватого оттенка, свет, стелящийся по потолку и падающий дождем вниз, и идеальность дорогого пола… Должно быть, когда-то это была коммуналка, но потом над ней немало потрудились и сделали хоромы.
— А где твои? — спросил я, не решаясь ступить с порога на сверкающий благородными отсветами паркет.
— Это моя квартира, — сказал мальчик. — Я здесь живу один.
Мне бы удивиться или не поверить, или то и другое одновременно, — но в этот момент я вспомнил, что у меня стырили инструмент. Такой удар по бюджету, что трудно себе представить. Я и сам представлял только приблизительно, — выходило, месяца два работать, чтобы все это компенсировать.
— На бутылочном бизнесе квартирку отгрохал? — спросил я.
— Нет… У тебя какой размер?
— Сорок второй.
Он отодвинул дверцу шкафа, вмонтированного в стену, и мне открылись ряды полок, уставленных самой разнообразной обувью, моего размера.
— Слушай, — сказал я, — конечно, не мое дело, ты извини. Но я ничего не понимаю. Ты серьезно говоришь, что живешь один?
— У меня родители были крутые, — сказал он. — Вернее, отец… Он лет десять назад был спортсменом, занимался классическим пятиборьем. Федор Трофимов, — может, слышал?.. Чемпион России, и в сборной постоянно… Потом, когда началась перестройка, они всей своей классической сборной занялись делами, я сам толком не знаю: что-то из кого-то выбивали. Потом, в прошлом году, на них наехали. Им с мамой в машину подложили бомбу. Утром, когда они на работу собрались… У нас во дворе… Жахнуло так, что во всем квартале стекла повылетали… Я думал, и меня замочат, как наследника, — но, наверное, они детей не трогают.
— Ждут, когда подрастешь, — некстати сказал я.
— У меня много лишних метров, такие счета каждый месяц за них приходят, еле-еле бутылок хватает.
Он отыскал среди обувного изобилия кроссовки и протянул мне.
— С отдачей, смотри, не забудь.
— Спаситель, — сказал я, — как бы я без тебя до дома добирался.
— Ты мне понравился, — сказал ребенок, — мне редко кто нравится. Но если кто понравится, я для него все сделаю.
— Ты, наверное, в папашу, — сказал я.
— Я его не любил, — сказал мальчик. — У него было много денег, но кроме этих денег, он больше ничего не видел.
— А что можно видеть, кроме денег? — осторожно спросил я. Так осторожно, словно боялся что-то спугнуть.
Мальчик задумался, он думал очень непосредственно, так что весь мыслительный процесс отражался на его лице.
— Не знаю, — наконец, сказал он. — Он бы тебе никогда не помог, если бы тебя встретил.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Трофимов, Иван Федорович… Мне не нравится, когда меня зовут Ваня, можно просто, — Иван.
— Школу-то не бросил?
— Ты — как все… Бросил школу или нет… Не бросил. Я же тебе говорю, у меня бизнес-план. Чтобы не сожрали в жизни, нужно очень много знать. Вот ты уже давно взрослый, скажи, — почему тебя не сожрали?
Теперь уже задумался я. Интересный вопросец, — сразу на него толком не ответишь.
