Китти Сьюэлл - След крови
— Он из Ки-Уэста. Ловец креветок.
— Ловец креветок из Ки-Уэста? Почему же ты так долго ждала, прежде чем призналась, доченька? — Она потрясла Мадлен за руку. — Я его знаю? Как его зовут?
— Форрест… Нет, ты его не знаешь. Мы не так давно познакомились. Мама, иди домой. Ты промокнешь, а я опоздаю в школу.
— Нет, мы должны поговорить. Сейчас же!
Мадлен вырвалась из рук матери и пятилась, едва не упав на гниющих опавших листьях. Местами тропинка вдоль канала была совсем узкой, а сам канал казался мрачным и холодным. Мама имела обыкновение цепляться за нее с такой настойчивостью, что Мадлен начинала ее опасаться, особенно в эти последние несколько месяцев — с тех пор как они переехали в Англию. Бедная мама! Она выглядела настолько потерянной и встревоженной… Она так зависела от Мадлен. А теперь еще и это.
— Пожалуйста, не говори папе. — Мадлен пропустила прядь длинных черных волос матери сквозь пальцы. — Знаешь, я без ума влюбилась в этого парня, и я просто… как это сказать… спрятала голову в песок, как страус. Но когда я проснулась сегодня утром, меня как током ударило. Это же обыкновенная локура,[15] разве нет, мама?
— Да, но…
— Ты же можешь мне помочь, правда? — попросила Мадлен. — Разве Эсперанса не давала какое-то зелье тем женщинам у нас дома?
Росария откинула волосы назад, ее глаза метали молнии.
— Я об этом ничего не знаю.
Воротник серого пальто натер ей шею. Росария никогда в жизни не носила пальто, и оно смотрелось на ней ужасно. Знойная красота ее смуглого лица и яркие одежды были неуместны в стране, где люди были бледными и одевались неброско, а говорили рублеными фразами, с жеманным выговором.
— Что ж, раз ты не можешь, я обращусь к врачу. Я уже разговаривала с медсестрой в школе. Мне всего лишь пятнадцать, я не готова стать матерью. Да и ловец креветок уехал в Индию, поэтому я даже не могу сообщить ему эту новость. В любом случае, он так на меня рассердился, что я его обманула насчет возраста… Сомневаюсь, что он будет рад обо мне услышать.
Она повернулась и пошла дальше, Росария за ней. Они миновали шлюз, потом другой. Вдоль канала были пришвартованы баржи. Складывалось впечатление, что люди живут на них круглый год. Велосипеды, вязанки дров, цветы в горшках на крышах, дым из труб… Именно из-за этих барж она и любила дорогу в школу, они напоминали ей о Плавучем квартале в Ки-Уэсте, о людях, живущих на воде. Только в Бате не было моря, а Мадлен так не хватало его запаха и его шума.
Росария в очередной раз попыталась остановить дочь, схватив за руку.
— Если уж идешь за мной, то хотя бы не трогай! — воскликнула Мадлен, сбрасывая руку матери.
Какой-то молодой мужчина, рыбачивший в излучине канала, услышал ее слова и оглянулся. Она обиженно отвернулась и зашагала вдоль канала. Впервые в жизни ей стало стыдно за Росарию. Она давно заметила, что люди в Бате настороженно относятся к ее матери-иностранке, и Мадлен умоляла ее никому не рассказывать, что она сантера. Одно дело заниматься колдовством в Ки-Уэсте, где живет множество кубинцев, разделяющих ее взгляды и верования, а иное дело здесь, в Англии, где тебя примут за сумасшедшую. Даже папа заговорил по-другому. Было время, когда он заявлял, что обязан своей славой ритуальному жертвоприношению козы (слушатели нервно посмеивались, а ему это ужасно нравилось), но теперь он не желал, чтобы его жена раскидывала раковины каури в попытке узнать будущее, и запретил ей учить Мадлен «всякой чуши». Бедная мама! Отец, похоже, слишком занят, чтобы окружить ее заботой, которая ей сейчас так необходима. Он постоянно пропадал в Лондоне, встречался со своим агентом (да неужели?) или посещал галереи, где можно было продать картины.
Мадлен втайне мечтала вернуться в Ки-Уэст, и она попытается убедить маму поехать с ней. Они здесь чужие и навсегда такими останутся.
Она прибавила шаг. Росария не отставала.
— Послушай меня, ихита! — заклинала Росария. — Убить ребенка — грех. Преступление.
Не замедляя шаг, Мадлен закрыла уши руками, крепко сжав кулаки.
— Прекрати! Не хочу этого слышать.
— Нельзя вот так, походя, выбирать между жизнью и смертью.
Мадлен резко остановилась и повернулась к матери.
— Только в прошлом году ты помогла своей подруге из Гаваны. Ты отвела ее к Эсперансе на аборт. Я подслушала ваш разговор.
— Это совсем другое дело, — ответила Росария, лицо которой стало серым от негодования. — Ты еще слишком молода, чтобы это понять.
