Вольфганг Хольбайн - От часа тьмы до рассвета
— Там больше ничего нет, кроме белья, — сердито проворчала Юдифь. Может быть, не только та ироничная манера, с которой к ней обратился хозяин гостиницы, повлияла на так внезапно изменившееся к худшему настроение, но, прежде всего, боль, которая посетила и ее. Может быть, ее, как и меня, одолевали эти сумасшедшие мысли, в которых она отчаянно пыталась разобраться, преодолевая дурноту и тошноту.
Если она чувствовала себя так же плохо, как и я, то мне следовало в очередной раз удивиться ее смелости и твердости, но я был не в состоянии выговорить ни слова.
— Я имел в виду карман в подкладке чемодана, — пояснил Карл. — Ты что, не заметила «молнию»? Может быть, она там спрятала свою потайную записную книжку — мемуары старой девы о поисках нацистских преступников. Документ, который прольет на все свет!
— Ну ты такой остроумный! — в раздражении простонала Юдифь, тем не менее, вероятно, ради сохранения мира все же расстегнула застежку «молния» на внутренней стороне огромной, величиной со столешницу, крышки чемодана и ощупала кончиками пальцев материал. На ее лице появилось изумленное выражение. Нахмурив лоб, она извлекла из чемодана красно-коричневую кожаную папку для документов. — Водительские права… Удостоверение библиотекаря… — комментировала она, листая прозрачные файлики внутри папки. Потом она вдруг запнулась, пробежала глазами одну из бумаг, озабоченно прочла ее еще раз и протянула мне раскрытую палку, глядя на меня широко раскрытыми глазами.
Перед моими глазами все еще стояла какая-то муть от боли и тошноты. И, тем не менее, я с большим трудом разглядел, что было написано на ярко-оранжевом документе, лежащем в прозрачной папке. Это было журналистское удостоверение, на котором были ее данные и фотография, абсолютно ничем не напоминавшая безобидную «серую мышку», которую мы знали. Ее растрепанные волосы были аккуратно собраны в стильную прическу, а одета она была в кроваво-красную обтягивающую блузу, которая, казалось, вот-вот расстегнется еще на одну кнопку, и выглянут ее волнующие прелести.
— Журналистка, — прошептал я. Между молниями боли, которые пронзали мой мозг, элегантно вклинился разряд грома. Я все же накопил несколько миллилитров слюны в своем пересохшем рту, чтобы вымолвить пару слов. — А вовсе не библиотекарша.
— Да не это, — Юдифь замотала головой и указательным пальцем ткнула на другую сторону прозрачной папки, где помещался другой документ. — Это лицензия на пользование оружием!
По моей спине попеременно струился то горячий, то холодный пот, и я чувствовал себя так, как будто на меня обрушился целый град вопросов и загадок. Мои мысли и чувства, перебивая друг друга, кружились в кошмарном, болезненном танце, обрывая друг друга, сбивая с ног, поднимаясь, кидаясь обратно в кучу. У Марии было разрешение на ношение оружия, она была журналисткой, носила откровенную кофточку, как у проститутки… перепутанные детские конечности, погибшая девочка, спрыгнувшая с крепостной башни, убившая себя из-за Зэнгера? Нет. Или да? Проклятие! Я должен успокоиться и привести в порядок мои мысли. Этот безумный хаос не имеет смысла!
Юдифь еще раз запустила руку в подкладку, швырнула в чемодан упаковку тампонов (я скорее рассчитывал увидеть дамский гигиенический пояс, Мария была не из тех, кто пользовался новыми технологиями в гигиене) и упаковку аспирина и, наконец, извлекла из кармана плоскую серую коробочку.
— Пули 38 калибра, — глухо пробормотал Карл. На какой-то момент все его движения замедлились, но затем напрягся каждый мускул его тела. — Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! — громко выругался он. — У этой убийцы есть пушка, и она рыскает где-то в крепости!
Или кто-то еще взял пистолет, подумал я и похвалил себя за это весьма рациональное умозаключение. Когда мы вошли, чемодан был открыт, вещи в нем перерыты, как будто кто-то что-то искал. Мария знала, где был спрятан пистолет, значит, это должен был быть кто-то другой.
Но кто?
Моя голова все еще гудела, но, слава богу, хотя бы прекратился этот сумасшедший танец мыслей и чувств. Как будто на дискотеке заиграла спокойная музыка, а публика, уставшая от остроумных шуток и приливов адреналина, устало расселась за столики, и хотя все еще не возможно было полностью разобраться и подыскать правильные слова, но я был хотя бы в состоянии сделать несколько объективных моментальных снимков.
