Уильям Монтальбано - Базилика
— Значит, ты беспокоишься о безопасности папы из-за того, что случилось в Майами и о чем ты не хочешь рассказывать. И одновременно с этим тебе впервые за многие годы, скажем так, не нравится перспектива участия в расследовании насильственной смерти.
Иванович умел с помощью нескольких аккуратных предложений успокоить все что угодно, от легкого замешательства до полного отчаяния. Я представил, как он аккуратно добавляет новую запись в файл, где у него хранятся сведения о Поле-Шалтае-Болтае. Я уже не раз решал, что однажды загляну к Ивановичу, когда его не будет дома, и прикреплю магнит к его компьютеру.
Я сказал:
— Где-то так, более-менее. И еще меня совершенно не интересует нумерология.
— Это, по крайней мере, верный признак активного умственного здоровья. С другой стороны, плохо, что ты не хочешь поговорить о Майами. А что касается убийства, то вполне естественно, что тебя встревожило расследование этого преступления: оно может вернуть тебя к прошлому опыту, который ты по определенной причине хочешь забыть.
Он смотрел на меня, оценивая.
— Думаешь, будет лучше, если я позвоню папе и скажу ему, что я — мы оба — думаем, что с твоей стороны это будет неразумным поступком?
Да, он был прав. Но также и ошибался.
— Я хочу расследовать это дело, разве не ясно? Треди — мой друг. Я ему нужен, и я хочу ему помочь.
Иванович рефлекторно потянул себя за бороду.
— Я понимаю, Пол, но в конце жизни каждый человек несет ответственность за свое собственное спасение. И папа, и обыватели вроде нас. Разницы нет.
Я немного подумал над этим.
— Дело в том, Майкл, что я действительно этого хочу. Может, даже не ради Треди. Может, я хочу сделать это ради себя. Но я боюсь того, что может произойти, если я вмешаюсь. И если не вмешаюсь — тоже. Останусь ли я здесь, останусь ли я братом, если справлюсь? И смогу ли остаться, если у меня ничего не получится?
— Ну, тогда совсем другое дело, не так ли? Ты должен спросить себя, сможешь ли ты, Пол, сделать это без риска. Справишься ли ты? И не придется ли нам начинать все сначала?
— А ты как думаешь?
Он улыбнулся.
— Вопросы задают психиатры, Пол. А отвечать должен ты.
Позже я медленно возвращался через город. Тибр купался в лунном свете, город жил в своем древнем и одновременно молодом ритме. Рим — город, не похожий ни на один другой и одновременно такой же, как все остальные города; в час испытаний и страха он перестает походить на фигуру в белой мантии и становится неприветливым и чужим. Клубы гудели, молодежь в крошечных машинах поддразнивала вялых дорожных полицейских, проносясь мимо дремлющих руин империи.
Посреди этого бурлящего водоворота общежитие колледжа святого Дамиана стояло во мраке и тишине: будущее церкви благополучно спало в своих постелях и видело невинные сны, положив обе руки поверх одеял. Мне было интересно, вернулся ли тот семинарист-британец и станет ли он благодаря этому вечеру, проведенному вне стен общежития, хорошим священником или его очень скоро отчислят.
А я?
Какое место я занимаю среди недоучек, что барахтаются в римских водоворотах? Все эти писатели-графоманы, актеры-заики, спивающиеся журналисты, посредственные художники, безработные бизнесмены, танцоры с плоскостопием и преподаватели античных языков с отвратительным знанием греческого и латыни? Я их товарищ по несчастью, вор-неудачник, который одевается как священник, тогда как его разум развлекается с чертями.
ГЛАВА 8
Как и большинство священников, Лука Карузо был аккуратным человеком. Как и я, коли на то пошло. Общим у нас было еще то, что мы оба жили за пределами Ватикана, а не на его территории. Ватикан полон священников, что естественно, но немногие из них живут на его ста восьми акрах; эта привилегия сохранилась за папами, главными кардиналами и прочими официальными начальниками. Не все прошли отборочный тур, но ничего страшного в этом нет. В конце концов, церкви, которая напрямую управляла Римом на протяжении веков, до сих пор принадлежит внушительное количество дорогой городской недвижимости.
Последнее время монсеньор Карузо жил в резиденции для священников в восьми кварталах от Ватикана, довольно близко, так что на работу он мог ходить пешком. Наверное, в штаб-квартире самой распространенной мировой религии есть сотни две мест, подобных этому, и все они выглядят одинаково: общая кухня, в которой обычно толкутся толстые монахини или светские безработные; комната отдыха с большим цветным телевизором и массой споров по поводу того, какой канал он должен показывать; общие ванные комнаты, размещенные через промежутки вдоль длинных темных коридоров, напоминающих старые монастыри или скупые частные школы.
