Жером Делафосс - Кровавый круг
— Рыболов, я иду за вершами.
— Ты знаешь, что они там делали?
— Они идти в старую деревню. Я не знать зачем.
— Сколько по времени плыть до этого острова?
— Это занимать четыре часа.
— Ты можешь меня туда отвезти?
— Нет, запрещено.
— Триста.
— Придешь завтра в порт. В 5 часов утра. Мой корабль называется «Стромои».
18
Рыболовное судно скользило по черному фарватеру, который вел в царство пакового льда. Глаза Натана понемногу привыкли к темноте, теперь ему удавалось различить стальной форштевень, который лавировал между крупными ледяными и гладкими, словно мрамор, блоками.
Снаружи траулер Славы Миненко ничем особенно не выделялся, но, проникнув внутрь, Натан был поражен своеобразием помещений. Каждая деталь отличалась странной привлекательностью. Перегородки кабины были обшиты бледно-голубыми панелями и украшены янтарными четками, крестом и наивными иконами с изображением православных святых, нарисованных прямо на дереве. Псалмы, кириллические буквы, словно лапки насекомых, виднелись под каждой из религиозных картинок. Натан какое-то мгновение рассматривал капитана, одетого в вытянувшийся пуловер. Изрытое морщинами лицо, отмеченное печатью одиночества и окруженное длинными черными прядями, прихваченными лентой на затылке, взгляд устремлен на серебристый горизонт… Пленник мира горячности и суеверий. Вероятно, такую цену нужно было заплатить за свободу.
Светало, становились отчетливыми снежные просторы берега. Уже два часа мужчины почти не разговаривали — при такой изоляции от мира слова не имели никакой ценности.
Натан спустился в кухню, из тяжелого самовара, установленного на горелке на кардане, налил себе кипятку, заварил чай и вернулся на свое место.
Вдалеке уже наметились контуры города, словно вышедшего из кошмара: покрытые ржавчиной ангары, перекладины домов, внушительные бетонные здания, возвышавшиеся на склоне скалы. Они были далеки от Лонгьирбюена с домами в пастельных тонах, ансамбль скорее напоминал населенные пункты, построенные русскими в 50-е годы XX века.
— Что это? — спросил Натан.
— Барентсбург, русский анклав.[36] Собственность рудниковой компании «Трест Арктикуголь». Потребовались годы работы, чтобы обустроить здесь город. Привезти бетон, подъемные краны и заложить фундамент. Это очень сложно из-за вечной мерзлоты. Вечная мерзлота? — это здешняя земля. Всегда заледеневшая, твердая, как камень, чтобы рыть отверстия, нужен динамит. — Он глотнул чая. — Там только русские и украинцы, которые добывают уголь. Девятьсот мужчин, двадцать женщин. Там я жил в своей прежней жизни.
— Прежней жизни?
— Да. Я родился очень далеко от Шпицбергена, в Хабаровске, на реке Амур. Отец русский, мать китаянка. — Он указал на свои миндалевидные глаза. — В двадцать лет приехал в Барентсбург на заработки. Я ел, спал, работал здесь в течение десяти лет. Однажды, 19 сентября 1997 года, бур попал в метановый карман. Произошел взрыв рудничного газа. Внизу было тридцать четыре шахтера, двадцать три погибли, все, капут, конец. Через день я спустился со спасателями в шахту за трупами. Это был последний раз, когда я спускался вниз, больше никогда. Моя душа осталась в шахте, она похоронена там вместе с товарищами.
— А вторая жизнь, этот корабль?
— Да, «стромои» по-норвежски означает «остров в течении», я больше не хочу говорить по-русски. Я живу рыбной ловлей: зимой креветки подо льдом, летом камбала.
Слава немного помолчал и спросил:
— Ты живешь в Париже?
— Да.
— У тебя есть женщина-парижанка?
— Нет. У меня нет женщины.
— У меня тоже. Здесь лучше быть собакой, чем русским. — Слава скривил губы от отвращения. — Вчера я слышал, что ты журналист. Что ты ищешь на корабле?
— Я думаю, что он перевозил загрязняющие вещества.
— Думаешь, они выгрузили их на острове?
— Это я и пытаюсь выяснить, — уклонился от ответа Натан.
— Почему ты делаешь это?
— Хочу узнать правду.
— Правду? Именно для этого ты приехал сюда из Франции? — недоверчиво спросил русский.
— Да, — еще раз солгал Натан.
— Странно, — сказал Слава.
— Что странно?
— Ты странный тип, такое ощущение, что ты тоже немного «стромои». Будь осторожен, — предупредил он, показывая на скалистый островок, который появлялся из тумана. — Там, на острове, я видел людей с ледокола.
