Джеймс Роллинс - Тропа мертвых (сборник)
Последнее проистекало из его жизненного опыта. Во время одной из боевых операций Монк потерял кисть руки, которую теперь ему заменило чудо протезного искусства, сотворенное с помощью самых последних технологий. Снабженная разного рода устройствами, искусственная кисть выполняла также роль оружия.
— Монк, что ты здесь делаешь? Я думал, ты сейчас проходишь тесты на крепость твоего нового протеза.
— Уже прошел, причем на «отлично». — С этими словами Монк поднял руку и в качестве доказательства согнул пальцы. — Затем мне позвонила Кэт. Вот я и подумал, что вам пригодится лишняя пара рук. Ну, или по крайней мере одна рука и один новый навороченный протез.
Пейнтер посмотрел на Кэт. Ее лицо осталось невозмутимым.
— Я решила, что тебе пригодится еще человек с богатым опытом полевых операций.
Пейнтер был благодарен Кэт за ее предложение. Он прекрасно знал, что ей не хотелось бы отпускать от себя мужа, тем более что она едва ли не со дня на день должна была произвести на свет их второго ребенка. Впрочем, на этот раз Пейнтер отказался по более прозаическим соображениям.
— Спасибо, но, учитывая напряженную обстановку на месте, я думаю, чем меньше будет наша команда, тем лучше.
Заметив, как разгладился лоб Кэт, он понял, что поступил правильно. В его отсутствие роль временного начальника «Сигмы» возьмет на себя Кэт, и будет лучше, если рядом с ней останется Монк, так сказать, в качестве моральной поддержки. Муж был для нее одновременно и якорем, и водной стихией. Монк обхватил жену за талию и положил руку на ее огромный живот. Кэт ласково прильнула к мужу.
Вопрос был решен, и Пейнтер зашагал дальше по коридору.
— Ты там смотри осторожнее, директор! — крикнул ему вслед Монк.
Пейнтер услышал в его голосе легкую зависть. Похоже, что предложение составить ему компанию исходило не от одной только Кэт. Равным образом решение оставить Монка в Вашингтоне было продиктовано не только заботой о его жене. Хотя Монк и служит Кэт якорем, ту же роль он исполнял и по отношению к одному своему коллеге, которому в прошедшие несколько месяцев приходилось ох как нелегко.
Причем Пейнтер подозревал, что дальше будет еще хуже.
17 часов 22 минуты
Коммандер Грейсон Пирс не знал, что ему делать с матерью. Она нервно мерила шагами медицинский кабинет.
— Не понимаю, почему я не могу там находиться, когда невролог допрашивает твоего отца! — раздраженно бросила она.
— Ты прекрасно знаешь, почему, — спокойно ответил Грей. — Социальный работник тебе все объяснил. Тесты на умственные способности дают гораздо более точные результаты, когда рядом нет никаких родственников.
Но мать лишь отмахнулась от его слов и принялась расхаживать по кабинету и дальше. Пирс заметил, что в какой-то момент она споткнулась. Левая нога едва ее не подвела. Он приподнялся со стула, чтобы не дать ей упасть, но мать уже вернула себе равновесие.
Откинувшись на спинку пластикового стула, Грей продолжал следить за ней глазами. За последнюю пару месяцев мать заметно похудела — сказывались постоянные напряжение и тревога. Шелковая блузка болталась на ней, как на вешалке. Более того, горловина съехала с одного плеча, от чего стала видна бретелька лифчика — чего раньше мать никогда бы не допустила. Прежней оставалась лишь ее прическа — аккуратно зачесанные назад и собранные в узел седые волосы. Грей представил себе, как она ее делает. Наверно, это было последнее в ее жизни, что зависело лишь от нее самой.
Казалось, будто, расхаживая туда-сюда, мать пытается убежать от тревоги. Грей тем временем прислушивался к приглушенным звукам разговора, доносившимся из соседней комнаты. Слов разобрать он не мог, однако легко узнавал нотки раздражения в отцовском голосе. Казалось, еще миг, и отец взорвется. И Грей, затаив дыхание, ждал этого момента, чтобы вовремя ворваться в кабинет. Его отец, бывший техасский нефтедобытчик, и без того был человеком вспыльчивым. В детстве и юности Грей не раз становился свидетелем отцовского гнева даже по мелочам. Его вспыльчивый нрав сделался еще хуже после того, как отец, человек гордый и независимый, довольно рано в результате несчастного случая лишился ноги. Теперь же, когда болезнь Альцгеймера почти лишила его памяти, вместе с ней он утратил и остатки самообладания.