Каждый из нас за прошедшие часы имел возможность прийти сюда и выкрасть оружие. Но кто из нас мог знать, что Мария притащила с собой в чемодане пистолет? Возможно ли, что она сама перевернула содержимое своего чемодана, чтобы замести следы? В конце концов, она была не глупа, она доказала нам это не только своими длиннющими докладами, но и тем фактом, что ей удалось провести нас всех, выдавая себя все это время за библиотекаршу, не будучи ей. Таким образом, она все время демонстрировала нам с невероятной убедительностью тот характер, которым она вовсе не обладала в действительности. Но почему она это делала? Какие выгоды это ей давало?
Я массировал себе переносицу указательным и безымянным пальцами. Проклятые головные боли! Я привык к мигрени, в конце концов, она преследовала меня с детства. Но то, что я переживал в эту ночь, было хуже, чем все предыдущие приступы боли, вместе взятые. Не было ничего необычного в том, что я не мог ясно мыслить, так было всегда, когда я с мокрым платком на лбу лежал в постели, ожидая пока мигренол окажет свое действие, но обмороки, которые нынче ночью несколько раз чуть не убили меня, это было что-то совершенно новое.
— Пустите меня к чемодану! — Карл всем своим корпусом просто оттолкнул Юдифь с дороги, вырвал у нее из рук массивный чемодан, энергичным движением поднял его кверху и просто вытряхнул все его содержимое на постель.
— Перестань! — испуганно воскликнула Юдифь, но было уже поздно. Платья Марии, ее чулки, нижнее белье, личные вещи вместе с канцелярскими папками лежали теперь в полном хаосе на постели и линолеумном полу.
Толстый хозяин гостиницы начал возбужденно копаться в белье библиотекарши, которая оказалась журналисткой. Несмотря на пульсирующую боль, я бросился к нему, чтобы помешать ему. А если оружие все еще в чемодане, тогда…
— Хватит меня опекать! — Карл обернулся ко мне каким-то резким, яростным движением, гневно глянул на меня, пока я еще не успел подскочить к нему и резко отбросить его от кровати. — Посмотрим, какой ты сильный, без твоего ножа!
Как разъяренный бык, престарелый хиппи бросился на меня и сильно боднул своей тяжелой, лохматой головой прямо в живот. Он резко сбил меня вниз, я с громким стуком ударился об пол, и уже в следующую секунду жирный трактирщик повалился на меня всем своим весом, выдавливая из моих легких последнюю порцию углекислого газа. У меня во рту распространился металлический вкус. Зверь в моей голове отчаянно изворачивался, боль почти достигла непереносимого уровня, а перед глазами засверкали пестрые точки. Я услышал, как этот сумасшедший зверь закричал, и удивился, что он делает это моим голосом, я как-то вдруг обнаружил, что я наблюдаю за собой как будто со стороны. Я как будто стоял и смотрел на этот клубок из ног и рук, который мы составляли теперь с Карлом, этот клубок медленно перемещался с места на место, а мы попеременно обменивались кулачными ударами. На меня, на мою голову и тело обрушилось стаккато болезненных ударов, я чувствовал удары коленом, трактирщик рычал, кричал и изрыгал проклятия, а я кричал от ненависти, боли и ужаса, но все это меня как будто не касалось. Я был отчужден от моей собственной сущности и наблюдал все, что происходило, с некоторого расстояния, как в кино, и мог бы даже со вздохом покачать головой, глядя на это совершенно детское поведение взрослых мужчин, катавшихся у меня в ногах, если бы у меня было какое-то реальное тело вместо того, которое я только что покинул.
Было ли это представление, сон? Или я и вправду только что умер и моя душа отделилась от тела?
Мне было известно о посмертном опыте людей, которые описывали свою смерть как нечто похожее на то, что я только что переживал. Они говорили, как их душа медленно поднималась, бросая последний взгляд на бренные останки себя, чтобы устремиться к свету, что означало не что иное, как счастье, избавление от всех мучений, которые жизнь доставила человеку, освобождение от всех обязательств и мирских оков. Я не испытывал страха, напротив: я почувствовал облегчение. Я умираю, все забыто, несущественно и неважно по сравнению с тем, что будет после. Я озирался в поисках света, в поисках сверкающего сияния, которое должно быть светлее, чем может представить себе человеческое зрение, и при этом не ослепляло. Темнота поглотила меня, но это не была пугающая чернота, а приятный теплый мрак, в котором я чувствовал себя защищенным, словно не рожденный младенец в материнской утробе Я уже не видел Карла, Юдифи, Элен и себя, крики утихли, прекратилась боль. Я не жалел ни о чем. Куда бы я ни посмотрел, повсюду была знакомая, приятная темнота, которая словно обнимала меня теплыми, нежными руками и гладила мою измученную душу, чтобы, наконец, изгладить из нее последние воспоминания обо всем плохом, что оставила в ней моя жизнь, чтобы в ней осталось лишь чистое, спокойное блаженство.
