Роберт Маккаммон - Всадник авангарда
— Я-то тебе верю, — сказал Грейтхауз, помолчав чуть подольше.
Мэтью кивнул, но едва заметно, потому что любое движение тут же вызывало боль в каждой мышце. Что Грейтхауз имеет в виду, было ясно. Он отчетливо помнил, как вчера утром Гарднер Лиллехорн нависал над его кроватью в общественной больнице на Кинг-стрит. Главный констебль был одет в алый, цвета кардинальской мантии сюртук и алую же треуголку. Красные отблески дрожали в его зрачках и на кромках зубов.
— Вы лишний раз подтвердили свою печальную репутацию, мистер Корбетт, — заявил оскорбленный «кардинал». — Выйти прямо из горящих развалин? Когда ваше имя написано на стене в переулке напротив? И вы еще мне тут рассказываете про два голых обезглавленных трупа в кровати доктора Мэллори? Господи помилуй! Меня терзала мысль, уж не преувеличиваю ли, когда говорю, что у вас мозги перемешались после той истории в Пенсильвании, но теперь склоняюсь к тому, что вы все-таки наполовину сумасшедший. — Он дал этим словам повиснуть в воздухе, и тут же снова бросился в атаку: — А на вторую половину — совершеннейший безумец. Вы скажете мне сейчас, как оказались в сгоревшем доме, или мы это услышим в кабинете Корнбери?
Мэтью не ответил. Это потребовало бы слишком больших усилий, мышцы челюстей и без того болели.
— Вы влипли в ситуацию. — Лиллехорн наклонился над кроватью, как живой костер, готовый поджечь постель. — Вам придется объясниться, сэр. Если не передо мной и лордом Корнбери, то перед судом.
— Я арестован? — спросил Мэтью.
— Считайте, что да. Соответствующие обвинения я подберу. Взлом чужого жилища.
— Задняя дверь была не заперта, — напомнил Мэтью.
— Тогда незаконное проникновение. Вот вам первое. Хулиганские действия. Препятствование законному расследованию. Это вам второе. Я ясно выразился?
— Яснейшая муть, — ответил Мэтью голосом сухим, как октябрьские листья. И лицо его тоже напоминало этюд в пятнистых тонах.
К этому он ничего не добавил, и через минуту главный констебль хмыкнул, состроил физиономию, на которой отчетливо читались досада и отвращение, и покинул палату, сжимая красной перчаткой львиную голову набалдашника.
«И скатертью тебе дорога, сукин ты сын», — подумал Мэтью ему вслед.
— Мак-Кеггерс, — сказал Хадсон Грейтхауз, вытягивая ноги перед собой, — считает, что трупы принадлежат мужчине и женщине. Как ты и сказал. Только он считает, что это супруги Мэллори, погибшие от взрыва и пожара.
— Как они и хотели, чтобы он думал, — резко ответил Мэтью.
— Мак-Кеггерс нашел фрагменты одежды женщины и каблук от туфли. Вопрос у него такой: если Мэллори уехали навсегда — ускользнули под покровом ночи, как ты сформулировал, — отчего же Ребекка не взяла свои платья?
— И это тоже было ими запланировано.
Грейтхауз постучал пальцем по впадине на подбородке размером с мушкетную пулю.
— Ну, да, — сказал он. — Ладно. Но… — И тут лоб Грейтхауза нахмурился, и Мэтью понял, что друг изо всех сил пытается отыскать смысл там, где его, быть может, и вовсе не было. — Но зачем, Мэтью? — спросил он очень настойчиво. — Скажи, зачем?
— Я могу тебе сказать, почему трупы лишены голов. Потому что если бы нашли головы, Мак-Кеггерс сообразил бы, что это вовсе не доктор с его дамой. По остаткам волос, по костям лица, быть может. У одной из жертв убийства или у них обеих могли быть гнилые зубы. Мэллори действовали аккуратно, чтобы Мак-Кеггерс не нашел ни единой улики, угрожавшей бы их заговору.
Грейтхауз какое-то время помолчал, наблюдая за тем, как ползет луч солнца по зеленой крашеной панели.
— Жертвы убийства, — сказал он бесстрастным голосом. — Их заговор.
— Именно так. Подставили вместо себя двоих убитых и обезглавленных. — Термин Мэтью не понравился, и он его заменил, напряженно улыбнувшись: — Подложили. Я думаю, жертв выбрали на улице в каком-нибудь городке поблизости от Нью-Йорка. Наверняка нищий и проститутка, которых вряд ли хватятся.
— Нищий и проститутка.
Грейтхауз повторил это так, будто стоял в церкви, читая труднопроизносимый пассаж из Библии.
— Посмотри на меня, — попросил Мэтью.
Грейтхауз посмотрел.
Но в его глазах Мэтью увидел одну лишь пустоту зеленой стенки, и пришло осознание, что доверие даже такого надежнейшего друга, как Грейтхауз, имеет свои пределы. А может быть, Грейтхауз, чтобы спасти положение, просто на время перестал думать.
— Они подложили трупы в дом, — сказал Мэтью слегка дрогнувшим голосом, — чтобы все выглядело так, будто они мертвы.
