Эрик Ластбадер - Кайсё
Она взяла его под руку, и до Николаса донесся аромат ее духов, чувственный и тонкий, этот запах был ему совершенно незнаком.
— Надеюсь, вы не найдете мою компанию слишком тягостной.
Она вывела его из храма через боковой вход, и они оказались под аркой каменного моста. Было очень темно, мрачные воды канала едва слышно плескались о замшелые плиты причала. Согнувшись под низким сводом, Николас в тусклом свете видел, что Челеста закрыла на ключ старинную деревянную дверь, укрепленную железными скобами.
— Это очень примечательное место, — сказала Челеста, поворачиваясь к Николасу. — В 535 году византийский император Юстиниан пересек море и вместе со своими войсками вторгся в Италию, чтобы взять вновь под свой контроль бывшую часть своей империи, некогда захваченную гуннами. Во главе этого похода стоял блестящий военачальник Белизарий.
Николас различил слабую тень улыбки, мелькнувшей на ее губах.
— И то, что этот храм называется сейчас церковью Сан-Белизарио, звучит просто насмешкой над историей.
— Неужели вы хотите сказать, что речь идет об одном и том же историческом лице, — возразил Николас. — Не может такого быть, чтобы византийский вояка превратился вдруг в христианского святого.
— Это же Венеция. Если вы знакомы с ее историей, вам должно быть известно, что в ее истории нет ничего невозможного.
Они вышли из-под свода моста. У небольшого частного причала их уже ждала гондола, выкрашенная золотым и зеленым. Николас уселся, следом за ним на лодку ступила Челеста. Она оттолкнулась от причала, затем взяла длинный шест и направила гондолу в канал. В рясе с капюшоном она походила на иллюстрацию из жизни древней Венеции.
— Венеция — это своего рода Шангри-Ла, надежное укрытие от варваров — готтов, гуннов и им подобных, которые не давали Италии покоя. Как бы то ни было, об этом свидетельствует еще Гомер, Венецию основали не коренные жители Западной Европы, а, скорее всего, выходцы из Восточного Средиземноморья. Неизвестно, были ли они потомками тех, кто пал при осаде Трои, как об этом пишет Гомер, либо это были более древние мореплаватели, финикийцы, например, — суть заключается в том, что Венеция была основана благодаря своему исключительно благоприятному географическому положению, позволявшему держать длительную оборону.
Негромкий ее голос стелился над водами канала подобно туману. Николас воспринял ее увлекательное повествование как неотъемлемую часть волнующей истории Древнего города с его каналами, гондолами, узорчатыми литыми металлическими решетками балконов, крошечными романтическими садиками, крутыми сводами в восточном стиле и окнами, в которые смотрели многие поколения жителей Венеции.
— Как бы то ни было, — продолжала Челеста, — основателями нашей Безмятежной Республики были мыслители, спасавшиеся от бедствий войны, насилия, жестокостей — от уничтожения. И здесь-то они изощрялись в своих химерических искусствах — равно как и в хитросплетениях политических интриг. Именно здесь золотой век греческой культуры сменился, уступил дорогу жестоким обычаям кровной мести.
— Отсюда и пошли маски, — заметил Николас.
— Вы правы.
Отталкиваясь шестом, Челеста направила гондолу к какому-то причалу, выжидая, пока ночной motoscafo минует их.
— Можно сказать, что маски, в общем-то, были сплошным обманом. С какой целью? Цели могли быть разными: политики ими пользовались, когда хотели предать своих противников в руки Святой инквизиции, любовники же — от высокородного принца до последнего торговца рыбой — утоляли с их помощью свои нескромные желания. — Она налегла на шест. — Однако все это можно отнести к беллетристике. А что же на самом деле? Принимая во внимание человеческую натуру, маски служили прикрытием для всеобщего разложения, которое, как зараза, охватило город.
Как только motoscafo скрылся в низко стелющемся тумане, она вновь взялась за шест.
— Все эти маски — Баута, Домино, Ганья, Примо Дзанни, Доктор Чума — это вовсе не персонажи «комедии масок», как принято думать. Скорее уж они являются неотъемлемой частью венецианского образа жизни и имеют своих прототипов в политике в большей степени, нежели в театре.
Они проплыли мимо гондолы с сиденьями, обтянутыми пурпурным бархатом, и выкрашенными в золотой цвет поручнями. Закутанный в мохеровый плед мужчина спал, положив голову на колени своей дочери, черноволосой девочки не более десяти лет, которая, поглаживая голову отца, улыбнулась им.
