Станислас-Андре Стееман - Убитый манекен : сборник
— Взгляните!.. Когда «Фредди» попытался меня пристрелить в кабачке «У Грегуара», я прижег ему ладонь сигарой — своим единственным оружием, о чем я его предупредил, — оставив след на коже… И этот след — вот он, на руке «Мартена»!
Мсье Венс выпрямился, держа между пальцами игральную карту.
— А вот предупреждение, которое мне удалось подложить в карман к «Фредди», чтобы убедить Мартена-Фредерика в том, что он проиграл эту партию, предупреждение, оставшееся мертвой буквой… Подумайте хорошенько, господин следователь… Как по вашему, тут два короля… или только один?
— Дайте, — сказал следователь.
Это был обычный король пик.
Но в верхнем левом углу карты можно было прочитать: «Мой козырь».
А поперек картинки было написано: «Фредди + Мартен Доло».
Внизу стояла подпись: мсье Венс.
Мсье Венс легонько похлопал по вискам Катрин, приводя ее в чувство.
— Куда Мартен-Фредерик собирался увезти вас? — спросил он.
— В Ка… Канаду!
— А вы не любите Канаду?
— Не знаю. Я не любила Мартена-Фредерика.
Мсье Венс взял стакан с виски, задумчиво покрутил его в руке и произнес:
— Вам надо передохнуть… Почему бы вам не поехать с Эктором Дезексом?
— В Канаду?
— В Канаду или куда-нибудь еще.
— Понимаете… Я не люблю и Эктора!
Мсье Венс опустошил стакан, надеясь набраться смелости:
— В общем, раз вы никого не любите, ничто не мешает вам поехать со мной, ведь так?
— Куда?
— В Канаду.
— Ну конечно! — фыркнула Катрин.
— Решайтесь!
— Дело в том, что вы меня не любите… Иначе вы бы меня уже рассердили!
— Она сделала шаг навстречу. Мсье Венс отступил на два.
— Минутку, Кэт! Я должен послать телеграмму…
— Кому?
— Моей клиентке.
Мсье Венс достал из кармана листок бумаги, быстро набросал карандашом несколько слов и протянул его Катрин, которая думала в этот момент о чем-то другом.
Телеграмма гласила:
«Мадам Бонанж Париж улица Ламарк 14
Тысяча извинений тчк Поручение не выполнил тчк Виновный наказан но Катрин счастлива.
Мсье Венс».Осужденный умирает в пять
Г-ну П. Фачендини, судье, мэтру Ж. Виалю, адвокату, и мэтру М. Файру, адвокату, чьи советы вели меня сквозь дебри юриспруденции.
Перевод К. Иорданской
ПРОЛОГ
Процесс занял пять дней.
К тому моменту, как суд удалился на совещание, приговор уже носился из уст в уста.
— Двух мнений быть не может, — прошептал Билли Хамбург в очаровательное ушко Дото, сокращенное от Доротеи.
Надвигалась гроза, от беспрестанных вспышек молний свет ламп казался тусклым.
— Десять минут седьмого, — отметил Билли, взглянув на часы. — Возмутительно, они там, верно, языками чешут.
Двадцать минут седьмого.
Первый судебный секретарь потребовал тишины.
— Господа, суд…
Председатель наконец вышел из спячки. Двенадцать добропорядочных граждан, призванных решить судьбу обвиняемого, вытянувшись в цепочку, как индейцы на тропе войны, заняли свои места.
— Господа судьи… Душой и рассудком…
— Обычная болтология! — прокомментировал Билли, и его рука проворно скользнула к самой подвязке на ноге Дото.
— Т-сс, слушай!
Женщина с сиреневыми волосами, прикрываясь рукой, затянутой в перчатку, закашляла.
Председатель коллегии присяжных, рыжий, приземистый, с выпуклыми глазами за стеклами очков в бесцветной оправе, громким голосом отвечал на традиционные вопросы судьи, затем опустился на свое место, преисполненный сознания собственной значительности.
Перед Дворцом правосудия резко затормозила машина, там и сям всплеснули аплодисменты, но быстро затихли.
Все взгляды устремились на обвиняемого, но по его лицу ничего невозможно было прочитать. Сохраняя на губах под тоненькими черными усиками горькую улыбку, не сходившую с них все пять дней, он легким поклоном поприветствовал заместителя прокурора, и от этого движения дрогнули многие женские сердца.
Снова волнение в зале. Первый раскат грома. Публика уже стекалась к выходу.
Мэтр Лежанвье, адвокат, собрал свои записи и заметки, кое-как запихав их в папку свиной кожи. Тяжелые капли пота, стекая по широкому лбу, застилали глаза. Сердце стучало у самого горла — огромное, больное, оно мешало нормально дышать.
