Реймонд Хаури - Убежище
Он проводил долгие часы в архивах Торе де Тумбо в Лиссабоне, ездил в старые церкви и замки тамплиеров в Лонгровии и Помбале, где рылся в записях о пожертвованиях, договорах, диспутах и уставах, разыскивая ключ, который или объяснит содержание недостающих страниц, или подскажет, где может находиться еще один экземпляр книги. Он посетил замок Альмурол, расположенный на скалистом островке посреди реки Тежу, в котором, по слухам, появлялся призрак принцессы, дожидающейся возвращения своего возлюбленного, раба-мавританина.
Но все его поиски оказались безуспешными.
Возвращаясь из поездок, он сообщал Исааку о результатах и с болью замечал, как стремительно ухудшается здоровье старика. У Исаака были поражены легкие, и Себастьян боялся, что тому не суждено пережить наступившую зиму. Но случилось другое: изыскания Себастьяна привлекли внимание его наставников.
Ему пришлось предстать перед Великим инквизитором. Франсиско Педросо насторожили посещения юноши умирающего марана и его разъезды по стране. Себастьян объяснил поездки ревностными поисками еретических текстов и заверил, что он никого не запятнал своими действиями. А частые визиты в камеру Исаака оправдывал желанием в последний раз попытаться спасти душу грешника.
Старческими бескровными губами зловещий инквизитор напомнил Себастьяну, что Господь внимательно следит за каждым своим созданием и что человек, обращающийся к Богу в защиту жертвы, считается еще большим преступником, чем обвиняемый в вероотступничестве.
Себастьяну стало ясно — его поискам в Португалии положен конец, теперь за ним будут следить. Любой неосторожный шаг мог привести его в подземную тюрьму. А после смерти Исаака, все же последовавшей в ту зиму, он окончательно понял: на родине ему больше нечего делать.
Он считал себя обязанным хранить в тайне наследие родителей и Исаака, продолжить их дело, исполнить данную ими клятву.
Однажды весной, в раннее ветреное утро, он верхом на коне пересек мост Понте Велха, держа путь в окружающие горы, поросшие эвкалиптовыми лесами. Он направлялся в Испанию, в резиденции командоров тамплиеров в Тортосе, Миравете, Монзоне и Пенисколе. И если понадобится, готов был продолжить свои поиски в Толедо, этом средоточии научных знаний.
Если же и там не найдется ответа, он станет искать следы «пожирающего хвост» на той территории, где была найдена книга, за Средиземным морем, доберется до Константинополя, а оттуда к самому сердцу Древнего мира и к тайнам, которые он скрывает.
Глава 14
На рассвете заунывные призывы муэдзинов к молитве проникли в комнату для допросов и разбудили Миа.
Она сонно взглянула на часы и нахмурилась. Ей только-только удалось кое-как улечься на каменном полу, от холода которого ее предохраняли лишь тонкие, сложенные пополам одеяла, и отключиться от назойливого шума звонков и постоянного хождения в полицейском участке.
Часа через два появился какой-то коп с весьма вежливыми манерами и принес бутылку свежей воды и горячую менуши — тонкую, похожую на пиццу лепешку, густо посыпанную чабрецом, кунжутом и политую оливковым маслом. В приступе отчаянной храбрости она попросила разрешения еще раз воспользоваться туалетом, хотя и понимала — вторичное посещение полицейского клозета с его средневековыми удобствами потребует долговременного восстановления душевных сил и, возможно, лечения антибиотиками. Затем ее проводили назад, в эту импровизированную камеру, и снова заперли на несколько томительных часов. Наконец, приблизительно в полдень, дверь снова открылась и впустила лучик надежды в лице Джима Корбена.
Он представился советником посольства по экономическим вопросам и осведомился о ее самочувствии. Его сопровождали Хорек и Болтун, но Миа сразу поняла, что теперь вступили в действие совершенно иные силы. Детективы отлично чувствовали исходящие от него силу характера и полномочия. Его осанка, рукопожатие, решительный тон, уверенное выражение глаз — два совершенно разных человека, подумала она, сравнив его с Баумхоффом еще до того, как заметила огромную разницу в их внешности. Жирный, лысый, с мучнисто-белым лицом пожилой Баумхофф в подметки не годился сильному и стройному, аккуратно подстриженному и загорелому молодому человеку лет тридцати с небольшим. Корбен сразу завоевал ее симпатию, после того как, вежливо осведомившись о ее здоровье, произнес фразу, придавшую ей сил и едва не заставившую ее расплакаться от радости:
— Я пришел забрать вас отсюда.
