Алекс Адамс - Еще жива
Джеймс отвечает на третьем гудке.
— Зои! — говорит он. И потом: — Рауль, его здесь нет.
Рауль из другой комнаты зовет: «Сократ, Сократ!»
— Слушай, я могу перезвонить.
— Нет, нет, не нужно. Знаешь, это как у котов. Они приходят домой, когда к этому готовы.
Если вообще приходят.
Я думаю о Стиффи, о том, что он до сих пор не появился и что Бену нет до этого дела.
— Значит, ты с Раулем…
Вопрос повисает невысказанным.
— О да, уже. Или будем, когда Рауль почувствует себя лучше. Поэтому я у него дома. Он заболел, и я готовлю свой знамени-и-итый куриный суп. Так что, мы сделаем это?
— Обязательно, когда Рауль поправится.
— Спасибо, спасибо, спасибо.
— Ты уверен, что в музее никто не будет возражать?
— Они ничего не узнают. А если даже и узнают, они, так же как и мы, любят хорошие исторические тайны. Если это и вправду недостающее звено, как полагает Рауль, руководство, возможно, захочет ее приобрести. Такое важное открытие принесет нам всемирную известность.
Если я от нее избавлюсь, она перестанет быть моей проблемой. Но проблема, переданная в чужие руки, не перестает быть от этого проблемой.
— Хорошо, тогда так и поступим.
— Дорогой? — обращается он к Раулю, отвернувшись от трубки.
Издали, откуда-то из недр квартиры, раздается голос Рауля, который приближается по мере того, как Джеймс идет к нему.
— Дорогой, Зои подняла оба больших пальца вверх.
— Пожалуй, только один, — говорю я, смеясь.
— Только один палец.
Рауль берет телефон:
— Ловим тебя на слове.
— Желаю скорейшего выздоровления.
— Ты прелесть, — хрипит он. — Неудивительно, что Джеймс тебя обожает. Мы собирались лететь в Майами на следующей неделе, но там формируется ураган.
Потом его рвет.
Холодок пробегает у меня по спине.
СейчасКрики Лизы выдергивают меня из тяжелого сна. На часах 2:24 ночи, а по ощущениям в теле — 20:15 вечера, что на пятнадцать минут позже того момента, когда я положила голову на свой рюкзак под раскидистым деревом.
Она теперь другая. Чего-то в ней недостает. Не только потерянного глаза.
Я ругаю себя. Мое рациональное сознание говорит, что я была слишком утомлена и что, независимо от того, хотела я или нет, все равно уснула бы в ту ночь. Песочный человек[19] иногда берет свое, не сообразуясь с ценой. Но другая часть меня пеняет, что я могла бы сделать больше для защиты одного подопечного.
Двоих.
— Что случилось? — спрашиваю я хриплым ото сна голосом.
— Просто сон приснился, — отвечает швейцарец.
Этой ночью он стоит на часах.
Двоих. Лизы и моего нерожденного ребенка. Хотя пока это еще не настоящий ребенок, так ведь?
Что сейчас происходит в моем животе? Я не помню. Сведения о событиях между зачатием и рождением все больше путаются у меня в памяти, когда я пытаюсь распределить их по неделям. Сейчас уже появилось сердцебиение, это я знаю. И ногти. Но я помню это по фильму, а не по схеме во временном медпункте и не по книге, которую мне дал врач, совершенно ничего не знавший о деторождении. Он снабдил меня витаминами и пожелал удачи, и это все, что от него можно было получить. Беременность не имеет значения. Сейчас. Роды далеко не на первом месте, когда все вокруг гибнет. Новая жизнь не восполнит старую.
Я могла бы спросить у швейцарца. Он, наверное, знает, какие клетки сейчас делятся, обособляясь в органы, каково соотношение человекоподобного и инопланетного во внешности плода. Он, должно быть, знает, насколько нормально это едва заметное дрожание.
Пока я размышляю, спрашивать или нет, Песочный человек возвращается. Он шагает через поле, запустив одну руку в мешок, чтобы набрать песка. Вот он здесь, под деревом, склонился надо мной. «Спи», — говорит он и окутывает меня дремотным туманом, в котором остается совсем немного от настоящего. Только слова, произнесенные голосом швейцарца.
— Прекрати, англичанка, — говорит он. — Сны для слабаков.
— Ты планировала беременность? — спрашивает швейцарец какое-то время спустя.
Не спим только мы двое в этот недолгий промежуток между тьмой и светом.
— Нет, это явилось сюрпризом.
Тогда он начинает говорить, рассказывая, чего можно ожидать, когда ты в положении, и не давая мне возможности вставить хоть слово.
