Алекс Адамс - Еще жива
Он и солдат растворяются в подступающей ночной мгле прежде, чем я успеваю задать свои вопросы.
Мне никогда не приходилось разжигать костер в полевых условиях, но я знаю, что справлюсь.
— Давай поснимаем этикетки с консервных банок. Мне нужна бумага.
— Куда они ушли?
— Они не сказали.
— Почему?
— Я не знаю.
— Ты многого не знаешь. В отличие от него.
— Да, это верно. Еще несколько месяцев назад я жила обычной жизнью, занимаясь множеством малозначащих дел, а пару недель тому назад я пресекла изнасилование, так что у одной юной особы появился шанс выжить. Кто знает, что он изучал в это время.
— Спасибо, — говорит Лиза. — Я, кажется, так тебя и не поблагодарила.
— Пожалуйста. Я бы сделала то же самое, если бы это случилось.
— Потому что ты должна так поступать?
— Потому что это правильно. И потому что ты мне нравишься.
— Даже несмотря на то, что я упрямая и неблагодарная?
Мне удается рассмеяться.
— Ты упрямая, неблагодарная и симпатичная. Симпатичнее меня.
— Правда?
Она просияла от удовольствия.
— Гораздо симпатичнее.
— Как ты думаешь, он мог бы меня полюбить?
— Швейцарец?
Она кивает.
— Если нет, то это не твоя вина. Мы все теперь изменились.
— Я могла бы его полюбить, — говорит она. — А он — меня.
Между нами повисает неуютное молчание. Швейцарец не пророк, тем не менее Лиза так и сидит, обратив лицо в ту сторону, куда он удалился, как будто может вернуть его одной лишь силой своего желания. Этот человек для нее все равно что Мекка.
Огонь шипит, пляшет на сырых сучьях, пока оставшаяся в них влага не улетучивается, превратившись в пар. Я сижу на корточках, одновременно испытывая удовлетворение и тревогу. Неотрывно смотрю на пламя, словно оно способно предсказать будущее.
Ночную тишину пронзает хлопок.
Лиза подскакивает со своего невидимого молитвенного коврика. Налетает на костер.
Еще один хлопок.
Я знаю, что это за звук. Я слышала его по телевизору и на улицах после того, как в мир пришли война и болезнь. Это ружейные выстрелы.
У солдата, должно быть, есть пистолет. В этом нет ничего удивительного. Для него это такой же профессиональный инструмент, как для меня швабра. В общем, я надеюсь, что это он, а не какой-нибудь неизвестный враг.
А если он и есть враг?
— Нам нужно спрятаться, — говорю я.
Вдруг это не они, а мы сидим у костра, выдавая свое местоположение. Мои щеки вспыхивают все жарче по мере того, как во мне поднимается ярость. Мы сидим тут как две беспомощные дурочки, Лиза и я, только потому, что два мужика указывают, что я должна делать. И я следую их указаниям, как будто их желания имеют больше значения, чем мои собственные.
Лиза не пойдет.
— Он вернется к нам.
— Мы должны позаботиться о себе.
— Тогда иди. Я останусь.
— Если там какая-то опасность, она обязательно скоро будет здесь. Костер — гарантия этого.
— Мне все равно.
Мы остаемся. Лиза сидит у огня, обняв колени, а я вглядываюсь в темноту, стараясь отогнать монстров исключительно силой воли. Минуты медленно ползут одна за другой. Ночь надолго устроилась в своем удобном кресле. Я привалилась к жесткой коре толстого ствола.
— Если хочешь спать, я буду караулить.
Лиза уставилась на меня невидящими глазами сквозь пламя костра. Огонь, словно тонкая маска, скрывает ее чувства. Я раньше никогда не замечала того, что пламя непостоянно. Оно как все время меняющийся пейзаж, состоящий из горных пиков и долин. Горы поднимаются и обрушиваются, чтобы снова взметнуться и опуститься. Как только исчезает один язык пламени, рождается следующий и занимает его место. Вся эта топографическая пляска отражается на лице Лизы. Отсюда кажется, будто она тает снизу вверх, ручейки с нее стекают под наклоном. Вероятное будущее насмехается, наблюдая за мной сквозь трещину во времени. Я вижу, как кожа Лизы, сморщиваясь, исчезает подобно целлулоиду, то немногое количество жира, которое в ней есть, пузырясь, превращается в летучий остаток в воздухе, в моих легких, на моей коже.
Память выбирает этот момент, чтобы сделать следующий шаг, как будто она ждала этого всю предыдущую жизнь. Урок физики в девятом классе. Из заднего ряда раздается голос Дерека Кина: «Если вы чувствуете, что кто-то пукнул, это значит, что вы вдохнули молекулы дерьма пукающего».
