Дин Кунц - Темные реки сердца
– Я убежден, что это не так. Если бы я сомневался, то не стал бы сдавать ей дом. Эти люди – мерзавцы: развращают детей, губят человеческие жизни. Кроме того, хотя мисс Кин и вносила плату за проживание наличными, она в деньгах не купалась. И она работала с утра до вечера.
– Так если это не мошенники из Агентства по борьбе с наркотиками, действующие в своих собственных корыстных интересах и набивающие карманы деньгами от продажи кокаина, и если они не агенты ФБР – то кто же они?
Луис Ли переменил позу, но сидел так же прямо, он чуть поднял голову, блики от разноцветного абажура падали на стекла его очков, отчего глаза его стали невидимыми.
– Иногда правительству – или какой-нибудь правительственной организации – надоедает играть по правилам. Имея в своем распоряжении колоссальные денежные средства и неэффективную систему учета, над которой бы посмеялся любой уважающий себя предприниматель, они получают возможность образовывать тайные учреждения для достижения целей, которых нельзя добиться с помощью легальных средств.
– Мистер Ли, а вы не начитались шпионских романов?
Ли чуть улыбнулся:
– Я ими не интересуюсь.
– Простите меня, сэр, но то, что вы говорите, похоже на бред.
– Я опираюсь на собственный опыт.
– Значит, у вас была более интересная жизнь, чем это может показаться с первого взгляда.
– Да, – сказал Ли, но не стал вдаваться в подробности. После некоторого молчания, глядя на Спенсера невидимыми из-за отражающих свет стекол глазами, он продолжил: – Чем больше правительство, тем больше вероятность того, что оно содержит подобные организации: и совсем небольшие, и другого рода. А у нас, мистер Грант, очень большое правительство.
– Да, но...
– Прямые и косвенные налоги заставляют простого гражданина работать с января до середины июля на содержание этого правительства. И только потом уже можно работать непосредственно на себя.
– Я тоже слышал об этих расчетах.
– Когда правительство так разрастается, оно наглеет.
Луис Ли не был похож на душевнобольного. В его голосе не было ни злобы, ни горечи. И хотя он окружил себя чрезвычайно изысканными и дорогими вещами, в нем чувствовалась простота, свойственная последователям дзэн-буддизма, а также типично азиатское философское отношение к жизни. Он был скорее прагматик, нежели борец за идею.
– И враги мисс Кин – мои враги тоже, мистер Грант.
– И мои.
– И однако я не собираюсь подставляться, как это делаете вы. Вчера вечером я не стал выражать сомнений в подлинности их удостоверений, когда они представились как агенты ФБР. Это было бы неразумно. Я не смог им помочь, но я очень старался. Вы меня понимаете?
Спенсер вздохнул и обмяк в своем кресле.
Ли подался вперед, его пронзительные черные глаза опять стали видимыми, поскольку на них не падал свет лампы. Он спросил:
– Это вы приходили в ее дом вчера вечером?
Спенсер удивился:
– Откуда вы знаете, что я там был?
– Они интересовались человеком, с которым она, возможно, живет. Ваш рост, вес. Можно спросить, что вы там делали?
– Она опоздала на работу. Я очень волновался. Я пошел к ней, чтобы посмотреть, не случилось ли чего.
– Вы тоже работаете в «Красной двери»?
– Нет. Я просто ждал ее там. – Больше он ничего говорить не хотел. Остальное было бы слишком трудно объяснить – да и как-то неловко. – А не знаете ли вы о Валери что-нибудь такое, что помогло бы ее найти?
– В сущности, ничего.
– Я только хочу помочь ей, мистер Ли.
– Я верю вам.
– Ну хорошо, сэр, тогда вы хотя бы поможете мне? Что было в ее заявлении о найме дома? Может быть, прежний адрес, место работы, данные о получении кредитов – хоть что-нибудь, что могло бы пригодиться.
Тот откинулся и, убрав руки с колен, положил их на ручки кресла.
– Не было никакого заявления.
– Хорошо, мистер Ли, но у вас немало домов, и я уверен, что тот, кто управляет вашей собственностью, наверняка получал какой-нибудь документ или заявление.
Луис Ли поднял брови, что для столь сдержанного человека было просто театральной мимикой.
– Так вы уже немало узнали обо мне. Очень хорошо. Да, но в случае с мисс Кин никакого заявления не было, поскольку мне ее рекомендовал кое-кто, работающий в «Красной двери», она тоже снимает у меня жилье.
Спенсер вспомнил красивую официантку-метиску.
– Это, случайно, не Рози?
– Случайно, да.
– Они с Валери подруги?
– Да. Я встретился с мисс Кин, и она мне понравилась. Мне она показалась порядочной девушкой. Больше мне ничего не надо было.
Спенсер сказал:
– Мне необходимо поговорить с Рози.
