Кен Бруен - Убийство жестянщиков
Я стал думать о книгах. Томми Кеннеди как-то сказал: «Бывают периоды, когда книги становятся единственным прибежищем. Тогда ты читаешь со страстью, как будто от них зависит твое спасение».
Моя жизнь и, несомненно, моя психика прибегали к этому спасительному средству множество раз в особо мрачные дни. Я решил добыть Джеймса Саллиса и его биографию Честера Хаймса. Я уже перечитал всего Дэвида Гейтса. Его «Джерниган» была бы описанием моей жизни, если бы мне удалось получить нормальное образование.
Я услышал:
— Джек!
Очнулся и взглянул на Кигана. Он спросил:
— Господи, Джек, где это ты был?
— Я здесь.
— Нет, если верить твоим глазам. Вот что я тебе скажу, парниша, ты должен покончить с этими конфетками для носа: они сжигают твой мозг.
— Я думал о книгах.
— Сдаюсь.
Я встал и спросил:
— Что произошло?
— Он сбежал, отказался от квартиры.
— Черт.
Я пытался сообразить, куда мне теперь кинуться на поиски. Киган заметил:
— Мой старшой в Лондоне связался со мной.
— Кто?
— Мой старший инспектор.
— Что он нашел?
— Наш мальчик родом из денежной семьи, причем деньги там большие. Учился в обычной школе, все нормально. Он действительно официальный социальный работник. Из тех, которые занимаются пьяницами или так называемыми маргиналами. Из каждого места, где он работал, он уезжал после неприятностей. Никаких конкретных обвинений, но явно отрицательная аура. Ну, исчезали люди, так кому, блин, это интересно? Затем он поступил так, как поступают все умные психи: он эмигрировал.
Я уловил связь и перебил его:
— Он следил за Лаурой, намеренно напал на нее, зная, что она непременно сделает. Позвонит мне. Я рвану к нему, оставив дом пустым.
Киган кивнул:
— Поехали туда.
— Так его там уже нет.
— Давай взглянем, что он там оставил.
По дороге он сказал:
— Ты все время говоришь, Джек, что я ирландцев не понимаю. Что я своего рода пластмассовый Пэдди.
Я начал было протестовать, но он меня перебил:
— Если я и люблю лесть, это не означает, что я слеп. Мать моя была ирландкой, и хотя мои родители растили нас в Англии, они были больше ирландцами, чем ты можешь себе представить. Мать любила говорить: «Воспитывать? Да ничего я тебя не воспитывала. Держала при комнатной температуре, как фруктовый джем». Может, ты здесь и жил, парень, но я, мать твою, в этом мариновался. Я знал, что такое клюшка для травяного хоккея, прежде чем научился ходить. Я уж точно еще не мог ходить, когда она ею пользовалась. Поэтому сделай мне одолжение, не кичись передо мной своим кельтским происхождением.
Мы как раз подошли к дому, и это спасло меня от необходимости отвечать. Дверь была открыта.
— Ого-го, — пробормотал Киган.
Он вошел первым. Прежде всего в нос ударила вонь. Огромная куча говна в кухне. Все посуда перебита, стены измазаны дерьмом. Книги в гостиной порваны, обрывки сложены на диван и политы мочой. Киган сказал:
— Я вызову уборщиков.
Я поднялся наверх. Вся моя новая одежда разорвана в клочки и засунута в унитаз. На подушке лежит записка: «Хочешь поиграться, Джек?»
Киган крикнул снизу:
— Плохие дела?
Кокаин исчез, и, что еще страшнее, мой девятимиллиметровый пистолет тоже. Я раздумывал, сказать ли об этом Кигану, когда зазвонил телефон. Он сказал:
— Я возьму трубку.
Так что я слышал только то, что говорил Киган.
— Джек не может подойти. О, я знаю, кто ты такой, Рональд. Кто я? Я детектив, сержант Киган из Лондона, и у меня на тебя полное досье, сынок. Славный послужной список. О господи, как же ты скверно выражаешься. Да, я видел, что ты здесь натворил. Впечатляюще. Надеюсь, ты вытер себе задницу. Не ори, Рональд. Вот умница. Ты уезжаешь из страны? Ты только подумай, парнишка, скоро наступит момент, когда до твоего плеча дотронутся, и угадай — кто это будет? У нас есть много общего… Да, у меня весьма пестрое прошлое. Я то самое животное, от которого вы, читатели «Гардиан», получаете оргазм. Нет, нет, Рональд, пусть вопросы юрисдикции тебя не волнуют, потому что они совершенно не волнуют меня. Тебе придется снова насрать в свои штаны, и уж, будь уверен, я заставлю тебя это дерьмо съесть. Привет-привет, милашка… приятно было поболтать с тобой.
