Андрей Воронин - Над законом
После того как Говорков ушел, неслышно притворив за собой тяжелую дверь кабинета, директор еще долго сидел в одиночестве, курил сигарету за сигаретой и о чем-то напряженно размышлял.
Глава 6
– Здорово, мужики! – поприветствовал Илларион вновь прибывших.
Их было шесть человек – молодых, здоровых, спортивного вида ребят, явно никогда не занимавшихся крестьянским трудом. На интеллектуалов они, правда, тоже не тянули, и Забродов между делом подумал, что научного диспута, скорее всего, не получится. Впрочем, на это он и не рассчитывал. Не такие здесь были места, чтобы содержать при себе команду эрудитов. Он повел плечами и встал на крыльце в расслабленной позе.
– Вы к бабе Вере, что ли? Так она в доме.
– Под дурака косит, падла, – негромко сказал один 'эрудит'.
– Ничего, сейчас мы его вылечим, – тоже негромко, но вполне внятно отозвался другой.
Третий, румяный молодец, которого, будь он чуть-чуть помоложе, можно было бы использовать для рекламы детского питания, напоказ поигрывая одетым в пористую резину обрезком водопроводной трубы, напрямую обратился к Иллариону.
– К тебе мы, козлина, к тебе. Ты зачем Буланчику палец сломал?
– Это который же Буланчик? Я, вроде бы, к колхозному стаду и близко не подходил. И потом, какие у лошадей пальцы? Вы что, ребята, обкурились?
– Убью гада, – прошипел самый нетерпеливый из шестерых и, расталкивая приятелей, полез к крыльцу. Его никто не удерживал, но, добравшись до крыльца, он почему-то остановился сам. Илларион стоял неподвижно, спокойно наблюдая за его приближением, и удовлетворенно кивнул, когда тот нехотя затормозил.
– Тебя не Сивкой-Буркой зовут? – спросил у него Илларион. Он еще раз окинул взглядом собрание и убедился, что настоящей опасности нет, если только кто-нибудь из этих отморозков не прихватил с собой пистолет. – Я не понял, ребята, – самым миролюбивым тоном поинтересовался он, – вы что, бить меня собрались?
Румяный хрюкнул, изображая смех.
– Бить? – переспросил он. – Мы тебя делать пришли, мужик. Бить – это вчерашний день.
– А может, не надо? – с надеждой спросил Илларион. – Ну, чего я вам сделал-то? Еще поломаем здесь что-нибудь. Баба Вера расстроится...
Стоя на крыльце, он видел, что из-за заборов выглядывают любопытные лица. Это было ему на руку.
Гласность в данном случае могла только способствовать победе добра и справедливости в лице Забродова над силами зла.
– Значит, так, – говорил между тем румяный, продолжая поигрывать трубой, – говорить с тобой не о чем, но я скажу, чтобы помнил, если вдруг жить останешься. Да и на том свете – мало ли что, вдруг спросит кто-нибудь: за что, мол, тебя замочили? Так вот, никакому козлу не позволено шариться возле школы и строить глазки. Это во-первых. А во-вторых, никакому козлу не позволено приезжать сюда и ломать людям пальцы. Ты понял, мужик?
– А у тебя довольно грамотная речь, – сказал ему Илларион. – Только вот что ты все время эту трубу теребишь, дружок? Тебя мама разве не учила, что заниматься этим на людях неприлично?
Румяный сделался еще краснее. Позади него кто-то, не удержавшись, хихикнул, и он бешено оглянулся. Потом махнул свободной рукой, и все шестеро одновременно бросились на штурм крыльца.
Как и предвидел Илларион, без разрушений не обошлось. Причем разрушения начались сразу.
Один из нападавших спиной вперед вылетел из толпы, пролетел, перебирая ногами, через весь двор, и с громким треском врезался в забор, повалив часть его на землю. Румяный с размаху ударил трубой сверху вниз, словно это был меч-кладенец, которым он собирался рассечь Идолище Поганое от макушки до самого низа. Но Илларион отступил в сторону, а когда труба с глухим стуком ударила по доскам крыльца, резко наступил на нее ботинком, расквасил коленом второй ноги Румяному нос. Тот выпустил трубу и сел на землю, с тупым изумлением наблюдая за тем, как один из его товарищей вонзается головой в бревенчатую стену дома и мешком валится на крыльцо. В следующую секунду в траве у крыльца блеснул выпавший из чьей-то руки нож, а его хозяин упал на колени, обеими руками держась за низ живота и нечленораздельно вопя.
Приблизительно через полминуты драка потухла по простой причине – кончились дрова.
– Может быть, хватит? – спросил Илларион, стоя на крыльце в той же позе. Он даже не запыхался, и, если бы не разорванный рукав куртки, можно было решить, что его вообще не было здесь во время драки. – Заметьте, мальчики, что все вы пока что живы и здоровы. Я подчеркиваю: пока.
