Клиффорд Ирвинг - Следствие защиты
– Не обращайся со мной, как с девчонкой-подростком. Я понимаю, в чем разница. Да, я действительно люблю тебя. Я за тебя переживаю. А последние несколько лет мне тебя жалко.
Не больше, чем мне самому, подумал Уоррен.
Но это было все не то. Он хотел объяснить это ей, но все слова казались ему претенциозными и глупыми, а нужные не приходили.
– Ты хочешь бросить меня и выйти замуж за этого парня?
– Он оказывает на меня большое давление.
– Это не ответ, Чарм.
– Я сама не знаю, что я хочу сделать.
Уоррен взглянул на свои часы. Было десять минут восьмого.
– Я прошу прощения, – сказал он. – Ты хочешь больше, чем знаешь. Я полагаю, что разочаровал тебя. Может быть, я тоже в тебе разочаровался. Мне бы хотелось поговорить с тобой обо всем этом. И еще я прошу прощения, но я должен идти. Мы поговорим, когда я вернусь. Или выберем для этого время завтра.
Затуманившиеся глаза Чарм вспыхнули.
– Ты уходишь? Теперь? Куда же?
Уоррен уже шел к двери спальни, доставая ключи из кармана джинсов.
– На бейсбол со Скутом Шепардом и клиенткой.
– Ты это серьезно? Смотреть бейсбол, когда наши жизни разлетаются в стороны?
– Я обязан идти. Это работа.
Он ненавидел эти слова, даже когда произносил их.
Чарм спрыгнула с кровати и бежала за ним босая через весь коридор и гостиную до самой прихожей. Когда рука Уоррена уже легла на дверную ручку, он обернулся и посмотрел в лицо жены.
– Ненавижу тебя! – крикнула она.
Он протянул руку и коснулся плеча Чарли, но она вырвалась и отступила назад. Уоррен мягко сказал:
– Чарм, слушай меня внимательно. Я по-прежнему люблю тебя, и я никуда тебя не пущу.
Он открыл дверь и ступил в вязкий зной летнего вечера. Уже почти стемнело. Уоррен обернулся и сказал более строго:
– Что касается того нью-йоркского адвоката с женой и тремя детьми, то его история так же грустна, как двухдолларовый фильм. Бьюсь об заклад, что он пьет мартини перед обедом и носит рубашки с аллигаторами на карманах. Если я еще раз увижу его ошивающимся возле моего дома, то он и будет тем, кого я растопчу своими ковбойскими ботинками.
Но, сказав все это, Уоррен не почувствовал себя сколько-нибудь лучше. Сидя в машине по пути в “Астродоум”, он ощущал себя дураком, рогоносцем, бездомным человеком. Таким же бездомным, как Гектор Куинтана. Сидя в машине, он плакал.
8
Команда “Астро” благодаря Глену Дейвису с двумя помощниками быстро перехватила инициативу, и толпа на проветриваемом кондиционерами крытом стадионе “Доум” разразилась неистовым гулом. Сидя в ложе позади третьей линии, Уоррен тоже свистел и улюлюкал. Обычно он не был большим поклонником хьюстонской команды, но в тот вечер у него имелись серьезные основания желать поражения нью-йоркской “Мет”.
– Дави их! – вопил он после хоум-рана. – Давай!
Питчером у “Астро” стоял Майк Скотт.
– Врежь им как следует, Майк! Не жалей их!
Джонни Фей Баудро, сидевшая рядом с Уорреном, фыркнула от смеха.
– Вы, безусловно, получаете удовольствие, мистер Блакборн. Я ценю такого рода энтузиазм.
Скут потягивал из серебряной фляжки “Уайлд теки”. Уоррен, Джонни Фей и парень по имени Фрэнк Сойер, сказавший, что он родом из Алабамы, пили пиво из пластиковых стаканчиков. Сойер был гладко выбритым лет тридцати мужчиной со светло-голубыми глазами и коротко подстриженными белокурыми волосами. Говорил он очень мало, и когда бы Уоррен на него ни взглянул, Сойер заставлял себя улыбаться принужденной полуулыбкой. Военный, решил Уоррен. Похоже, Сойер был одновременно и телохранителем, и платным любовником Джонни Фей. По ее словам, он работал в ее клубе вышибалой. Я с удовольствием нанял бы его, подумал Уоррен, чтобы он вышиб того проклятого нью-йоркского адвоката.
И вряд ли у кого могло возникнуть желание быть вышибленным Сойером. У него был угрюмый, недружелюбный взгляд, как у какого-нибудь невозмутимого помощника шерифа из южного штата; его черная Т-образная майка обтягивала мощные бицепсы и плечи, а на обеих его руках красовалась татуировка: на одной – красно-синий дракон, извергающий пламя, а на другой – якорь и слово “Рози”. Уоррен подумал, уж не сидел ли Сойер в тюрьме, как убитый Динк и исчезнувший Ронзини. Всякий раз, отправляясь в Хантсвилл для встречи со своими клиентами, Уоррен обращал внимание на то, как много жизненных историй носили на своей груди и руках тамошние обитатели. У Верджила Фрира на левой дельтовидной мышце была вытатуирована худенькая обнаженная танцовщица.
