Говард Рафэн - Двойная ложь
— Вот именно, — ответил я. — Будучи психотерапевтом, я видел немало мужчин и женщин, заводивших по нескольку внебрачных связей одновременно. При этом ключевым моментом — во всяком случае, у моих пациентов — было нежелание признаться в содеянном.
— И в чем тут причина, по-вашему?
— Я усматриваю ее в усвоенных нашим обществом взглядах. Мы неодобрительно относимся к людям, заводящим романы на стороне, однако поневоле признаем, что это явление распространенное. Но два романа одновременно? Позорно вдвойне.
— Однако Конрад Берч рассказал вам об одном своем романе. Вы полагаете, что именно боязнь позора и помешала ему рассказать о втором?
— Да, хотя в случае Конрада Берча мы должны прежде всего помнить о цели нашей с ним встречи. Его тревожили возможные последствия разрыва с женщиной, способной на низменные поступки. Чувство вины тут основной роли не играло.
— И опять-таки обвинение утверждает, будто вы сочинили эту историю и даже подделали, почти два года назад, записи о вашем пациенте. Что вы можете сказать об этом?
— Это означало бы, что я не только проявил, задумывая убийство, редкостное терпение, но также и оказался на редкость удачливым человеком: каким-то образом мне удалось догадаться, что Конрад Берч активно гуляет на стороне.
Терри отошла к отгородке присяжных.
— Иными словами, — сказала она, — вы не только психотерапевт, но еще и член «Содружества медиумов».
По залу прокатился смех.
Терри взглянула на судью Ломакса:
— У меня больше нет вопросов.
Еще до того, как она приблизилась к своему креслу, Хеммерсон, встав, сделал свой первый ход:
— Доктор Ремлер, скажите, нож, которым Конраду Берчу нанесли более пятидесяти смертельных ударов, принадлежал вам?
— Да.
— Да, — повторил Хеммерсон, — это был ваш нож. А письмо, из которого следует, что ваши отношения с Конрадом Берчем выходили далеко за пределы отношений доктора и пациента, письмо, подписанное самим Берчем, — где оно было найдено?
— Письмо было найдено в моей квартире.
— И вы не отрицаете, что оказались на месте преступления.
— Верно.
— А ваше алиби сводится к тому, что вы пришли туда, чтобы помочь вашей пациентке, женщине, само существование которой вы доказать не можете, это тоже верно?
Я старался оставаться спокойным.
— Да, верно и это.
На сей раз и Хеммерсон подошел поближе к присяжным.
— А теперь, если я правильно вас понимаю, вы хотите уверить нас, будто Конрад Берч был манхэттенским донжуаном, у которого имелся целый гарем.
— Это вы так говорите.
— Да, правильно. Вы намекаете, будто у него было одновременно несколько любовных связей. Очень удобный для вас аргумент, вы не находите? На самом же деле доказательств того, что Конрад Берч имел связи более чем с одной женщиной, у вас не больше, чем доказательств существования вашей Таинственной пациентки. Вы с этим согласны?
— Нет, не согласен. Я всего лишь объяснил, что произошло в ночь, когда был убит Конрад Берч, — изложил свою версию случившегося.
— Совершенно верно, доктор Ремлер. И версию абсолютно невероятную. — Он обратился к Ломаксу: — У меня все, ваша честь.
Мы с Терри ехали на такси. Она возвращалась в свой офис, я — домой.
— Ну уж нет, — сказала Терри. — Хеммерсон ткнул вас носом в улики, однако тут ничего нового не было. Присяжные уже все о них слышали. И что более важно, Хеммерсон даже не попытался сразиться с вами по поводу существования нескольких любовниц. Он лишь коснулся этой темы, однако в психологические тонкости вдаваться не стал. Значит, присяжные обдумывают сейчас вполне реальный и разумный вопрос о том, мог ли Конрад Берч иметь несколько романов сразу.
— То есть Хеммерсон меня не съел?
— Разве что надкусил, — сказала Терри. — Когда присяжные наблюдают за тем, как обвинитель набрасывается на подсудимого, они ожидают нокаута. Вы либо виновны, либо нет, решение должно быть недвусмысленным. Вы не поддались Хеммерсону, и в итоге он выглядит проигравшим схватку. Выиграть он мог только нокаутом.
Я молча смотрел вперед. Мы обсуждали процесс на протяжении вот уже тридцати кварталов, и я вдруг понял — еще тридцать, и Терри покинет машину. И решил сменить тему:
— Скажите, вы всегда хотели заниматься этим? Юридической практикой.
— Я поняла, что хочу этого, когда мне было двенадцать.
— Звучит так, словно вы точно помните миг, когда это случилось.