Я уже стоял рядом, когда Киган повесил трубку. Спросил:
— Он уезжает?
— Так он сказал.
— У меня здесь был пистолет, он исчез.
— Не волнуйся, я его заставлю съесть и его тоже.
— Мне кажется, он не сразу смоется.
— Согласен.
Киган сказал, что просмотрит «Желтые страницы» и найдет службу, которая вычистит дом.
Потом добавил:
— Иди к своей девушке.
— Спасибо, Киган.
— Пустяки. Это ведь моя работа — подчищать дерьмо.
— Мне как-то неловко постоянно называть тебя Киган. У тебя имя есть?
— Ему неловко! Очень жаль, придется привыкать.
* * *
Все островитяне, вне зависимости от национальности, живут с чувством некоторой тоски. Это такая страсть к путешествиям, которая заглушается страхом перед неизвестным миром. Белые люди получают от этого эстетическое удовольствие. Жить на острове — оправдание тому, чтобы сидеть дома и мечтать.
Джон Стрейли. «Ангелам будет все равно»
~ ~ ~
У «Роше» продавали значки. Я почти что прошел мимо, потом обратил внимание на надпись, сунул деньги в ящик и взял два. Один приколол на отворот, другой сунул в карман. Когда я появился в пабе «У Нестора», Джефф смотрел новости и говорил:
— Снова пересчитывают, но я думаю, что Буш победит.
Охранник спросил:
— Мистер Макговерн еще жив?
Никто не ответил, и он добавил:
— Мне нравился Картер из-за арахиса.
Джефф сказал:
— Девушка в порядке. Она наверху с Кэти и малышкой.
Он заметил золотой блеск на моем лацкане и спросил:
— Что за значок ты нацепил? Не пионерский ведь?
Я подошел поближе, чтобы он рассмотрел. Там были изображены две руки, слегка соприкасающиеся кончиками пальцев. Он спросил:
— Это во имя чего?
Я набрал воздуха, потому что понимал, что сильно рискую, и сказал:
— Ассоциация больных синдромом Дауна. Объединяет обычных людей, которые протягивают руку…
Я замолчал: надо же так коряво высказаться.
Он заметил:
— Мне нравится.
Я вынул второй значок из кармана и протянул ему:
— Возьми.
Он немного подержал его в руке и заметил:
— Ты рисковал.
— Ты же знаешь меня, Джефф. Я люблю ходить по лезвию ножа.
Он приколол значок себе на рубашку:
— Благодарствую.
Наверху все тискали ребенка. Кэти с изумлением наблюдала всю эту суету. Я спросил:
— Как дела?
Кэти улыбнулась и ответила:
— Лучше не бывает.
Я провел там всю первую половину дня. Выпил не торопясь парочку кружек. Ничего более крепкого. Я бы вполз в бутылку виски, но они бы меня прибили. Поэтому я сдерживался. Кэти приготовила великолепное жаркое. Лаура спросила:
— Где вы научились так хорошо готовить, вы ведь англичанка?
— Ну, я свалила все в одну кучу, побольше мяса и картошки, потом тушила долго, даже слишком, а Джефф сказал… добавь poitin.
Она произносила это слово, как женщина из Коннемары.
На протяжении моей бурной жизни мне редко приходилось сидеть за семейным столом. И не потому, что мне этого не хотелось. Мне хотелось, но я не был готов к тем небольшим проявлениям глубокой привязанности, которые могли к этому привести. Я по натуре эгоист, а чтобы принимать участие в семейной жизни, надо оставить место для других. Кроме того, я прекрасно овладел искусством саботажа. Перефразируя Оскара, можно утверждать, что каждый алкоголик разрушает образ, который стремится создать. Я желал напиваться пьяным, когда мне заблагорассудится, читать до рассвета, если захочется, и вовсе не хотел от этого отказываться ради компании. И все же мне ужасно хотелось быть другим. Сидеть в кругу семьи и ощущать тепло. В тот день мне повезло. Я понимал, насколько дорог мне этот момент. Слава богу, мне не надо было сокрушаться, что я крепок задним умом. Все шторма, которые ожидали меня в будущем, казались менее угрожающими. Когда мы уходили, Кэти без всякой задней мысли выразила мои ощущения, сказав:
— Нам следует чаще так собираться.
Я же знал, причем знал точнее некуда, что ничего подобного больше не произойдет. Осознание этого притушило свет в моей душе, но не совсем его загасило. Когда мы шли к Хидден Вэлли, Лаура взяла меня под руку. Спросила:
— Тебе диск понравился?
Господи, я напрочь забыл, что она сунула мне в руку пакетик. Я положил его в карман и больше о нем не вспоминал.
Я сказал:
— Я не хотел его открывать, пока мы не останемся вдвоем.