Они приближались.
Развалины Хорстленда были окружены холмами, сплошь покрытыми густой травой. Ни деревца, ни малейшего следа растительности выше кустарника, но дувший ветер, казалось, оживлял землю, превращая рельефы в большие зеленые трепещущие волны. Покинутая деревня появилась за скалистой вершиной, свернутая спиралью в галечной бухточке, покрытой грязным снегом, металлоломом и огромными медными котлами, в которых прежде кипятили жир китообразных. Подальше, на другом конце бухты, лежали остовы судов, напоминающие большие скелеты выброшенных на берег левиафанов.
— Голландцы, баски… тысячи людей приезжали сюда в XVIII веке. Когда охотятся на китов, Арктика бушует. Море становится красным от крови…
Как только подошли к месту, с которого была видна насыпь, Слава надел оранжевый плащ и заявил:
— Ближе подойти нельзя из-за отмели. Мы пересядем на вспомогательную шлюпку. Ты берешь штурвал и остаешься лицом к ветру. Я бросаю якорь. Не делай резких движений!
Натан повиновался, но он уже больше не различал окружавший его мир. При приближении к берегу его разум резко закрылся, как если бы он уже приезжал осуществить то, что собирался сейчас обнаружить. Накануне, услышав слова рыболова, он понял причину остановки ледокола. На капитанском мостике хлопнула дверь от усиливающегося ветра, впустив запах земли. Это больше не было мягким дыханием весны, зарождающейся жизни, это был затхлый резкий запах, похожий на вонь гниющей плоти. Запах смерти.
Лодка рассекала волны под мощными ударами Славиных весел. Они обогнули косу, прошли между крупными скалами, покрытыми птичьим пометом и опутанными черными водорослями. В нескольких метрах от берега русский замедлил ход и позволил лодке дрейфовать, затем спрыгнул в воду и втащил шлюпку на гальку. Условились, что Натан один сходит в деревню, а Слава будет ждать его в открытом море, чтобы не привлекать внимания патруля воздушного наблюдения. Причалив к запрещенному острову, рыболов рисковал заработать серьезные неприятности. Натан схватил свою сумку, в которой лежали бинокль, цифровой фотоаппарат, пара дополнительных перчаток и две сигнальные ракеты, которые ему дал Слава. Он уже уходил, когда русский удержал его за руку.
— Подожди! — Он сунул руку под планширь шлюпки и вытащил черное помповое ружье с коротким прикладом.
— Шотган ТОЗ-194. Русской сборки. Патроны Бренеке, калибр 12/70, специально для белых медведей. Их здесь много. — Он зарядил ружье и протянул его Натану. — У тебя семь патронов. Если видишь одного, не беги, позволь ему приблизиться на тридцать метров, потом целишься и стреляешь. Я вернусь за тобой через два часа.
С песчаного берега шла единственная дорога, которая раздваивалась при входе в город-призрак. Одна вела к барачным лагерям, другая, извилисто петляя, поднималась к старой церкви с наполовину обрушившейся колокольней. Натан сконцентрировался. Думать быстрее. Предвидеть все.
Он был убежден, что люди с «Полярного исследователя» приходили сюда, чтобы избавиться от тел врача и двух других жертв, тщательно упакованных в похоронные мешки. Но что-то не складывалось. Если авария вертолета, по всей видимости, была обманом, Натан не мог понять, почему «Гидра» рискнула оставить следы, почему люди Рубо просто не выбросили их в море. Продвигаясь вперед, он смотрел по сторонам в поисках какого-нибудь предмета, забытого моряками, который натолкнул бы на их след, но не было ничего, кроме льда, травы и скал. Он сделал несколько шагов вперед. Поперечная дорожка, которая, видимо, была главной улицей, разделяла деревню на две части. С одной стороны теснились жилые постройки — маленькие разрушенные домики, на которых можно было различить остатки красной и желтоватой краски, хотя стены заросли лишайником. С другой — около двадцати заброшенных зданий — развороченные стены, зияющие окна, — словно замороженных временем. Люди давно покинули эти места. Натан миновал деревню и пошел по тропинке вдоль обрыва к деревянной церквушке, которая скрипела на ветру. Он заглянул внутрь через пролом в стене. Лучи бледного света каскадом спускались с разрушенной колокольни. За исключением креста, который возвышался над алтарем, внутренняя часть храма была полностью разрушена. На полу между перевернутыми скамьями были кучи птичьего помета и перьев. Со всех сторон раздавались свист крачек и хлопанье крыльев. Алтарь был покинут самим Господом.