— Но они же были мертвы, ты говорил.
— Кто?
— Трупы. Это же были мертвецы? Я бы тоже так решил, если они были без голов.
— Мэллори, — сказал Мэтью. — Или кто они там.
— Ты же сказал — нищий и проститутка.
— Да нет же! Супруги Мэллори. Они положили трупы в кровать, зная, что их разорвет в клочья и сожжет до угольев. И вполне могли придать этому такой вид, будто я здесь замешан — написав мое имя на стене в переулке.
— И почему же ты мог быть в этом замешан? — глаза прищурились чуть-чуть, на опасную долю недоверия. — Но ведь ты не… в смысле… Я тебе верю.
— Это заговор, — сказал Мэтью. Он чувствовал, что мир уходит куда-то, вертясь. — Чтобы меня втянуть.
— Во что втянуть?
— В план. В… пригласили. Я не могу…
Мэтью уронил голову на подушку. Пришлось на несколько секунд закрыть глаза.
Когда он их открыл, все осталось без изменений. Или же Грейтхауз потихоньку отодвинулся на стуле на пару дюймов?
— Я позову доктора, — предложил Хадсон таким сочувственным голосом, какого Мэтью еще ни разу у него не слышал.
— Нет, — сказал Мэтью с такой силой, что Грейтхауз остановился, не начав вставать со стула.
Потом этот сильный человек — человек действия, любовник неистовых вдов, фехтовальщик, израненный боями и жизнью, — посмотрел на Мэтью, его внезапно погрустневшие глаза выражали сочувствие и жалость. Протянул руку, взял друга за плечо и тихо сказал:
— Я знаю, что тебе пришлось пережить в погоне за Слотером. И знаю… что это был ужас. И ты даже не рассказывал мне ни о чем. Но тем не менее я знаю, Мэтью. Потому что вижу, как тебя… — он мучительно подбирал подходящее слово, не слишком грубое и не слишком сюсюкающее. — Переменило, — закончил он. — То, что случилось. И кто же может тебя обвинять, после этих страданий, если тебе…
— Повсюду мерещатся убийства и заговоры? — перебил Мэтью, понизив голос к концу фразы.
— Я пока что ничего не понимаю, — продолжал Грейтхауз, будто вопрос не был задан, — но верю, что кто-то пытается… воздействовать на тебя еще сильнее. Зачем — не представляю. Я думаю, ты знаешь, но ведь ты же мне не говоришь?
Мэтью промолчал. Он тоже уставился на уползающий по стене луч закатного солнца, и вместе с ним — уходящий день.
— Я могу помочь тебе, — сказал Грейтхауз. — Я тебе помогу, клянусь в этом.
Подступило. Слишком близко подступило. Мэтью чувствовал, как оно рвется наружу из-за стиснутых зубов. И он стиснул их еще сильнее, отчего еще больше заболели синяки на лице.
Грейтхауз убрал руку от плеча Мэтью, встал со стула.
— Пожалуй, пойду я. Сегодня мы с Эбби ужинаем. Никогда не видел женщины, которая бы так любила мясо.
Он снял со стенных крючков треуголку и плащ, медленно надел плащ и очень тщательно усадил на голову треуголку, будто хотел дать Мэтью еще время, чтобы высказаться. Взял трость, поставил ее перед собой, готовясь к первому трудному шагу.
— Утром я сразу же к тебе. Годится?
— Необходимости нет, — ответил Мэтью, — но буду благодарен. — Он улыбнулся Хадсону настолько искренне, насколько мог. — Спасибо. Желаю приятного ужина. Но Мак-Кеггерсу все-таки скажи, что голов он не найдет.
Грейтхауз кивнул. Он сделал несколько шагов прочь и снова остановился. На одной из пяти узких коек, стоящих напротив койки Мэтью, лежал старый Эдде ван Эверс, бывший капитан голландского фрегата, ныне исхудавший и умирающий, вероятно, от чересчур долгого пребывания на суше. Слева от Мэтью, на последней койке в палате, находился Гидеон Бруменсорд, фермер, сломавший себе обе ноги, когда упал с каменного забора. Сегодня утром с койки справа от Мэтью вынесли тело Мартина Бринкера и завернули в саван для перемещения на кладбище — пиявки, назначенные доктором Куэйлом Полливером, не помогли. Из трех оставшихся пациентов Мэтью был, несомненно, бодрее всех, поскольку один молча направлялся в последний путь, а второй метался в горячечной боли, которую пока не мог снять опиум.
— Сразу же к тебе завтра приду, — повторил Грейтхауз, будто отгораживаясь этой фразой от чувства вины, что оставляет Мэтью между подкрадывающейся смертью и неизбывной болью.
Потом поднял воротник плаща и направился по коридору к входной двери, и — конечно же — в теплые и искренние объятия женского тела. Мэтью опустил голову на подушку и закрыл глаза. Он очень устал. Утром придут два служителя, двухсотфунтовая миссис Зиффорд и девяностофунтовый мистер Дьюпи, принесут какой-нибудь супчик, ну да хоть что-то.
