Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне
Эва Брюке сидела за письменным столом в кабинетике своей квартиры на третьем этаже дома по Курфюрстенштрассе в центре Берлина. На ней были только трусики и тяжелый халат черного шелка, расшитый золотыми драконами. Колени ее прикрывал шерстяной плед. Она курила, поигрывая коробком спичек и размышляя над новым плакатом, появившимся на доске объявлений ее дома: «Немецкие женщины! Ваш фюрер и ваша страна в вас верят!» Она думала о том, как неубедительно это звучит: видно, нацисты, а возможно, просто сам Геббельс подсознательно испытывают страх перед непостижимой и таинственной природой слабого пола.
Но потом мысли ее перенеслись от лозунгов к принадлежавшему ей ночному клубу «Красная кошка» на Курфюрстендамм. Ее бизнес в последние два года процветал по одной-единственной причине: благодаря ее умению разбираться во вкусах мужчин. При первом же взгляде на девушку она могла распознать в ней едва заметные признаки, способные «завести» мужчину. Они не обязательно были красотками, ее девушки, но в каждой присутствовала изюминка: невинный взгляд голубых глаз, беззащитная хрупкость либо застенчивый ротик, и все это в извращенном сочетании с абсолютной доступностью и готовностью исполнить любую прихоть.
Эва поежилась, стянула со спинки стула висевший там край пледа и плотнее завернулась в него. Она почувствовала тошноту от слишком жадных и глубоких затяжек. Такое случалось, когда она пребывала в раздражении, а в раздражении она пребывала всегда, когда думала о мужчинах. Мужчины вечно ставили перед ней проблемы, но никогда не избавляли от них. Казалось, они созданы лишь для того, чтобы все усложнять. Взять хоть ее любовника. Почему он не может просто любить ее? Почему ему так хочется помыкать ею, вторгаться в ее жизнь? Зачем эта страсть к приобретательству? Впрочем, он предприниматель, а таковы уж, наверно, все они: живут приобретательством.
Она попыталась выкинуть из головы мысли о мужчинах, в особенности о клиентах, захаживающих к ней в контору на задах ее клуба. Они там курили, пили и любезничали, пока не выторговывали у нее то, чего им хотелось, — и всем им хотелось чего-то особенного. Она могла бы стать доктором, одним из этих модных сейчас психотерапевтов, потому что, чем дольше длилась война, тем отчетливее замечала она изменение вкусов клиентов. Теперь они так или иначе желали боли — кто причинять ее, кто испытывать. Понятное дело, это дорого ей обходилось. А однажды к ней явился мужчина, пожелавший такого, что даже она усомнилась в возможности предоставления ему этой услуги. А ведь такой тихий, невзрачный, немногословный, кто бы мог подумать…
В дверь постучали. Она раздавила папиросу, сбросила плед и попробовала было взбить светлые волосы, но сникла, увидев в зеркале свое лицо без косметики. Поправила халат, потуже затянула пояс и пошла открывать дверь.
— Клаус, — сказала она, выдавив из себя улыбку. — Я не ждала тебя.
Фельзен схватил ее на пороге и впился в губы так, как целуют после двух дней, проведенных в казармах СС. Его рука переместилась ниже талии, но она отстранилась.
— Ты мокрый, — сказала она, — а я только что встала.
— Ну и?..
Она приняла у него пальто и шляпу и повела в кабинет. Он следовал за ней, чуть прихрамывая. Гостиной она никогда не пользовалась, предпочитая более приватные помещения.
— Кофе? — осведомилась она, проходя в кухню.
— Я считал…
— Настоящий. С коньяком?
Он передернул плечами и прошел в кабинет. Сидя, как гость, напротив нее, он курил, снимая с языка табачные крошки. Эва принесла кофе, две чашки, бутылку и рюмки. Она взяла папиросу из его портсигара, и он щелкнул зажигалкой, давая ей закурить.
— А я-то удивлялась, куда она делась, — заметила Эва, раздраженно отбирая у него зажигалку.
Она успела подкрасить губы и причесаться. Телефонный провод она выдернула из розетки, чтобы им никто не мешал.
— Где ты был? — спросила она.
— Дела.
— Неприятности на работе?
— Если бы!
Она разлила по чашкам кофе, в свою добавила коньяку. Фельзен от коньяка отказался, остановив ее движением руки.
— Потом, — сказал он. — Мне хочется сполна насладиться кофе. Ведь они два дня поили меня одним чаем.
— Кто эти «они»?
— СС.
— Весьма нелюбезно с их стороны, — отозвалась она с привычной иронией, но без улыбки. — Но что могут хотеть эсэсовцы от симпатичного и неотесанного швабского парня вроде тебя?
Под абажуром курился дымок. Фельзен опустил его пониже.
