Эллен Датлоу - Лучшие страхи года
— Руфь говорила, что ты меня ждал, — мысленно обратился я к Марку.
«Красная Руфь никогда не ошибается».
— Она рассказала мне о Декере.
«Я думал, что это я его выбрал. Но на самом деле он выбрал меня. В нем я был как в ловушке. Он поймал меня, как паук в паутину. Я не мог им управлять. Не мог уйти. Я привел его к Руфи по его же приказу».
Марк показал мне, как Руфь выхватывает автоматический пистолет и стреляет в упор.
«Я перебрался к ней, когда он умер. В некотором смысле она оказалась еще безжалостней Декера. Мне пришлось поклясться, что мое существование отныне будет не напрасным. Что я сделаю мир лучше».
— «Где ангелы сражаются со славой, падут злодеи: бог стоит за право».
«Не ангел, нет. Эго? Ид? Частица души? Паразит?»
Я подумал о том, что в его отце тоже было что-то от ангела.
«Его тело, душа и рассудок были единым целым. А у меня — нет».
Я увидел его воспоминание о Майке Бэнноне, о том, как он улыбается и машет своим сторонникам, собравшимся на покрытой снегом лужайке перед домом. Бэннон-старший никогда не сомневался в своих способностях и не задумывался о том, каково это — обладая такими способностями, оказаться в плену поврежденного мозга. А потом это случилось с его собственным сыном.
Как только я это понял, Марк снова показал мне темную башню с двумя щелями наверху, из которых внутрь проникал свет. Я отыскал выступы на стене и начал карабкаться вверх. На этот раз мне удалось выглянуть наружу, и я понял, что смотрю сквозь маску, а щели — прорези для глаз. Передо мной стояли Майк и Мария Бэнноны, очень молодые и удивленные неожиданным светом в глазах своего пугающе тихого малыша.
Когда поезд подошел к Бостону, тот, кто был во мне, сказал: «Давай посмотрим наши старые места».
В районе Бэк-Бей мы поймали такси и поехали в Дорчестер. Увидели школу, в которую ходили вместе, здание суда, дом, где я когда-то жил, и новые здания на месте бывшего пустыря «Фитци».
«Мой первый большой побег».
Я снова вернулся в ту страшную ночь. Но теперь я глядел на Ларри Каллена сквозь прорези маски, а он улыбался мне улыбкой психопата. На мгновение передо мной промелькнуло ошеломленное лицо Марка Бэннона, и я почувствовал холодную ярость Каллена, когда ангел завладел его рассудком и посмотрел на мир его глазами.
«Жизнь Каллена была полна страха и ненависти. Его отец был чудовищем. Мне следовало бы извлечь из этого урок, но я радовался так, будто вырвался из тюрьмы на свободу. Каждый раз, когда я покидая свое тело, мне все труднее было возвращаться».
Мелвилл-авеню ничуть не изменилась. Бэнноны жили все в том же доме. Мы вылезли из машины, и тот, кто был во мне, сказал: «Когда все это закончится, никто не вспомнит, что это ты вернул меня в семью».
Сейчас, когда политика становится все более опасным делом, Кэрол Бэннон ведет себя все храбрее и решительнее. И мне хотелось бы знать, что останется в памяти у людей.
Дверь открыла медсестра, ухаживающая за миссис Бэннон. Нас пригласили войти. Кэрол стояла у лестницы и выглядела полноправной хозяйкой. Я невольно вспомнил ее отца.
— Моя мать ждет вас, — сказала она.
Я понял, что проведу у миссис Бэннон всего пару минут, а потом мне придется уйти. Кэрол встретилась со мной взглядом и поцеловала меня. Ее глаза вспыхнули, и она улыбнулась.
В это мгновение тот, кто был в моей голове, ушел. Великолепное утро померкло, и я ощутил тот прилив отчаяния, который должны были испытывать Марк Бэннон и остальные, когда их покидал ангел.
(перевод М. Ковровой)Стив Лаффи
ПАРТИЯ КЛЕЯ
Из городской газеты Сакраменто, 27 ноября 1846 г.
Тревожные новости доставил в редакцию городской газеты наш корреспондент из Форта Саттера, куда еще в начале месяца должна была прибыть партия переселенцев, выбравших для путешествия в Калифорнию неосвоенный и опасный маршрут. Ноябрь уже на исходе, но от участников партии нет никаких вестей, и есть опасение, что их задержала в горах зимняя непогода. Жители горных районов и возчики — все, как один, утверждают, что путь, по которому двигались несчастные пилигримы, необычен и крайне рискован, а вся ответственность за выбор этого маршрута лежит на мистере Джефферсоне Клее из Нью-Гэмпшира, не знакомом с нашей местностью и не проявившем себя опытным исследователем или первопроходцем. Ходят слухи, что, как только закончатся снегопады, будет собран спасательный отряд.
