Саймон Тойн - Ключ
— Я не хочу, чтобы вас угнетали какие-то сомнения, — сказал Габриель, ласково обняв Ажду за плечи. — Если хотите спуститься и открыть дверь, я не стану возражать. Эта война — не ваша. Но моей матери угрожает серьезная опасность, и я должен ей помочь, а вы в силах помочь мне.
Стук в дверь смолк так же внезапно, как и начался, перестал звонить и телефон. Ажда заглянула в честные глаза Габриеля и улыбнулась.
— Чем я могу вам помочь?
24
Больница Давлата Хастенеси
С наступлением сумерек в больнице начался вечерний обход.
Он прошел быстрее, чем обычно, — одна палата теперь пустовала, но отец Ульви едва дождался, когда медики уберутся восвояси, чтобы у него была возможность сосредоточиться на том, что предстояло выполнить этой ночью. Он поигрывал в кармане свободными зернышками янтаря, пока сестра обследовала Катрину Манн. Потом медики заперли дверь и перешли в последнюю палату в конце коридора.
Медбрат медленно, с явным усилием, чего эта легкая работа не требовала, подтолкнул к ней тележку с медикаментами. Ульви понимал, что дело не в тележке, просто санитару не очень хотелось посещать эту палату и видеть находившегося в ней человека. Священник невольно признавал, что было во внешности лежавшего там монаха нечто такое, что и его самого выбивало из колеи. В своей работе Ульви приходилось сталкиваться с самыми отвратительными картинами; священник видел людей с множественными ножевыми ранениями, жертв пожаров, жутко выглядевшие человеческие тела, изуродованные до неузнаваемости жестокими пытками, — но даже он до сих пор не переживал ничего похожего на то, что вызывал в нем вид больного из палаты 400.
Ульви первым шагнул в палату, придерживая дверь и пропуская недовольного медбрата, который старался не смотреть на койку, пока долг не заставит. Он слышал хриплое дыхание, частое, неглубокое, словно существо на койке воровало каждый вдох. Священник закрыл дверь, повернулся и взглянул на койку. Это зрелище неизменно потрясало его. Самым примечательным в монахе был цвет кожи. Там, где удавалось ее рассмотреть под слоем желтых, испятнанных кровью бинтов, покрывавших почти все тело, она была совершенно черной, хотя из своих установочных записей Ульви знал, что лежащий перед ним человек — белый, монах-серб по имени Драган Руя. Вид у него был такой, словно его жгли огнем или погружали в кипящее масло, — таким черным был цвет кожи, свисавшей складками с исхудавшего тела. Чем бы он ни был болен, эта болезнь пожирала его, разлагая живую плоть и приближая ее к трупному состоянию. Брат Драган был похож на те мумии, что иногда выносили с гор, — тела заблудившихся альпинистов, которые высыхали там месяцами, а то и годами под влиянием ветра и льда. В итоге от них оставались почти скелеты, мало похожие на живых людей. Разве только мертвецов с гор доставляют не в больницу, а прямо в морг, а потому они не смотрят на тебя, когда входишь к ним в палату, и не вздрагивают, когда ватка прикасается к кровоточащей гниющей плоти.
Ульви всматривался в лицо, в упавшие на высохшую, как пергамент, кожу длинные спутанные волосы, в бороду, которая окаймляла растрескавшиеся губы, запавшие и приоткрывающие оскал крошащихся зубов, — десны кровоточили, и от крови зубы приобрели коричневый цвет. Вид у монаха был такой, словно он выл или рыдал, но больной, к счастью, не издавал ни единого звука, только слабое дыхание хрипело в горле. Глаза — слава Богу! — оставались закрытыми, а они-то и выбивали Ульви из колеи сильнее всего. Ну, если поторопиться, то удастся, может быть, убраться отсюда, не разбудив монаха.
Медбрат, судя по всему, думал точно так же и работал проворно. Взял из ящика чистую пару нитриловых перчаток, надел их, заменил в капельнице израсходованный пакет плазмы новым, полным. Затем разложил шприцы с витамином К и тромбином — препаратами, которые способствуют свертыванию крови, — а также скальпели, чтобы срезать пропитанные гноем бинты, покрывавшие необычные раны больного. А потом медбрат допустил ошибку: слишком поспешно вскрыл упаковку перевязочного материала, — и в напряженной тишине этот треск прозвучал подобно грому. Тонкие почерневшие веки тотчас же шевельнулись. Ульви с медбратом молча смотрели на больного, надеясь, что монах не проснется и его глаза не откроются. Не вышло. Голова дернулась в их сторону, веки поднялись, открывая взгляд дьявольских глаз. Они имели ярко-красный цвет — результат кровоизлияния из лопнувших сосудов. Ульви смотрел прямо в эти глаза, завороженный зрелищем собрата-монаха, превратившегося в сущего демона.