— Нет, я должна быть с ним, — повторила мать.
Грей не стал с ней спорить. Он уже бессчетное количество раз разговаривал с ними обоими, пытаясь убедить отца переехать в специальный дом престарелых, где за ним будет надлежащий уход. Увы, подобные попытки всякий раз натыкались на каменную стену гнева и подозрительности. Отец наотрез отказался уезжать из дома в Такома-Парке, в котором они прожили несколько десятков лет, предпочитая поддержку семьи сомнительному уходу в доме престарелых.
Увы, Грей не знал, сколько это еще будет продолжаться. Рано или поздно, но решение придется принять, причем не только ради отца, но и ради матери.
Та вновь споткнулась, и Пирс вовремя подхватил ее под локоть.
— Почему бы тебе не присесть? — сказал он. — Ты только выматываешь себя. Тем более что все скоро закончится.
Ощущая под пальцами хрупкие старческие кости, он подвел ее к стулу.
У него уже был разговор с социальным работником, и та выразила озабоченность здоровьем его матери — как физическим, так и эмоциональным. Более того, предупредила, что нередко тот, на кого ложится уход за тяжелобольным, не выдерживает первым и умирает раньше.
Грей не знал, что ему делать. Он уже нанял сиделку на полный рабочий день, чтобы снять с матери заботы хотя бы в дневное время. Этот его шаг был встречен ею не столько с благодарностью, сколько с легким раздражением. Она расценила это как покушение на ее личное пространство. Но даже сиделки уже было недостаточно. Остро стоял вопрос приема лекарств, вопрос обеспечения безопасности больного в не приспособленном для этого доме. Даже такие мелочи, как приготовление пищи, и те превратились в проблему. Не раз ночной телефонный звонок вырывал его из сна, и он с колотящимся сердцем вскакивал с постели в ожидании худшего.
Он предложил родителям переехать к ним, чтобы присутствовать в доме по ночам, но этот Рубикон его мать еще не была готова перейти. Впрочем, Грей был уверен в том, что ее отказ, скорее, объясняется гордостью, нежели чувством вины за то, что она навязывает сыну свои проблемы. Учитывая сложные отношения отца и сына, наверное, оно даже к лучшему. Так что пока любые трения, которые возникали, были трениями между мужем и женой.
Дверь кабинета открылась, чем вывела его из задумчивости. В коридор шагнул врач, и Грей машинально расправил плечи. Судя по хмурому лицу врача, Пирс ожидал, что вердикт окажется неутешителен. Увы, в течение следующих двадцати минут Грей узнал, насколько тот неутешителен. Синдром Альцгеймера средней тяжести медленно, но верно смещался в куда более тяжелую сторону. Вскоре у его отца возникнут проблемы с самыми простыми вещами: самостоятельно одеться или посетить туалет. Он будет все чаще бродить по дому, не в состоянии вспомнить, где он и что ему нужно. Социальный работник предложила установить специальные двери, снабженные сигналом тревоги.
Пока обсуждались технические вопросы, Грей наблюдал за отцом. Тот сидел в углу рядом с матерью. От некогда властного человека осталась ходячая тень. Отец сидел со злым выражением лица и слушал, что говорит врач. Время от времени с его губ срывалось слово «чушь», правда, срывалось настолько тихо, что только Грей его слышал.
Впрочем, заметил он и то, как отец буквально вцепился в руку матери. Они прижались друг к другу, стойко выслушивая медицинский прогноз, как будто силой своей объединенной воли могли противостоять неизбежному и навсегда остаться вместе.
Затем врач зашуршал бумагами: нужно было заполнить страховку, выписать рецепты, после чего они вновь были свободны. Грей отвез родителей на машине домой, проследил, чтобы они поужинали, после чего на велосипеде поехал к себе. Он жал на педали со всех сил, как будто физические усилия могли прояснить его мысли.
Вернувшись к себе, Пирс долго стоял под душем, пока не закончилась горячая вода. Как только полилась холодная, он вышел из душевой кабины, растер себя полотенцем, надел трусы и направился в кухню. Он уже почти дошел до холодильника, чтобы взять одинокую банку пива, оставшуюся от упаковки из шести штук, которая была куплена накануне, когда заметил в шезлонге знакомую фигуру.
Грей резко развернулся. Обычно он бывал куда наблюдательнее, как, впрочем, и полагается агенту «Сигмы», если ему дорога жизнь. С другой стороны, затянутая в черную кожу женщина сидела, не шелохнувшись, как статуя. Мотоциклетный шлем лежал на подлокотнике кресла.
