Сергей Кулаков - Всемогущий
– Хватит! – закричал Егор, корчась в кресле, точно оно раскалилось под ним. – Довольно!
Ему пришлось добрую минуту взывать о милости со своего стоматологического трона. Положение было крайне унизительным, а ведь меньше всего ему хотелось оказаться в униженном состоянии. Должно быть, они и это учли, позволяя ему осознать всю ничтожность своего противостояния.
Наконец сводящие с ума звуки оборвались тишиной, чистой, как ручей, и Егор обессиленно затих. Он перестал дергать руками и вообще шевелиться, а только сидел и слушал, как блаженно тихо стало в комнате. Он даже не уловил, как вошли Курбатов и Дикий, и вздрогнул, когда перед ним возникла чья-то фигура.
– Развяжи его, – приказал Курбатов.
Над Егором склонился Дикий, и тот испугался, что гигант сломает ему руки своими громадными лапами. Но тот действовал с ловкостью опытной медсестры, и через несколько мгновений руки Егора были свободны.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Курбатов.
Егор погладил натертые кисти рук, поочередно подул на них.
– Уже лучше, – сказал он.
– Прекрасно, – констатировал Курбатов.
Он помолчал, давая Егору возможность самому найти нужные слова для завершения своей сверхкороткой речи.
Егор усмехнулся.
– Да, – сказал он.
– Я верно вас понял? – уточнил Курбатов.
– Вернее некуда.
– Хорошо. Тогда давайте сразу к делу.
– Ну нет, – запротестовал Егор. – Я должен после всего пережитого выпить рюмку коньяку, чашку кофе…
– Дикий, привяжи его, – бросил Курбатов.
Над Егором, как поднимающийся парус, начала разрастаться тень гиганта.
– Ладно, – сказал он, убирая руки. – Я понял.
Курбатов пристально посмотрел на него, сделал жест Дикому. Тень исчезла.
– Давайте договоримся: вы избавляете меня от провокаций различного рода, я не использую против вас вверенные мне меры внушения, – сказал он. – По-моему, это разумно.
– Идет, – согласился Егор. – Тем более что я просто горю желанием работать.
– Рад это слышать. Идемте.
Егор поднялся и вслед за Курбатовым перешел в соседнее помещение. Здесь обстановка была чуть менее скудной, хотя и она глаз не радовала: телевизор, пара шкафов, стол, стулья, графин с водой, серый ворсонит. Типичный кабинет для заседания. Окно, впрочем, тоже было наглухо забрано жалюзи.
– Садитесь, – сказал Курбатов.
Егор сел в указанное кресло. Позади, как он уже теперь безошибочно чувствовал, высился Дикий.
Курбатов взял пульт, включил телевизор и DVD-плеер. На экране пошла запись.
Егор присмотрелся. Шло какое-то совещание. Не в этом кабинете, в гораздо более роскошном: мягкие кожаные кресла, стеклянные столы, пальмы в кадках, картины абстракционистов… Звука не было. Камера попеременно останавливалась на лицах участников, и когда она выхватила лицо председательствующего, худощавого мужчины с топорными чертами лица, но с тщательно уложенной прической, Курбатов остановил запись.
– Что вы можете сказать о том, какое будущее ждет этого человека? – спросил он.
Егор вгляделся чуть внимательнее.
– Его уже ничего не ждет, – сказал он. – Он умер.
Курбатов будто бы чуть заметно кивнул. Впрочем, это Егору могло и показаться.
Запись пошла дальше, после чего Курбатов остановился на следующем участнике совещания.
– Этот?
Егор пожал плечами:
– Никаких проблем со здоровьем. Проживет лет сто.
Курбатов, уже не скрываясь, наклонил голову.
– Я вас пока не разочаровал? – спросил Егор.
– Нет, – отозвался Курбатов. – Пока вы были точны.
– В таком случае, может, я заработал стакан воды?
– Дикий, – приказал Курбатов.
Дикий налил стакан воды и подал Егору.
– Спасибо, – улыбнулся тот, глядя в зеркальные очки гиганта.
На секунду Горин отразился в них, с приплюснутыми плечами и раздутой головой, и это навело его на одну мысль.
«Что, если мне снова посмотреться в зеркало на Ходынской? – подумал он, глотая теплую воду. – Вдруг я смогу увидеть Жанну или еще что-нибудь?»
Мысль была неплохой. Только как выбраться из этой мышеловки? С Курбатовым не прошло. Дикий? Ну, с этим, что с камнем, бесполезно и заговаривать.
– Напились? – ворчливо спросил Курбатов.
– Да, – сказал Егор, отдавая стакан Дикому. – Спасибо.
– Продолжим.
Тест – а это был пока не более чем тест, как без труда догадался Егор, – продолжился.
Ему показали еще ряд лиц, которые он сопровождал либо краткими, либо пространными – в зависимости от интереса к ним Курбатова – комментариями. В основном преобладали мужчины, хотя среди них встретились и несколько женщин.
– У нее обнаружится рак груди, – сказал Егор, когда Курбатов включил запись с изображением молодой, не старше тридцати лет, привлекательной женщины. – Через год ей удалят грудь.
– С этим возможно как-то бороться? – поинтересовался Курбатов.
– Она слишком много пользуется дезодорантами. Ей об этом скажет врач, но будет слишком поздно.
– Понятно, – сказал Курбатов.
По его тону Егор понял, что молодая женщина имела какое-то отношение лично к нему. Возможно, она была дочерью, или женой, или любовницей кого-то из его боссов; возможно, он решил поэкспериментировать с одной из своих родственниц.
– Я устал, – заявил Егор, отворачиваясь от экрана. – Я хочу есть и спать. И у меня болит голова.
Он зевнул прямо в лицо Курбатову, нимало не заботясь о том, что тот может уличить его в дурных манерах. О каких манерах может идти речь, когда с ним поступили исключительно по-хамски, похитив с помощью усыпляющего газа и притащив неизвестно куда? А то, чем его заставили заниматься, уж подавно не имело под собой высоких целей. Скорее всего, речь шла о возможности манипулирования чужим наследством, или интересами в бизнесе, или политическими постами, или еще какой-нибудь гадостью, имеющей отношение к большим, а скорее всего, к очень большим деньгам. И чем отчетливее Егор это понимал, тем противнее ему было во всем этом участвовать.
Курбатов раздумчиво посмотрел на пленника. Тот выглядел неважно. А вдруг у него и вправду начались головные боли? С этим шутить нельзя. Пленник должен делать свои предсказания исправно, а с больной головой всякое может быть.
– Ладно, – кивнул Курбатов. – На сегодня закончим. Можете отдыхать.
– А спасибо за работу?
– А спасибо за то, что вы еще живы? – вырвалось у Курбатова.
«О, – подумал Егор. – Даже так?»
Он внимательно посмотрел на Курбатова. Пустая угроза? Или за этими словами что-то кроется? Что, если его используют на каком-то определенном этапе, а потом уберут, дабы не оставлять возможному сопернику столь ценную гадальную колоду? Или чтобы не оставлять свидетеля, особенно если вследствие его предсказаний ситуация зайдет слишком далеко? Но зеркальные очки Курбатова были непроницаемы, и все, что оставалось Егору, это сделать вид, будто он не расслышал сказанное.
Дикий препроводил Егора в соседнее помещение, напоминающее номер в гостинице, и объявил своим замогильным голосом, что обед сейчас доставят. Перед тем как уйти, он немного потоптался у дверей, и Егору показалось, что тот хочет его о чем-то спросить. Однако гигант скрылся за дверью, и на этом все сношения с внешним миром были прерваны.
Оставшись один, Егор вздохнул и невесело огляделся. Несмотря на день, шторы были задернуты, и свет лился из потолочный люстры – плоской матовой полусферы из пластика, намертво прикрученной к потолку. Видимо, здесь принимались особые меры к тому, чтобы постоялец не нашел, чем взрезать себе вены или глотку. Телевизор был с плазменной панелью, вода стояла в пластиковой бутылке, рядом стоял пластиковый же стакан. Даже мебель была с мягкими, скругленными углами – на тот случай, если кто-нибудь особо изобретательный захочет приложиться виском об острый угол.
«Ну, этого они от меня не дождутся, – подумал Егор. – Я выпрыгну в окно».
Он подошел к окну и отдернул шторы. Перед ним была ровная кирпичная кладка.
Побег
Принесли и унесли обед, обильный, но невкусный, от которого Егор отъел едва треть, – и день потянулся дальше, неуверенно, но неуклонно переходя в вечер.
Чтобы скоротать время, Егор пытался смотреть телевизор, но это занятие ему быстро прискучило. Только раздражало обилие миров, предлагаемых экраном и казавшихся особенно изощренной издевкой по сравнению с его нынешним положением.
Горин не мог не усмехаться, сам чувствуя неуместность своих усмешек, и все же будучи не в силах остановиться. Он прекрасно помнил, как еще утром мечтал о свободе, об открывающихся перед ним возможностях, великих, чудных, полных сложной творческой игры, в которой он путем системы скрещивающихся координат – высшей инстанции и собственной душевной чуткости, идущей от сердца, от интуиции, от искреннего сострадания – изыскивал бы способы помощи нуждающимся и тем самым осуществлял бы свою миссию. Кого не вдохновят подобные мысли, кто не почувствует себя всесильным и беспредельно щедрым от таких перспектив?