Как только они вновь оказались одни, Челеста продолжила свой рассказ:
— Маски стали символом Венеции, под ними, как за парадным сказочным фасадом, скрыты глубокие тайны. Венецию можно сравнить с волшебной раковиной, в которой сокрыта диковинная жемчужина.
— Вы прожили здесь всю жизнь?
— Иногда мне самой так кажется, — загадочно ответила Челеста. — Во всяком случае, я здесь родилась. Вот что самое главное.
Их лодка вошла в Гранд-канал, и справа по борту Николас увидел величественное здание Академии. Челеста повернула направо, и гондола мягко заскользила по сверкающей глади канала. В ночной тишине Николас слышал лишь плеск воды и ритмичное дыхание Челесты, направляющей гондолу к илистому берегу. Эти звуки сливались в какую-то загадочную мелодию, исполняемую на волшебной флейте воображения.
Наконец они плавно подошли к богато украшенному причалу, у которого уже были пришвартованы две гондолы. Неожиданно Николаса как бы ударило током — ведь именно эти две гондолы он видел из окна отеля! Сегодня вечером он сделал большой круг, вернувшись туда же, откуда начал свой путь.
Гондола мягко стукнулась о доски причала. Дерево было раскрашено зелеными в золотыми полосами. Николас выпрыгнул из лодки, поймал брошенный Челестой швартовочный линь и привязал к опоре их утлое суденышко.
Палаццо, в который они вошли, был зелено-желтого цвета: море и земля — символ Венеции. Сводчатые арки были украшены орнаментом в восточном стиле. Во внутреннем дворе Николас приметил лужайку, очень похожую на ту, которую он видел на пути к campiello. Даже в это время года воздух был насыщен запахами бугенвиллей и роз.
В вестибюле самого здания на низком помосте покоился сверкающий тиком и нержавеющей сталью motoscafo. Как это и принято в подобного рода особняках, пол был выложен потрескавшимся каттранским мрамором и истрийским камнем — влага только подчеркивает цвет этих материалов.
По широкой каменной лестнице они поднялись на первый этаж в европейском понимании, piano nobile. Бельэтаж, объяснила Челеста, не ремонтируется специально, ибо это бессмысленно из-за высоких приливов, и используется лишь в качестве дока для частных моторных лодок.
Комнаты наверху поражали своей роскошью. Потолки были сделаны из потемневшего от времени индонезийского тика, стены раскрашены настоящим венецианским ультрамарином, исключительно дорогим веществом, содержащим в своей основе ляпис-лазурь; мало того, все потолочное панно было украшено мозаичными узорами в византийском стиле. На полах лежали старинные персидские ковры, а от мраморных античных скульптур времен древнего Константинополя нельзя было оторвать глаз.
В тех местах, где обычно стоят диваны и стулья, были разбросаны вышитые шелком алмазно-голубого цвета подушки. В дальнем углу гостиной виднелась мраморная лесенка, ведущая к некоему пространству со множеством еще более роскошных подушек у стены и расположенному рядом с двустворчатым окном, выходящим на rio. Какой-то волшебный свет струился сквозь стекла, наполняя комнату отражением сияющих потоков воды.
Все предметы в гостиной, кончая серебряными коробочками для спичек и цветами в вазах муранского стекла, как бы взаимодействовали между собой — создавалось впечатление, что хозяин этих владений обладает недюжинным математическим складом ума.
Когда Николас и Челеста прошли в центр гостиной, Николас более явственно начал различать фигуру человека, сидящего у окна.
— Микио Оками, — шепнула Челеста и моментально исчезла в одной из боковых дверей.
— Челеста, подождите!..
— Вот ты и приехал.
Николас инстинктивно пошел на звук голоса. Даже в свои годы Микио Оками был способен повелевать. Сняв маску, Николас поднялся по мраморным ступеням.
Перед ним был Микио Оками, старинный друг и соратник полковника Линнера. А может быть, их встреча — это просто воля случая? Война, оккупация... смутное время. И сейчас смутное время... и надо сквозь него как-то пробираться. Чрезвычайные меры тогда... чрезвычайные меры и нынче... Николас почувствовал, что именно ему придется их принимать.
— А ты очень похож на своего отца!
Лысая, заостренная голова, круглое лицо человека, привыкшего диктовать свои условия, под маской доброжелательности: близко посаженные глаза, массивный нос и губы, никогда не расстающиеся с улыбкой; плотно прижатые уши и родинка на щеке; в европейском костюме он выглядел ниже своего вполне среднего роста; да, он был не молод, но в азиатском понимании этого определения: желтая кожа, как бы изъеденная ржавчиной, кажущаяся худоба из-за просвечивающих на висках вен — таков был Микио Оками.