— Мне они этого не сообщили, но похоже, речь идет о задании.
— Засыпали вопросами о предках?
— Я сказал, что мой отец собственноручно вспахивал каменистую почву родной Германии. Они оценили такой ответ.
— О ноге ты им рассказал?
— Сказал, что отец придавил мне ее плугом.
— Они посмеялись?
— Обстановка к смеху не располагала.
Он допил кофе и плеснул в гущу коньяку.
— Тебе имя группенфюрера Лepepa о чем-нибудь говорит? — спросил Фельзен.
— Группенфюрера СС Освальда Лерера? — осторожно переспросила она. — А в чем дело?
— Мне вечером с ним в карты играть.
— Я слышала, он в СС в начальниках ходит. Занимается, кажется, концлагерями. Пытается вроде бы увеличить их доходность.
— Ты знаешь всех, не так ли?
— Такая уж у меня работа, — отвечала она. — Удивляюсь, как это ты не слышал о нем. Он был завсегдатаем. И в старом, и в новом клубе.
— Да слышал я о нем, конечно слышал, — заверил он ее, хотя это было и неправдой.
Мозг Фельзена лихорадочно работал. Концлагеря… Что бы это значило? Не хотят ли ему поручить какую-нибудь грязную работу, связанную с этим? Перевести его завод на выпуск боеприпасов? Нет. Дело явно идет к какому-то заданию. Внезапно тело его сотряс озноб. Не концлагерем же управлять его поставят? А может, так?
— Пей коньяк, — сказала сидевшая у него на коленях Эва. — И перестань гадать. Все равно не угадаешь.
Она взъерошила ежик его волос и провела пальцем по лицу. Потом, склонив голову к плечу, заново подкрасила губы.
— Забудься, — сказала она.
Просунув свою тяжелую ладонь ей под мышку, он сжал упругую, без лифчика, грудь. Другой рукой полез под комбинацию. Она почувствовала его нарастающее желание. Встала, запахнула поплотнее халат, крепко завязала пояс. И потянулась к двери.
— Придешь вечером?
— Если отпустят, — сказал он и, возбужденный, поерзал на месте.
— А не поинтересовались они, откуда это простой швабский крестьянин знает столько языков?
— Вообще-то поинтересовались.
— И тебе пришлось выдать им весь перечень твоих любовниц.
— Вроде того.
— Французский от Мишель.
— Ну да, ведь это был французский.
— Португальский от той бразильянки. Как ее звали-то?
— Сузана. Сузана Лопес, — сказал он. — Что с ней, кстати?
— Помогли друзья. Вывезли ее в Португалию. Здесь, в Берлине, она с ее темной кожей долго не протянула бы, — отвечала Эва. — И Салли Паркер. Ведь это Салли научила тебя английскому, правда?
— И покеру. И танцевать свинг.
— Ну а русский откуда?
— Я не говорю по-русски.
— Русский от Ольги.
— Ну, с ней мы только «да» и освоили.
— Еще бы, — сказала Эва. — Ведь слова «нет» в ее лексиконе просто не было.
Они посмеялись. Наклонившись к Фельзену, Эва подняла абажур.
— Мне слишком везло, — без особой горечи сказал Фельзен.
— С женщинами?
— Нет. Вечно я мозолил глаза, лез на первый план. Все эти совместные попойки, развлечения…
— Повеселились всласть, — бросила Эва.
Фельзен разглядывал ковер на полу.
— Что ты сказала? — вдруг встрепенулся он, удивленно поднимая взгляд.
— Ничего.
Перегнувшись через него, она раздавила в пепельнице окурок. Он чувствовал ее запах. Она отстранилась.
— Во что же ты будешь сегодня играть?
— В игру Салли Паркер. В покер.
— И куда поведешь меня на свой выигрыш?
— Мне посоветовали проиграть.
— В знак благодарности?
— Чтобы получить работу, которую я вовсе не хочу получать.
Снаружи по Курфюрстенштрассе, шурша по талой грязи, проехала машина.
— Можно другое попробовать, — сказала Эва.
Фельзен поднял взгляд, стараясь угадать, что она имеет в виду.
— Ты мог бы обчистить их.
— Да я уж и то думал, — засмеялся он.
— Это опасно, но… — Она пожала плечами.
— Ну, в концлагерь-то они меня не упрячут, учитывая, сколько я для них делаю.
— В концлагерь они сейчас упрячут кого угодно, уж поверь мне, — сказала она. — Они даже липы на Унтер-ден-Линден срубили. Там только орлы на столбах маячат. Если уж на это у них рука поднялась, то что им стоит упрятать в концлагерь Клауса Фельзена, Эву Брюке, да и Отто фон Бисмарка в придачу?