* * *Из дневника Джона Бьюэлла, 1846 г.
11 мая. Индепенденс, штат Миссури. День отправления. Ну, наконец-то! Ровно в девять утра мы тронулись в путь в окружении друзейкалифорнийцев — ведь именно так мы очень скоро станем себя называть. Шум на Главной улице стоял невообразимый: мычали волы, ржали лошади, а горожане, собравшиеся нас проводить, желали счастливой дороги. Печально было видеть в толпе милые лица друзей и родственников, которых мы покидаем навсегда, но надежда добраться до благословенной земли на западном побережье зовет нас в путь и подкрепляет нашу решимость. Мы несем с собой факел прогресса, как написал наш наставник мистер Клей, и он по праву занимает место во главе обоза. Всего нас сорок восемь человек: семь супружеских пар с детьми и дюжина холостяков, и мы едем в фургонах, запряженных волами. Ничто не помешает нам достигнуть цели.
Элизабет волнуется о том, как перенесет дорогу маленькая Мэри-Кэт, и о пошатнувшемся здоровье своей матушки. Но я вновь и вновь напоминаю ей, что целительный воздух Калифорнии пойдет старушке на пользу и что нет другого места на земле, где бы открывалось столько благоприятных возможностей для нас и нашей дочери. С этим она не может не согласиться, и мы отправляемся в дорогу с легким сердцем. Так что: «Троекратное ура Джеффу Клею, ребята!», как кричали возчики во время нашего отъезда, и вперед на запад! И пусть Господь не оставит нас на этом долгом пути.
26 мая. Прерия. Бескрайняя, поросшая травой равнина, тихая и совершенно пустынная. Наверное, это самая безлюдная земля из всех, созданных Господом. По ночам где-то далеко над горизонтом грохочут грозы. Под ногами раскисшая глина, плотная и скользкая, так что на подъемах приходится впрягать по двое волов в фургон. Мы продвигаемся вперед довольно медленно, но неуклонно. Жаль только, что нет никаких ориентиров, которые могли бы отметить наш путь. Я скучаю по горам, к которым привык у нас дома, в Вермонте. Матери Элизабет лучше не стало, она почти ничего не ест и такая же тихая, как эта бесконечная равнина. Зато Мэри-Кэт, слава богу, совершенно здорова.
31 мая. Биг-Блу-Ривер. Наше первое серьезное препятствие. Река разлилась от дождей, брода нет. Придется сооружать переправу. Это потребует времени.
3 июня. Продолжаем путь. Переправа была очень трудной, и нам еще повезло, что мы потеряли только двух волов, но зато теперь, возможно, нам удастся наверстать упущенное время. Миссис Штоклаза очень слаба, но молчит и ни на что не жалуется. Элизабет тоже необычайно молчалива, и, хотя для меня у нее всегда находится пара нежных и ободряющих слов, я знаю, что все ее мысли заняты больной матерью. Возможно, в Форте Ларами мы сможем найти доктора.
16 июня. С трудом продвигаемся к верховьям реки Платт; из-за распутицы приходится впрягать волов по двое даже на самых незначительных подъемах. Вчера вечером я нашел Элизабет за фургоном: уложив спать Мэри-Кэт, она спряталась там от меня, чтобы выплакаться. Элизабет боится, что смертный час ее матушки уже близок. Надеюсь, Господь убережет нас от этого. Ночами Элизабет присматривает за ней, подходит, когда та просыпается, и разговаривает с ней на родном языке. Эти беседы успокаивают старушку — наверное, это все, что мы можем для нее сделать.
18 июня. С тяжелым сердцем пишу о печальном событии. Вчера на закате мама Элизабет скончалась. Всех очень расстроила эта прискорбная новость. Мы вырыли могилу на невысоком холме, откуда открывается чудесный вид на долину и далекие горы. Не придется ей встать рядом с нами на тех крутых склонах и смотреть, подобно Моисею, на Землю обетованную! Господь дает, Господь и отбирает. Один из возчиков сделал простую деревянную табличку и выжег на ней раскаленным прутом: «Юлия Штоклаза. Родилась в 1774 году в Валахии, умерла в 1846 году в Миссури на пути в Калифорнию. Покойся с миром». Странно видеть в столь пустынном месте эту скромную табличку на вершине пирамиды из камней. Какое это грустное зрелище для всех, кто скорбит по усопшей! Но возможно, странникам, которые будут проезжать здесь после нас, она напомнит о доме, Боге и добродетели; и не станет ли она первым, пусть и печальным, признаком цивилизации в этой бескрайней американской глуши? Это трудно представить, когда по ночам воют волки, и Элизабет в очередной раз просыпается — осунувшаяся, с заплаканными глазами. Но может, когда-нибудь цивилизация придет и сюда.