Корбен дождался, пока до нее дойдет смысл принесенной им благой вести, затем вывел ее из комнаты. Хотя она так и не написала официального заявления, детективы не стали возражать и только проводили ее взглядами. Очевидно, Корбен представлял здесь высшую власть. В каком-то ослеплении Миа прошла следом за Корбеном через дальние помещения участка, вышла из задней двери и оказалась на залитой ослепительным светом площадке, так и не заполнив никаких бланков и не дав подписку о невыезде.
Он быстро провел ее к автомобилю, черному с серым отливом «гранд-чероки» с тонированными стеклами и дипломатическим номером, припаркованному между патрульными машинами «фухудов» и пикапов, помог ей усесться, сам быстро занял место за рулем и, коротко кивнув солдату у ворот, влился в поток движения.
Вскоре он посмотрел на нее в заднее зеркальце.
— Снаружи около участка уже торчат два репортера. Я не хотел, чтобы вы с ними столкнулись.
— Неужели обо мне уже известно?
Корбен кивнул.
— Вчера ночью на месте происшествия оказалось много свидетелей. Но не волнуйтесь. Пока нам удается держать в тайне имя вашей матери, и о вас также нигде не упоминалось, о чем я намерен позаботиться и в дальнейшем — во всяком случае, что касается лично вас. Полицейские в участке уже получили соответствующие инструкции и знают, что говорить, а о чем лучше помолчать.
Миа чувствовала себя так, будто только что проснулась после зимней спячки.
— Что значит — упоминалось? Вы хотите сказать, в прессе?
— Конечно! Похищению вашей матери посвящены все передовицы утренних газет. Сейчас они говорят о неизвестной американской женщине, но уже сегодня ее имя станет известно, и посольству придется сделать заявление. Мы пытаемся успокоить журналистов, но история уже наделала шума. Правительство тоже не заинтересовано в шумихе, ведь она ударит по репутации страны, а сейчас, как вам наверняка известно, ситуация довольно щепетильная. Они хотят представить все как историю с украденными реликвиями, дележ добычи между контрабандистами.
— Чушь какая-то! — горячо запротестовала Миа. — Моя мать не контрабандистка.
Корбен сочувственно пожал плечами, но сам, видно, не был в этом убежден.
— А вы хорошо ее знаете?
Из-за усталости и голода или потому, что его вопрос не лишен был оснований, Миа действительно не знала, что и думать. Тем не менее резко возразила:
— Она моя мать!
— Вы не ответили на мой вопрос.
Миа недовольно нахмурилась:
— Я провела здесь всего три недели, а раньше жила в Бостоне. Конечно, я не могу сказать, что мы с ней очень близки, но она все равно остается моей матерью, и я знаю, какой она человек. А ваши намеки мне неприятны. Вам доводилось с ней встречаться? Она же просто одержима своей археологией! — Она устало вздохнула. — Моя мать порядочный человек.
«Порядочный человек». Миа не могла бы этого доказать, но интуитивно чувствовала — так оно и есть.
— А ваш отец? Где он живет?
— Я никогда его не видела. Он умер вскоре после моего рождения во время крушения самолета, когда летел в Иорданию.
Искоса взглянув на нее, Корбен кивнул, видимо, обдумывая ее слова.
— Извините и примите мои соболезнования.
— Ничего, с тех пор прошло много лет.
Она замолчала и стала смотреть в окно. Улицы уже заполонили пешеходы, вышедшие по своим обычным делам. Миа на миг позавидовала их беззаботности, но быстро сообразила — это лишь внешнее впечатление, если вспомнить о том, что они перенесли во время войны, и разоренное состояние страны. Кто знает, что скрывается за красивым фасадом, и ей вдруг подумалось: когда в критическую минуту люди проявляют себя по-настоящему, зачастую оказывается, что мы знали посторонних гораздо хуже, чем полагали. С чувством вины ей подумалось: а что, если Баумхофф и Корбен правы? Ведь она действительно не очень хорошо знала свою мать, не знала, как протекала ее жизнь. А ведь именно здесь родственные чувства могут столкнуться с жестокой и неприятной правдой.
Автомобиль замедлил скорость и вскоре окончательно застрял в пробке на узкой улочке с односторонним движением.
— Вы серьезно думаете, будто моя мать могла оказаться замешанной в историю с похищенными реликвиями?
Он посмотрел ей прямо в глаза.