Священники жили в комнатах, которые по сравнению со средневековыми кельями представляли собой эхо космической эры. В комнате Карузо стояли жесткая узкая кровать, письменный стол, телефон, гибрид стенного шкафа и шкафа для посуды, книжный шкаф и аккуратная папка с надписью «Корреспонденция», в которой, по-видимому, большей частью хранились письма личного характера. Также в комнате я обнаружил ноутбук, ровную стопку глянцевых брошюр, содержание которых на первый взгляд колебалось между католическим фанатизмом правого толка и антисемитизмом, и пачку порнографических журналов под матрасом.
Комната Карузо была до противного обычна и мало что сообщала о своем владельце. Не было ни предсмертной записки — поддельной или настоящей, ни любовных писем, ни пылкого дневника. Не было номеров телефонов или других записей, сделанных наспех на желтых страничках отрывного настольного календаря. Я решил взять с собой календарь, а также компьютер и дискеты. Может, захватить порнографические журналы? Зачем пачкать репутацию мертвого священника? Религиозные брошюры были на английском языке и довольно потрепанные. «Радар» было написано на первой странице. А ниже: «Официальное издание „Общества священных ключей“». Брошюры принадлежали одной из консервативных, воинствующих групп католиков. В Ватикане их больше, чем лоббистов в Вашингтоне. Я засунул одну из брошюр вместе со всем остальным в компьютерный портфель Карузо и покинул комнату покойного, после чего собирался сесть на автобус и отправиться домой, в колледж святого Дамиана.
Я думал о сиесте, и это была хорошая идея, поэтому я сел на пыхтевший оранжевый автобус номер шестьдесят четыре. Зря я это сделал. Шестьдесят четвертый — один из самых популярных маршрутов в Риме, проходящий из Ватикана через Тибр до площади Венеции, а оттуда он поднимается вверх, на холм, к огромной железнодорожной станции Термини. Это, вероятно, самый небезопасный автобусный маршрут в Риме, поскольку на нем всегда полно туристов и всякого сброда — одиночных стервятников и организованных групп, которые грабят туристов. Обычно я не вмешиваюсь в чужие дела, но в тот день, увидев молодого латиноамериканца, который протискивался к двум беззаботно болтавшим монахиням в черном старомодном одеянии с капюшонами, похожими на шоры, чтобы вытащить у них бумажники, я начал проталкиваться вслед за ним.
Поставив чемодан Карузо между ног на случай, если мне понадобятся обе руки, я сказал ему:
— Потревожишь сестер, и я сломаю тебе руку.
Секунду он смотрел на меня, в его карих глазах мелькнула вспышка тревоги и исчезла так же быстро, как появилась. Вероятно, он решил, что ничего не слышал, ибо в следующую секунду его рука юркнула в сумку стоявшей к нему спиной монахини.
Не то чтобы я обиделся на то, что он счел мое заявление пустой угрозой, ничего личного, однако я со всей силы наступил на ногу латиноамериканцу. Когда он на ломаном итальянском начал возмущаться, я двинул ему разок по почкам — хороший такой удар, короткий, но резкий. Он побледнел, а я на минуту ощутил себя королем, но в следующую — дураком, потому что, когда этот парень, хромая, вышел на следующей остановке, то же сделал его напарник. Он-то и унес черный компьютерный портфель Карузо.
Так мне и надо. Будь это чем-то менее ценным, я бы смирился и счел это запоздалым дополнением к моему римскому образованию. Но портфель был не мой, и он был самым вероятным ключом к разгадке убийства. Я рванул прочь из автобуса. Человека, которого я ударил, тошнило в сточной канаве.
Его напарник быстро удалялся по тихой стороне улицы, держа портфель в правой руке. Он даже не оглянулся, но когда услышал, что я бегу за ним, метнул через плечо быстрый взгляд и помчался прочь. Он был моложе меня на два десятка лет, однако портфель был тяжелым, и бежать с ним было неудобно, а меня подгоняли адреналин и чувство досады.
Когда он скользнул на боковую улочку, больше похожую на переулок, я почти нагнал его. Я попытался схватить его за воротник, промахнулся, отстал на расстояние шага, и в этот момент он сделал отчаянный рывок. Когда мы добежали до небольшой площади с фонтаном с четырьмя бронзовыми черепахами, он швырнул портфель к мраморному основанию фонтана. Я услышал, как в портфеле что-то хрустнуло, и он соскользнул в воду.