— Ваш динамит, мэтр, — напомнила мэтр Лепажу Сильвия, протягивая розовую пилюлю и стакан с водой.
Мэтр Лежанвье с отвращением разгрыз пилюлю и осушил стакан.
— Спасибо, голубчик. Вы так милы…
Он никуда от этого не денется.
И так всякий раз: при вынесении приговора он испытывал смертельную тревогу.
Как если бы он должен был разделить участь подсудимого.
Быть оправданным или осужденным.
Как если бы он защищал собственную жизнь.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
С первого этажа доносилась танцевальная мелодия из тех, которые особенно раздражают, если питаешь предпочтение к Дебюсси или Равелю.
Мэтр Лежанвье в смокинге, посылая к чертям весь мир и себя в том числе, заканчивал повязывать галстук перед зеркалом, десятью минутами раньше отражавшим обольстительный образ Дианы в платье цвета ночной синевы. Руки у него дрожали и так вспотели, что ему пришлось пройти в ванную их освежить. Он не испытывал настоящей боли, но его томило навязчивое предчувствие, что боль может обрушиться в любой момент.
Вернер Лежанвье не любил «дружеских» ужинов, когда все ждали от него застольных речей, столь же блестящих, как его выступления в суде. Но о том, чтобы лишить этих вечеров Диану, не могло быть и речи. Один раз, один только раз, накануне «заранее проигранного» и все же выигранного процесса Анжельвена, он выразил желание «умыкнуть» ее и провести вечер вдвоем в маленьком симпатичном бистро.
Диана посмотрела на него с искренним недоумением, словно он предложил что-то постыдное. Мэтр адвокат не принадлежит себе, известность налагает свои обязательства перед близкими, почитателями. К тому же Диана ненавидела так называемые «симпатичные» бистро — любые, итальянские, русские или венгерские, — где запах пиццы, борща или гуляша еще у входа отбивает аппетит и куда следует одеваться «как все», чтобы не привлекать внимания. Видя, что муж разочарован, но упорствует, она приподняла обеими руками подол широкой юбки и присела в глубоком реверансе, обнажившем упругую округлость декольтированной груди. «Поклянитесь говорить правду, и только правду, дорогой мэтр! Разве вы не находите меня более красивой в вечернем платье, чем в простом костюме? Разве вы не предпочитаете видеть меня почти обнаженной?» Мужчина пятидесяти лет очень быстро становится рабом тридцатипятилетней женщины. Тщетно Лежанвье пытался неловко объяснить, что находит ее красивой всегда, но не осмеливается к ней прикоснуться с тех пор, как считает слишком красивой… «Вы можете прикасаться ко мне в любой день недели, дорогой мэтр, не лишайте себя удовольствия! Однако почему именно сегодня?.. Вспомните, дорогой, что вы интеллектуал, мыслитель! Мыслитель должен уметь ограничивать себя кое в чем!»
Подобные фразы приводили адвоката в ярость… Он недолго вдовел, и когда ему было около сорока, женился на Диане вопреки молчаливому сопротивлению Жоэль, с которой не советовался. Медовый месяц: Италия, Балеарские острова, Прованс… А потом, как гром среди ясного неба, сердечный приступ. К счастью, вдали от нее, когда он ездил в провинцию.
НЕОЖИДАННЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ ТЧК ВОЗВРАЩЕНИЕ ОТКЛАДЫВАЕТСЯ ТЧК ДУМАЮ О ВАС ДУМАЙТЕ ОБО МНЕ ТЧК ПРОВЕРЕНО ТЧК ВЕРНЕР
Удалось ли ему скрыть, что его сердце изношено, перенапрягается из-за пустяков, стучит, как старый мотор, куда плохо поступает горючее, и может вот-вот остановиться. Открыть эту правду Диане значило потерять ее, признав разницу в возрасте неумолимой. Тем не менее, и это беспокоило Лежанвье, Диана (то ли женская интуиция, то ли материнский инстинкт, ищущий выхода?) обращалась с ним, как с больным или великовозрастным ребенком. Следила, чтобы он не выкуривал больше десяти сигарет или двух сигар в день, «пять сигарет равняются одной сигаре», — раз и навсегда решила она, — ложился не позже десяти, максимум одиннадцати часов, кроме тех случаев, когда они принимали «друзей», регулярно, раз в год, посещал дантиста и окулиста и не предавался без нее таким возбуждающим развлечениям, как американские горки, французский канкан и стриптиз. «Я люблю вас, дорогой! Я полюбила вас с первой нашей встречи в буфете Восточного вокзала, когда вы сняли с меня пальто так, будто это платье. Но я также восхищаюсь мэтром Лежанвье, великим Лежанвье, защитником угнетенных, адвокатом — победителем проигранных дел. Если мне придется перестать восхищаться одним, возможно, я перестану любить другого… Дорогой, не надо симпатичных бистро!»