Полезете снова – начну бить по-настоящему.
Глядя, как они поднимаются и начинают снова подступать к крыльцу, Илларион испытал что-то вроде жалости. Эти мальчишки действовали не по собственной инициативе и просто не могли отступить, несмотря на то, что некоторые, если не все, уже испытывали такое желание. Но тут кто-то бросил в него нож – бросил неумело и неточно. Но Илларион поздно заметил движение бросавшего, и нож больно ударил его в плечо увесистой рукояткой. В воздухе снова просвистела труба Румяного, которую тот уже успел подобрать, и тогда Илларион развернулся боевым смертельным веером мелькающих рук и ног, заботясь лишь об одном – как бы ненароком не зашибить кого-нибудь насмерть. Один или два из них имели некоторое представление о том, как следует драться, остальные же были просто большими потными кусками мяса, и все снова кончилось очень быстро. 'В следующий раз они точно приедут с пистолетом', – подумал Илларион, наблюдая за тем, как те, кто еще мог двигаться, грузят в машины тех, кто временно лишился этой способности.
– В школу, что ли, сходить, – потягиваясь, сказал он в пространство, и пространство неожиданно отреагировало. В открытом окне передней машины сверкнула вспышка выстрела, и раздался звук, словно кто-то ударил молотком по доске. Забродов нырнул с крыльца, но тут же вскочил и молча бросился к машине с намерением отобрать пистолет и засунуть его стрелку в глотку. На бегу он заметил, что торчавшие из-за заборов на протяжении всего представления головы бесследно исчезли.
Из машины отважились пальнуть еще раз, но то ли стрелок был никудышный, то ли руки у него тряслись сверх меры – пуля безвредно свистнула где-то в стороне, глухим щелчком ударившись о бревенчатую стену. Илларион успел добежать до машины и даже схватиться за ручку, но автомобиль, рыкнув, прыжком устремился вперед, едва не вывернув Иллариону пальцы. Проводив удаляющиеся машины презрительным жестом, Забродов вернулся в дом и был встречен на пороге бабой Верой, которая осторожно выглядывала наружу через щель приоткрытой двери.
– Выходите, Степановна, уже все, – сказал ей Илларион.
– Ты живой, что ли? – не поверила та своим глазам.
– Жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин, – продекламировал Илларион, задумчиво изучая то, что осталось от забора.
– Это еще кто? – спросила баба Вера, осторожно выходя на крыльцо.
– Где? – встрепенулся Илларион.
– Да этот твой... Вася Бородин.
– Ах, Вася... Да это, Степановна, просто стихи такие. Детские. Я просто хотел сказать, что жив и здоров.
Старуха оглядела разоренный двор, задумчиво поковыряла пальцем в свежем пулевом отверстии, красовавшемся в стене дома немного левее двери, вздохнула и спросила:
– Заговоренный ты, что ли?
– Просто везучий, – легко сказал Илларион. – Вы не волнуйтесь, Степановна, забор я сейчас поправлю, и вообще наведу порядок.
– Прогнать тебя, что ли, с квартиры, – задумчиво проговорила старуха, подперев щеку ладонью. – Этак вы мне в следующий раз весь дом снесете. Виданное ли дело: среди бела дня стрельбу устроили! Я, милок, своей смертью умереть желаю, от старости!
Илларион покаянно опустил голову. Баба Вера некоторое время смотрела на его макушку, затем покачала головой и сказала:
– Куртку снимай, воин. Изодрался весь, как маленький. Сюда ее давай, заштопаю.
...Илларион заколачивал в забор последний гвоздь, когда возле него, взвизгнув изношенными тормозными колодками, остановился запыленный 'уазик'.
Участковый по-молодому выпрыгнул из кабины и подскочил к Иллариону.
– Говори, чего здесь было? – без предисловий спросил он. – Ты стрелял?
– Да упаси боже, – Илларион истово перекрестился зажатым в руке молотком, – какая стрельба? Тут что, кто-нибудь стрелял? Ты откуда такой взъерошенный, Архипыч?
Участковый огляделся, теребя длинный ус. В жарком послеполуденном мареве сонно жужжали пчелы, где-то гремели ведра, пролаяла ленивым голосом собака. Далеко, на самой границе слышимости протарахтел трактор. В огороде маячил обтянутый ситцевым платьем фундаментальный зад бабы Веры, сражавшейся с сорняками. Оттуда доносилось невнятное мычание – у старухи была привычка напевать за работой. Старший лейтенант откашлялся и спросил тоном ниже:
– Что было-то, а? Ведь было же что-то. Я из района возвращался, встретил Голубева мальчонку, он говорит: с Выселок приезжали, баб-Вериного постояльца насмерть застрелили. Я сюда, а ты – вот он.