– Наверняка она будет сегодня вечером на работе.
– Я хочу поговорить с ней прямо сейчас. Отчасти из-за нашего с вами разговора, мистер Ли. У меня такое чувство, что за мной охотятся, и у меня мало времени.
– Думаю, что вы правы.
– Тогда мне нужны ее фамилия, сэр, и ее адрес.
Луис Ли молчал так долго, что Спенсер заволновался. Наконец он заговорил:
– Мистер Грант, я родился в Китае. Когда я был ребенком, нам пришлось бежать от коммунистов, и мы эмигрировали во Вьетнам, в Ханой, где в то время хозяйничали французы. Мы потеряли все, но это было лучше, чем оказаться среди десятков миллионов, уничтоженных Председателем Мао.
Хотя Спенсер и не был уверен, что история жизни этого человека имеет какое-то отношение к его делам, он чувствовал, что какая-то связь между ними есть и вскоре он поймет, в чем она заключается. Хотя мистер Ли был китайцем, но в нем не было ничего загадочного. В сущности, он был достаточно откровенен и прям, как любой житель Новой Англии.
– Китайцам нелегко приходилось во Вьетнаме. Жизнь была тяжелой. Однако французы обещали защитить нас от коммунистов. Они нас предали. Когда в 1954 году Вьетнам разделился на две части, я был еще совсем мальчиком. И нам опять пришлось бежать, мы уехали в Южный Вьетнам – и потеряли все.
– Понимаю.
– Нет. До вас начало кое-что доходить, но вы еще не понимаете. Через год началась гражданская война. В 1959-м моя сестра погибла на улице от выстрела снайпера. Три года спустя, через неделю после того, как Джон Кеннеди пообещал, что Соединенные Штаты помогут нам, от взрыва бомбы, подложенной в автобус террористами, погиб в Сайгоне мой отец.
Ли закрыл глаза и сжал руки. Казалось, он не вспоминает, а молится.
Спенсер ждал.
– В конце апреля 1975 года пал Сайгон, мне было тридцать, у меня было четверо детей и жена Мей. Моя мать была еще жива, и мы жили вместе с одним из моих трех братьев и его двумя детьми. Нас было десять человек в семье. А после шести месяцев террора погибли моя мать, брат, одна из моих племянниц и один из моих сыновей. Я не мог спасти их. Нас осталось шестеро... и мы решили бежать морем. С нами было еще тридцать два человека.
– "Люди на лодках", – произнес Спенсер сочувственно, поскольку он тоже знал, что значит оторваться от прошлого, от привычного уклада и броситься в плавание в страхе за свою жизнь, пытаясь выжить и спастись.
Не открывая глаз, таким тоном, будто он рассказывает о загородной прогулке, Ли продолжал:
– Однажды, когда штормило, на наше судно напали пираты. Это был военный катер вьетконговцев. То же самое, что пираты. Они убивали мужчин, насиловали и убивали женщин, забирали себе наши жалкие пожитки. Восемнадцать из тридцати восьми погибли, отражая их нападение. Одним из них был мой сын. Ему было десять лет. Его застрелили. Я ничего не мог сделать. Остальные спаслись, потому что погода ухудшилась, поднялись большие волны, и катер срочно ретировался. От пиратов нас спас шторм. Но сильными волнами двоих смыло за борт. И нас осталось восемнадцать человек. Когда погода улучшилась, наше судно, сильно потрепанное, с неработающим двигателем, без парусов и с неисправной рацией, оказалось посреди Южно-Китайского моря.
Спенсер не мог больше смотреть на его спокойно-каменное лицо. Но он и не мог отвести от него глаз.
– Мы дрейфовали шесть дней. Жара была невыносимой. Не было питьевой воды. Очень мало пищи. Прежде чем нас заметили с американского военного судна и спасли, умерли одна женщина и четыре ребенка. В том числе моя дочь – она умерла от жажды. Я не мог ее спасти. Я не мог никого спасти. Из десяти человек моих близких, переживших падение Сайгона, осталось лишь четверо. Моя жена, еще одна дочь – единственный мой ребенок, оставшийся в живых, – и моя племянница. И я.
– Очень вам сочувствую, – сказал Спенсер, но слова не могли выразить истинных чувств и прозвучали фальшиво.
Луис Ли открыл глаза.
– С этой развалюхи двадцать лет назад спасли еще девять человек. Они все, как и я, взяли себе американские имена и сегодня являются совладельцами этого ресторана, партнерами в других моих предприятиях. Я их всех считаю своей семьей. Мы, мистер Грант, держимся довольно замкнуто. Я – американец, потому что верю в американские идеалы. Я люблю эту страну, ее народ. Но я не люблю ее правительство. Я не могу любить то, чему я не доверяю, и я никогда и нигде не буду доверять правительству. Вас это не шокирует?