— Да нет, я все отлично поняла. Ты лицемерка. Ты знаешь, что означает это слово, мама?
Росария пристально посмотрела на дочь, потом опустилась на колени.
— Прекрати, не сходи с ума! — Мадлен сделала шаг к матери, потом оглянулась. Но набережная этим холодным дождливым утром была пустынна. — Ну же, мама, вставай. Прости меня. Я не это имела в виду. Я знаю, что ты просто помогаешь людям.
— Это же твой ребенок, Магдалена! — причитала мать. — Мы не можем убить твоего ребенка!
Это было уж слишком! Мадлен вырвалась из рук Росарии и побежала. Ранец больно бил ее по бедру, пальто развевалось на ветру. Не добежав до последнего изгиба канала, она, почувствовав себя виноватой, остановилась и обернулась. Мама продолжала стоять на коленях в грязи на берегу канала, ее длинные черные волосы рассыпались подобно плащу, руки сжаты, голова откинута назад. Образ страдающей, убитой горем матери намертво врезался в память, и Мадлен поняла, что ее судьба предрешена.
От внезапно разразившегося ливня она промокла с ног до головы, но на улице было относительно тепло, и ее тело все еще горело после пробежки. Мадлен на мгновение замедлила шаг, приноравливаясь к неспешному шагу утки и ее выводку из шести новорожденных утят. Они были похожи на крошечные шарики из желтого пуха, но в воду нырнули на удивление проворно. Она прошла мимо лебедя, которого узнала по черному пятну на изгибе шеи. Чем ближе к Бату, тем больше барж было пришвартовано вдоль канала. Некоторые заброшены, на других расположились чудаки, решившие круглый год жить на воде. И одно странное семейство, раньше времени открывшее гребной сезон. Когда она подошла к дому, на улице появились первые машины. Ничего подозрительного: незнакомца нигде не было видно, а ее дом не перевернут вверх дном.
По средам Мадлен рисовала — желанный выходной среди недели, когда она отдыхала от беспокойных, страдающих людей. Требовались время и дисциплинированность, чтобы не забросить живопись — дар, доставшийся от отца. Она разрывалась между визитами к матери и Эдмунду Фьюри, между беседами с пациентами и встречами с немногочисленными друзьями. В молодости Мадлен постоянно занималась живописью и полагала, что в будущем еще вернется к этому.
Однако охватившее ее за последнюю неделю странное беспокойство мешало сосредоточиться на картине. Она бесцельно слонялась по дому, занимаясь какими-то мелочами. Пробило уже два часа, а Мадлен так и не села за холст. Наконец она направилась на чердак, в свою студию, и тут зазвонил телефон. Поколебавшись, она решила снять трубку.
— Мадлен Фрэнк, слушаю вас, — устало произнесла она.
— Привет, Мадлен. Это Роб Риз из Роквуда. Извини, что побеспокоил тебя дома. Я звонил в клинику, но твоя секретарша сказала, что по средам ты красишь.
— Верно, Роб, — ответила она. — Я занимаюсь психотерапией не полную рабочую неделю.
— А что ты красишь? Дом?
— Муравьев.
Молчание.
— Ты красишь муравьев?[16] Как это?
— Не бери в голову, — засмеялась Мадлен. — Что случилось, Роб?
Роб был новым секретарем начальника тюрьмы, настоящая мечта в сравнении с противной, лишенной чувства юмора женщиной, на место которой он пришел.
— Просто хотел предупредить, чтобы ты запланировала на пятницу другие дела. Эдмунд в лазарете, и сомневаюсь, что к пятнице он вычухается.
— Как в лазарете? Что с ним?
— Заболел. Врачи точно не знают, в чем дело, но он не симулирует. У него жуткий понос и рвота. Так и льет. До судорог дошло. И чрезмерное возбуждение… Ну, ты понимаешь, о чем я. Врачи вынуждены держать его на успокоительных.
— О боже! Бедняжка! — сочувственно воскликнула Мадлен, вспомнив, как скоры врачи на то, чтобы вколоть лекарство, когда Росария возбуждается сверх меры.
— Бедняжка? — саркастически заметил Роб. — Подумай о медсестрах.
Она смущенно засмеялась.
— Да, ты прав. Но если будет возможность, передай ему, чтобы поправлялся. Я приеду на следующей неделе.
— Конечно. — Последовала пауза. — Значит, в пятницу вечером ты свободна?
— Не стоит путать работу с удовольствием, Роб. Но мне приятно, что ты спросил, — улыбнулась Мадлен.
— Если передумаешь…
Мадлен попрощалась и стала подниматься по лестнице, удовлетворенно улыбаясь. Да, было приятно, что ее хотят пригласить на свидание. Потом ее мысли вернулись к бедному Эдмунду, привязанному к койке. В прошлую пятницу он, по правде говоря, показался ей каким-то бледным и изнуренным. К тому же апатичным, совершенно не похожим на себя — энергичного и всевидящего.