У меня есть вопросы, страхи. Швейцарец заполняет пробелы в моих знаниях фактами.
Тогда— Вы ведете активную половую жизнь?
На этот раз это не доктор Скотт. Незнакомое лицо и белый халат, который может значить, а может и не значить, что он действительно врач. Он представился, когда я вошла, но мой мозг дал осечку, и его имя растворилось в стерильно чистом кондиционированном воздухе.
— Нет.
Он не похож на врача. Он лишен живости, обычно присущей врачам. Они всегда куда-то торопятся. Их ноги, как правило, обуты в удобные туфли, а не в крепкие ботинки с массивными носами. Эти ботинки никогда не бывали в приемном отделении. Никогда они не бывали и на строительной площадке. Если я опущусь на колени и поднесу лицо к полированной коже, то увижу там свое искаженное отражение. Комната смеха со своими кривыми зеркалами живет на этих ботинках, напоминая мне, что с тех пор, как на прошлой неделе подохли мыши, «Поуп Фармацевтикалз» существует словно во сне. Все немного не так, как должно быть, все происходит не так, как происходило раньше, и если лица те же, то души, скрывающиеся за ними, уже другие. Незнакомцы кивают, улыбаются, заговаривают со мной, как будто мы работаем вместе уже два года.
Даже лицо Джорджа П. Поупа в вестибюле изменилось. «„Поуп Фармацевтикалз“ считает вас частью своей семьи», — говорит он, как и раньше, но теперь в этих словах чувствуется ложь.
— Вы уверены?
— Совершенно. Хотя я и не понимаю, каким образом это может вас…
— Есть ли подозрения на беременность?
— …касаться. Нет.
Он похож на охранника. Правда, я видела почти весь штат секьюрити вокруг здания и в столовой, и этот тип не из наших.
Охранники «Поуп Фармацевтикалз» совершают свои обходы при люминесцентном освещении, а у этого парня настоящий загар. Настоящий солнечный загар. Жесткость укоренилась и в его внешности, и в поведении. Он не из тех, чья жизнь проходит в ожидании от одного пончика до другого.
Он делает пометки в толстом блокноте. Или, может, отвечает на вопросы теста: Являетесь ли вы тайным сторонником теории заговора? Насколько хорошо вы осведомлены о состоянии своего сексуального здоровья?
— У вас были недомогания за последний месяц?
— Нет.
— А в последнюю неделю?
— Я вам только что сказала, нет.
— Вы испытывали недомогание сегодня?
— Нет.
— Испытывал ли какие-либо недомогания в последнее время кто-либо в вашем ближайшем родственном и дружеском окружении?
— Нет.
— Вы уверены?
— Да.
Он мне не верит. Недоверие недвусмысленно читается на его лице. Сбоку его челюсти появилось еле заметное подергивание, совпадающее со стискиванием зубов.
— Вы уверены?
Это робот, не способный мыслить за пределами своего списка вопросов и зазубренных реплик. В этом он совершенно похож на доктора Скотта.
— Абсолютно.
— Вам известно, где находится Хорхе Вальдез?
Чувствую, как мои брови полезли вверх.
— А он разве не на рабочем месте?
— Когда в последний раз вы его видели?
Не вчера, поскольку это был мой выходной. И не позавчера по той же причине. А два дня назад был выходной у Хорхе. Последний раз я видела его, когда он удалялся в вечерних сумерках с наклейкой про Иисуса на заднем бампере своего пикапа.
— В пятницу.
Никакого «в тот день, когда вы обнаружили мышей» или «это интересно». Только очередная пометка в блокноте.
Я сижу, жду. Если он прикоснется ко мне, я выбегу с криком, потому что это руки не доктора. На его правом большом пальце толстая мозолистая кожа, как будто он погрузил его в растопленный желтый воск и дал растечься ровным слоем. Ручка выглядит чужеродной в этой руке, привыкшей орудовать чем-то менее утонченным. Огнестрельным оружием.
Не трогай меня.
Не трогай…
— Можете идти, — говорит он, хотя некое тихое безумие в глубине его глаз свидетельствует о том, что больше всего на свете он хочет заставить меня дать другие ответы. Он протягивает мне свою левую руку. Мы пристально смотрим друг на друга, пока я не отвожу взгляд. Я знаю, что он не врач. А он знает, что я это знаю.
Ваза превратила меня в параноика. Я вижу монстров там, где всего лишь обычные люди.
Он продолжает держать руку вытянутой, но я отталкиваюсь от обтянутой кожзаменителем кушетки без посторонней помощи. Мои ноги опускаются на пол с таким стуком, будто обуты в бетонные ботинки.