Уоррен лениво и непринужденно продолжал беседовать с Джонни Фей, но образы Чарм в разные времена настойчиво проникали в его мозг, словно москиты сквозь дырявый оконный экран. В конце четвертой полуподачи Джонни Фей спросила, будут ли они беседовать о деле.
– Время и место не совсем подходят для этого, – как можно радушнее ответил Уоррен. – Но почему бы вам не рассказать мне о себе самой?
Он заметил, как глаза ее признательно блеснули: он открыл дверь излюбленной для каждого человека теме.
– Скут говорил мне, что вы были победительницей на конкурсах красоты, – подсказал он.
– Одно из высших достижений моей жизни, – улыбнулась Джонни Фей. – Я пыталась увести за собой техасских женщин в двадцатое столетие.
Она рассказала, что выросла в Одэме, маленьком городишке к западу от Корпус-Кристи, вместе со своим любимым братом-близнецом Гаррэтом, старшим братом Клинтоном и младшей сестрой Джерини, которая вышла замуж за аптекаря и живет в Одэме до сих пор. Отец их, владелец бензоколонки, по совместительству работал баптистским проповедником. Вывеска на его конторе гласила: “Эд Экснос”.
Это был городок того сорта, где, набрав не тот телефонный номер, вы в любом случае беседовали минут пятнадцать. Когда Джонни Фей закончила школу, начался Вьетнам, с которым, как было записано в ее досье, “нам не стоило связываться”. Это было не столько политическое мнение, сколько точка зрения участницы трагедии: ее брат Клинтон подорвался на мине в Дананге и вернулся в Техас в похоронном мешке. И теперь эти проклятые ублюдки появились здесь, сетовала Джонни Фей, и скупают все вокруг, начиная с лодчонок для ловли креветок и кончая продовольственными магазинами, а их черноволосые детки с кислыми физиономиями заполнили все гуманитарные школы, так что дети настоящих техасцев уже не в состоянии туда попасть.
– Я хотела поступить в колледж, – сказала она Уоррену, – но не смогла себе этого позволить. Это величайшее из моих сожалений.
Она качала бензин до тех пор, пока не накопила достаточно денег, чтобы перебраться в Корпус-Кристи, где работала официанткой в “Интернэшнл хаус оф пэнкейкс”, болталась с парнями, перенесла сложный аборт, бессмысленно прожигала жизнь. К тому времени она уже поняла, что Корпус-Кристи был стоячим болотом, которое лучше всего можно охарактеризовать случаем с парнем, вошедшим в их кафе и потребовавшим кусок пирога, а на вопрос, какой именно пирог ему нужен, ответившим: “Картофельный пирог, девка! А из чего же, черт побери, по-твоему, делаются пироги?”
Она считала себя специалисткой по бренчанию на гитаре да по уничтожению гремучих змей, но это и все. В течение нескольких семестров она посещала вечерние курсы в колледже “Дель-Мар”. Ей хотелось что-то сделать из своей жизни. Затем она познакомилась с парой местных женщин, сжигавших свои бюстгальтеры на Оушен-драйв и организовавших митинги в защиту женских прав. Одна из них оказалась лесбиянкой. Джонни Фей испытала и это. Нельзя сказать, чтобы ей сильно не понравилось, но она предпочитала мужчин. Она сожгла свой бюстгальтер перед пэнкейк-хаусом (“Мне это было безразлично, – по секрету сообщила она Уоррену. – Титьки у меня были, как каменные”). Джонни Фей присоединилась к движению, штаб-квартира которого находилась в Далласе и которое называлось ТОБН – Техасское общество борьбы с несправедливостью. “Думаю, я попросту нуждалась в друзьях”, – сказала она.
На пятой подаче при счете 2:0 “Мет” с трудом собрались с силами для проходного рана, и наши допустили ошибку – проход один на один. Москиты вернулись к Уоррену, роясь и жаля: а вдруг Чарм сейчас со своим нью-йоркским адвокатом? Что она делает в эту самую минуту? Уоррен, нахмурившись, начал перебирать в памяти ее слова.
– Мы выиграем, – сказала Джонни Фей. – Вам не стоит беспокоиться об этом.
Она повернулась к Сойеру.
– Ты подслушиваешь мою автобиографию, Фрэнки, или смотришь игру?
– А вам как хочется: чтобы я делал первое или второе? – протянул Сойер.
– Делай то, что тебе приятнее, мой большой мальчик.
Джонни Фей погладила вытатуированного на его бицепсе дракона и продолжила свой рассказ.
Несколько женщин из далласского отделения ТОБН приехали в Корпус-Кристи для проведения организационного совещания. Джонни Фей тогда исполнился двадцать один год, и была она очень привлекательной, с вполне созревшим телом, а бури раннего опыта еще не успели приглушить сладости ее губ. В те дни в Остине должен был пройти ежегодный конкурс “Мисс Техасский Карнавал”, перед которым по всему штату проводились местные отборочные турниры. Женщины из ТОБН были особами энергичными, одаренными воображением. Они спросили:
