Крейг Расселл - Кровавый орел
Не успело эхо фабелевских шагов отзвучать на гулкой лестничной площадке, как в его пустой квартире зазвонил телефон. Через пять секунд щелкнул автоответчик, и голос Фабеля попросил оставить сообщение после длинного гудка. Женский голос расстроенно произнес: «Черт!» – и звонящая повесила трубку.
Среда, 4 июня, 16.30. Гостиница «Альтона Кроне», ГамбургВ вестибюле гостиницы он появился с почти президентской помпой – в кольце рослых телохранителей, одетых в одинаковые черные кожаные куртки. Высокий и худощавый, на излете восьмого десятка, в светло-сером плаще и тоже серой, но более темного оттенка пиджачной паре. Его осанке и быстрой походке мог бы позавидовать и иной шестидесятилетний. Тонкие черты лица и орлиный нос в сочетании с густой копной седых волос цвета слоновой кости придавали ему вид надменного аристократа.
Навстречу бросились два десятка фотографов. Вспышки их аппаратов почти сливались в одно полыхание. Тех фотографов, которые в попытке обойти товарищей подходили непозволительно близко, черные кожаные куртки грубо отталкивали прочь – один даже оказался на мраморном полу.
В паре шагов от стойки портье черные куртки расступились и позволили высокому старику следовать дальше в одиночку.
Портье, навидавшийся всякого рода важных персон – от рок-певцов и кинозвезд до политбоссов и миллиардеров, чье представление собственной значимости напрямую зависело от величины их банковских счетов, – не обращал ни малейшего внимания на всю эту суету и поднял глаза на посетителя лишь тогда, когда тот подошел вплотную к стойке, – впрочем, и ни секундой позже. С вежливой, но слегка усталой улыбкой он сказал:
– Добрый день, майн герр. Чем могу служить?
– Для меня здесь зарезервирован номер…
У старика и голос был соответствующий: звучный и властный. Однако и это не вывело портье из полусонного состояния.
– Ваше имя, майн герр? – спросил он, хотя, конечно же, узнал посетителя мгновенно.
Высокий старик, выдвинув нижнюю челюсть, вскинул подбородок и глянул на портье вдоль своего орлиного носа – словно прикидывая, куда ударить клювом.
– Айтель. Вольфганг Айтель.
Один репортер – сорокалетний малый неопрятного вида с всклокоченной русой шевелюрой – протолкался вперед, оттеснив коллег, и почти крикнул:
– Герр Айтель, неужели вы всерьез полагаете, что ваш сын имеет хотя бы малейший шанс быть избранным на пост бургомистра? В нашем городе, издавна приверженном либерализму и демократии…
Айтель метнул на наглеца испепеляюще-презрительный взгляд.
– Гамбуржцы – люди не глупые и сами соображают, кто для них лучше, не слушая типов вроде вас, которые норовят навязать им свои взгляды, – отчеканил Айтель, угрожающе надвигаясь на дерзкого репортера. – Журнал моего сына «Шау маль!» так отлично раскупается, вызывая злобу и ненависть беспомощных конкурентов, потому что с его страниц звучит истинный голос человека с улицы. Простой гамбуржец хочет быть услышан – и заслуживает быть услышанным! Мой сын – гарант того, что голос простого человека и впредь будет звучать открыто и смело со страниц «Шау маль!». Сенатором, а затем и первым бургомистром мой сын будет надежным защитником интересов простых людей.
– А в чем, по-вашему, заключаются те интересы, которые намерен отстаивать ваш сын?
Этот вопрос задала привлекательная журналистка лет сорока пяти с модно подстриженными золотисто-каштановыми волосами и в дорогом черном костюме, достаточно короткая юбка которого не скрывала ее все еще гладких и красивых ног. Диктофон в вытянутой руке она поднесла так близко к лицу Айтеля, что телохранитель положил предупреждающую лапищу на ее плечо.
– Убери руки, голубчик, а не то будешь отвечать за хулиганство! – сказала женщина хрипловатым голосом с таким спокойным вызовом, что рука костолома сама слетела с ее плеча.
Айтель повернулся на ее баварский акцент – он и сам говорил с таким же. Щелкнув каблуками и галантно кивнув, он сказал:
– Спасибо за вопрос, мадам. Позвольте, многоуважаемая, развернуто ответить на ваш вопрос. По мнению моего сына – а оно совпадает с мнением всех простых гамбуржцев! – хватит нам терпеть нынешнее жалкое положение города и страны. Массовая иммиграции нас достала! Что она нам дала? Продажу на каждом углу наркотической отравы для наших детей. Чудовищный рост преступности. Безработицу для местного населения. Иностранцы отняли у нас не только рабочие места, они вытирают ноги о нашу культуру и превратили Гамбург и другие прекрасные немецкие города в выгребные ямы, где царят насилие, проституция и наркоторговля.
– И во всем этом вы вините исключительно иностранцев?
– Мадам, я хочу сказать, что социал-демократы, мягко говоря, сели в лужу со своим хваленым экспериментом по созданию «мульти-культи». Никакого слияния разнообразных культур не произошло. Вышла гибель нашей – и мультибардак. К несчастью, нам теперь приходится жить с последствиями незадачливого эксперимента социалистов, потому что это наша земля и эмигрировать нам некуда, да и с какой стати! – Айтель еще больше выпрямился и теперь смотрел поверх журналистки на группу ее коллег, обращаясь к ним как с трибуны. – Долго ли еще будем мы терпеть наглое попрание идеалов добропорядочных немецких граждан? Сама основа нашего бытия оплевана. Привычная жизнь расползается по всем швам. Страшно за себя, страшно за наших детей – и никто более не уверен в завтрашнем дне…
Айтель опять посмотрел на журналистку и улыбнулся. У нее было выразительное лицо, большие проницательные зеленые глаза, полные, красиво очерченные губы, подчеркнутые сочно-красной помадой. Однако на его улыбку она не ответила улыбкой.
– Герр Айтель, – сказала она, – журнал вашего сына «Шау маль!» имеет репутацию падкого на сенсации издания и уже не раз показал свою однобокость в освещении сложных политических проблем. Можно ли коротко сформулировать политическую программу вашего сына как «Германия только для немцев»?
Айтель, мастак уходить от неприятных вопросов, был не из тех, кого просто смутить. Все колкие выпады разбивались о его показное добродушие. Только внезапно задрожавшая узкая верхняя губа выдавала охватившее его бешенство.
– Мадам, не все проблемы сложные. Есть и очень простые проблемы, вокруг которых всякие недобросовестные люди накручивают сложности. Разрушение нашего общества именно пришлыми элементами факт очевидный и однозначный. А у простой проблемы и решение должно быть бесхитростным.
– Вы говорите о репатриации? Или под «бесхитростным решением» вы имеете в виду не высылку на прежнюю родину, а «окончательное решение» вопроса, знакомое нам по истории?
Это встрял еще один журналист из группы репортеров, однако Айтель игнорировал его, сверля глазами свою прежнюю собеседницу.
– Хороший вопрос, герр Айтель. Не хотите ли ответить на него? – сказала она и сделала продуманно-короткую паузу – вполне многозначительную, но недостаточно длинную, чтобы Айтель начал отвечать. – Или вы предпочли бы объяснить, почему при таком однозначном отношении вашего сына ко всем иностранцам ваш концерн с таким энтузиазмом продает недвижимость в Гамбурге восточноевропейским интересантам?
Казалось, Айтель на секунду смутился. Затем в его глазах полыхнула злоба.
В этот момент в гостиничном вестибюле, вызвав новый переполох среди репортеров, появилась вторая группа со своим солнцем в центре. Группа такая же многочисленная и более «изысканная»: меньше мордоворотов в черных куртках и больше деловитых молодых людей в дорогих костюмах. Айтель забыл о журналистке и пошел навстречу сыну.
– Привет, папа! – закричал тот издалека.
Среднего роста, коренастый, темноволосый, подойдя к отцу, он схватил его руку и восторженно затряс. А затем, в избытке чувств, положил левую руку на плечо Айтеля-старшего, бывшее на уровне его глаз.
Айтель-старший повернулся и поискал глазами журналистку в черном костюме.
– Позвольте представить вам, мадам, моего сына – Норберт Айтель, будущий первый бургомистр вольного ганзейского города Гамбурга!
Опять истерично засверкали фотокамеры.
Журналистка улыбнулась – не столько в качестве приветствия, сколько забавляясь удивительной внешней непохожестью отца и сына.
– Да я уже знакома с вашим сыном… – с прежней хрипотцой сказала она, протягивая руку укороченному и более молодому варианту Айтеля. Тот, с широкой улыбкой, подчеркнуто вежливо поцеловал ей руку.
– Надеюсь, вы нас простите, – сказал Айтель-старший, – мы с сыном намерены обсудить некоторые важные вопросы. Поэтому нам придется откланяться.
Сделав почти синхронный глубокий прощальный кивок, оба мужчины пошли к лифтам. Отец приобнял сына за талию.