— Помню. Это случилось, когда я увидела Пола Ньюмена в «Вердикте».
Я рассмеялся:
— Как странно. А я хотел стать психотерапевтом с тех пор, как увидел в «Обыкновенных людях» Джадда Гирша.
— Ух ты, — сказала Терри. — Двое впечатлительных подростков позволяют Голливуду навязывать им их будущее.
— И что на самом деле удивительно — мы оба его послушались.
— Вы — быть может. А мне еще предстоит пройти этот путь.
— О чем вы?
— Мой план состоял в том, чтобы защищать бедняков, — ответила она.
— И что же с вашим планом случилось?
— Да ничего. Он по-прежнему при мне, правда, в пересмотренном виде. Как мне ни хочется заниматься «законом для бедных», я понимаю, жить, как живут люди, которых я собираюсь представлять, у меня нет ни малейшего желания. Поэтому вот уже десять лет занимаюсь «законом для богатых». Которые с удовольствием оплачивают мои счета.
— Весьма впечатляюще.
— Да чего уж там. Своего я так и не добилась.
— Еще добьетесь.
Терри одарила меня признательным взглядом. В глазах ее читалась самая искренняя благодарность. В тот миг мы с ней не были адвокатом и клиентом. Что создавало определенную неловкость. Поскольку оба мы знали — именно адвокатом и клиентом мы и являемся.
Я приехал домой и лег в ту ночь, ничего на сон грядущий не выпив. Ровным счетом одиннадцать дней. Наутро, в семь сорок пять, у меня зазвонил телефон.
— Алло?
— Дэвид, это Терри.
В голосе ее различалась тревога.
— Что-то случилось?
— Точно не знаю, — ответила она. — Пять минут назад мне позвонил судья Ломакс. Он хочет, чтобы все мы, обвинение и защита, к девяти тридцати пришли в его кабинет. И он особенно просил привести с собой вас.
— Как по-вашему, что это значит?
— Не знаю, что и сказать. Я звонила Виктору, он об этом тоже ни малейшего представления не имеет. Единственное, что сказал Ломакс: «Произошло нечто весьма необычное».
ЧАСТЬ IV
10
Кабинет судьи. Ровно девять тридцать. Все в сборе. С Терри и Виктором я встретился в вестибюле. Виктор, который всегда следил за собой, сегодня постарался довести себя до полного совершенства. Что касается Терри, то и она удивила меня тем, что явно провела перед зеркалом несколько лишних минут. Ее волосы, обычно спадавшие вниз, были теперь зачесаны назад и аккуратно заколоты.
Чем же я мог оправдать свой вид?
— Вы забыли застегнуть пуговицу, — сразу сказала мне Терри.
Я глянул вниз — точно, рубашка под галстуком съехала в сторону. Я привел ее в порядок.
— Вот, — сказала Терри. — Так-то лучше.
Я кивнул. После чего немедля расправил плечи и выпрямился. Она улыбнулась.
— Так чего же, по-вашему, нам следует ожидать? — спросил я.
— Даже представить себе не могу, — ответила Терри.
Виктор взглянул на часы:
— Самое время выяснить.
Они повернулись и зашагали по вестибюлю. Я тащился сзади. Дверь кабинета Ломакса была открыта, и мы вошли. Ломакс отсутствовал, однако в кабинете уже сидели, ожидая его, Хеммерсон с парой своих помощников — мужчиной и женщиной.
— Привет, Гленн, — сказал Виктор.
— С добрым утром, Виктор. С добрым утром, Терри.
Меня Хеммерсон удостоил лишь коротким кивком. Я присел на диван, стоявший сбоку от письменного стола Ломакса.
Судья Ломакс вошел в кабинет. В одной руке он держал чашку кофе, в другой — зловещего вида красную папку. Усевшись за заваленный бумагами стол, он принялся расчищать на нем место для папки.
— Все здесь? — спросил он, не поднимая головы и перебирая бумаги.
— Да, — ответил Хеммерсон.
— Да, — подтвердила Терри.
Ломакс поднял глаза. Взгляд его искал кого-то; впрочем, кого именно, стало ясно сразу — обвиняемого. Когда он посмотрел на меня, я попытался понять что-нибудь по его лицу, однако старик сохранял выражение опытного игрока в покер.
Нажав на телефоне кнопку, Ломакс склонился к микрофону:
— Юнис, будьте добры, зайдите ко мне.
В кабинет вошла, неся стенографическую машинку, худощавая, седоволосая женщина. Не поздоровавшись с нами, она уселась за спиной судьи.
— Ввиду необычного характера того, что сейчас произойдет, а также его воздействия на процесс я хочу застенографировать нашу встречу, — сказал Ломакс.