В наказание Дерека оставили после уроков, но самое интересное то, что в ответ он получил брюзжащее «формально вы правы, мистер Кин» от учителя, который редко когда был доволен. Мистер Крейн. Интересно, он умер от «коня белого»? Наверняка нет. Он и тогда уже был словно занесен из античности. Джеймс даже спустя годы любил шутить по этому поводу и говорил, что он с удовольствием датировал бы лицо мистера Крейна методом радиоуглеродного анализа.
Я не хочу, чтобы Лиза сгорела. Ни сейчас, ни в будущем. Я не хочу вдохнуть ее молекулы в свои легкие, где они, впитавшись, превратятся в меня.
Хруст от ботинок, ступающих по траве, отвлекает меня от зловещих фантазий. Первым появляется солдат.
— Мы принесли еду, — заявляет он.
Широкая улыбка меняет его внешность. Этот человек горд тем, что является добытчиком. Он хорошо обученный защитник, хотя победные огоньки в его глазах скорее свидетельствуют о том, что это не столько результат обучения, сколько его природное свойство. За это я просто обязана поблагодарить солдата на его родном языке.
— Grazie![22]
Он смеется, обнимает меня, хлопает по спине.
— Хорошо, хорошо.
Швейцарец, окруженный золотистой аурой, держит на плечах убитую козу как библейский символ зла. Голова животного свисает под неестественным углом, на его горле вторым ртом разверзлась дыра. Когда он сваливает добычу у костра, я вижу, где пули пробили ее шкуру.
— Вы же ее застрелили. Зачем нужно было резать ей горло? — спрашиваю я.
— А как, по-твоему, без этого стечет кровь? Приготовь ее.
Лиза подскакивает и на неверных ногах вываливается из освещенного круга. Звуки ее рвоты заглушают писк насекомых.
— У меня нет иного опыта приготовления мяса, кроме как из аккуратно упакованных кусков, купленных в супермаркете, — говорю я. — Но это не значит, что я не хочу учиться.
Из рюкзака я вытаскиваю остро отточенный разделочный нож. Мои руки трясутся.
Солдат берет у швейцарца веревку.
— Я помогу.
Хотя здесь достаточно света, глаза швейцарца остаются жесткими и темными. Он опускается у костра.
— Это работа для женщин.
Мы делаем то, что должны делать. Это слова президента перед тем, как анархия выдавила правительство из цитадели власти. Мы делаем то, что должны делать. Я это сделала. Я делаю это. Иначе я просто свалюсь в то, что осталось от моей жизни, где постепенно увяну и превращусь в пыль.
Мы делаем то, что должны делать. Эти слова не приносят мне утешения, пока я обдираю шкуру с козы, как с окровавленного банана. Кишки вываливаются мне под ноги; я пытаюсь себя убедить, что это всего лишь приготовленная бабушкой колбаса, сложенная на траве. Когда коза уже выглядит не животным, а бесформенным пластом мяса, подвешенным в витрине мясной лавки, я вытираю глаза рукавом и обнаруживаю, что они влажные.
Рядом вырастает фигура солдата.
— Дай-ка мне.
Он протягивает руку, и я отдаю ему нож.
— Куда вы направляетесь?
— В Бриндизи.
— А… К кораблям, да?
— Да.
Проворно мелькающее лезвие говорит о том, что нож оказался в знающих свое дело руках.
— Вам уже приходилось этим заниматься?
— Да, в моей семье. У нас была ферма с…
Он останавливается и вдавливает пальцем свой нос.
— Свиньями?
— И куры. Я был еще совсем мальчик, когда научился разделывать мясо. Мой отец учил меня.
— Вы знаете, живы ли ваши родные?
— Они умерли. Сестра… может быть. Она живет с семьей в Риме. А ваши?
— Умерли.
Его глаза светятся сочувствием.
— Но мы здесь, правда?
— Пока да.
— Вы не должны терять надежду.
— Иногда это трудно.
— Да, трудно. Может, труднее, чем людям когда-нибудь приходилось. Но мы здесь.
Он поднимает две козьи ноги.
— И сегодня у нас есть еда.
Вскоре мы достигаем такой сытости, какую никто из нас не испытывал уже многие недели. Козлятина жесткая, жилистая, пережаренная, но мне плевать. Глотая кусок за куском, я представляю себя в хорошем ресторане, поглощающей бифштекс, в то время как официант вьется рядом с бутылкой вина, готовый снова наполнить мой бокал.
Солдат впивается зубами в свою долю, отрывая от нее волокнистые куски.
— Прошу прощения, — говорит он, замечая, что я за ним наблюдаю.