Свет причинял боль.
Ему все причиняло боль.
Когда Драган впервые очнулся здесь, ему на мгновение показалось, что он попал в рай. Он был уже не в темных кельях и туннелях Цитадели — а это значит, что его постигла смерть. Но тут на него нахлынула боль, и он понял свою ошибку — в раю не бывает таких мучений.
В первые дни, осознав, где он находится, Драган ждал смерти, даже был рад принять ее. По мучившей его страшной боли он понимал, что она не за горами: либо не выдержит измученное тело, либо явится посланец Цитадели.
Закон говорил ясно: тайны Цитадели необходимо защищать любой ценой.
А он был Посвященным — хранителем Священной Тайны. Ему ни за что не позволят оставаться в миру со всем тем, что хранит его память. Поэтому его либо вернут назад, либо пришлют кого-нибудь, чтобы обеспечить его молчание, равно как и молчание всех тех, с кем он мог говорить.
Только он никому ничего не сказал.
Ни врачам, ни полицейским следователям, ни даже священнику, который неотступно наблюдал за ним, заглядывая время от времени в палату, чтобы шепотом передать свежие новости о том, что происходит в клинике и в большом мире. Драгану хотелось, чтобы священник оставил его в покое. Ему все было безразлично. Он хотел одного: сохранить свою душу незапятнанной, дабы предстать перед своим Богом с сознанием того, что сдержал принесенные обеты и унес тайну с собой в могилу.
Он чуял Смерть в коридоре, слышал, как она переминается с ноги на ногу, искушает его своей близостью, а потом заходит в другие палаты по души его братьев. Он хотел умереть, он жаждал умереть, но Смерть обходила его стороной.
И Драган терпел, ожидая своей очереди, которая — хвала Господу Богу! — должна была прийти уже скоро. Несмотря на переливания чужой крови и на лекарства, которые не давали ей сразу вылиться из его жил, он все равно чувствовал, как жизнь постепенно покидает его тело. Она вытекала в темные влажные щели между бинтами и воспаленной кожей, только что протертой обеззараживающим средством.
А вот теперь его настроение изменилось.
Теперь его пугал шепот притаившейся за дверью Смерти. Немного раньше, выплыв из глубин мучительного сна, в котором его тело было здоровым и передвигалось по прохладным туннелям внутри горы, он увидел рядом с собой темную фигуру. Сперва он решил, что это — тень Смерти, которая наконец-то пришла за ним. Но когда затуманенный взгляд прояснился, а фигура шагнула ближе, Драган понял, что это всего лишь священник, который явился к нему, чтобы поделиться новостями.
Кажется, Смерть все-таки пришла, но не за ним.
«Ты остался один, — шепнул ему священник. — Последний из всех»…
Брат Драган застыл, услышав эту новость, и в следующий миг почувствовал, как силы возвращаются к нему. Смерть больше не была неизбежной. Теперь он просто обязан жить. Он не знал, кто теперь управляет в Цитадели, но, скорее всего, никто. Иначе с чего бы его бросили умирать в больнице, не сказав ни слова? Отчего раньше не заставили его умолкнуть навеки? Только по той причине, что некому было отдать приказ. Но если ушли все другие Посвященные, значит, остался только он, Драган. И только он способен возродить Цитадель.
Взгляд его скользнул вниз — медбрат отделил последний прилипший бинт и обнажил почерневшее и исхудавшее донельзя тело. Смотреть на него было мучительно: отмирающая плоть, сплошь покрытая ритуальными шрамами — символами его священного ордена, — теперь покраснела, воспалилась и сочилась кровью и лимфой.
Подобно Иову, он стерпел все муки и тем доказал, что достоин выпавшего ему жребия. Бог пощадил Драгана, чтобы он смог восстановить орден в прежнем виде. Но вождю необходимы силы, а его исстрадавшееся тело может полностью выздороветь лишь в одном-единственном месте. Если ему вообще суждено выжить.
Он должен во что бы то ни стало вернуться в Цитадель.
II
Никто из нас никогда не совершит ничего великого или прекрасного, если не прислушается к тихому голосу, который слышен ему одному.
Ральф Уолдо Эмерсон [35]25
Мухафаза Бабиль на западе Ирака
