Харлан Кобен - Чаща
— Привет, дядя Сош.
Конечно, он был мне не дядя, а просто близкий друг нашей семьи еще со времен жизни в Советском Союзе. Я не виделся с ним три последних месяца, со дня похорон отца, но, едва услышал его голос, перед мысленным взором тут же возник этот огромный, медведеподобный мужчина. Отец говорил, что в свое время дядя Сош был самым влиятельным человеком в Пулкове, пригороде Ленинграда, где они оба выросли.
— Давно ты не давал о себе знать.
— Знаю. И сожалею об этом.
— Аг-гр… — Вроде бы мои извинения вызвали у него неудовольствие. — Но я рассчитывал, что ты позвонишь сегодня.
Меня это удивило.
— Почему?
— Потому что, мой юный племянник, нам нужно поговорить.
— О чем?
— О том, почему я никогда не говорю о важных делах по телефону.
Бизнес Соша если и не был криминальным, то балансировал на грани.
— Я у себя, в городе. — Сош говорил о дорогущем пентхаусе на Тридцать шестой улице Манхэттена. — Когда ты сможешь приехать?
— Через полчаса, если не будет пробок.
— Прекрасно, тогда и увидимся.
— Дядя Сош?
Он ждал. Я смотрел на фотографию отца, которая лежала на переднем пассажирском сиденье.
— Можешь хотя бы намекнуть, о чем речь?
— О твоем прошлом, Павел. — Он назвал меня русским именем. — Насчет того, что должно остаться у тебя в прошлом.
— И что все это значит?
— Об этом мы и поговорим. — И он положил трубку.
С пробками мне повезло, так что я добрался до дяди Соша за двадцать пять минут. Дверь охранял швейцар в нелепой, с золотыми галунами ливрее. И нарядом своим он напомнил мне, с учетом того, что здесь жил Сош, Брежнева, стоящего на трибуне Мавзолея в день майского парада. Швейцар знал меня в лицо, и его предупредили о моем приезде. Иначе он не открыл бы дверь и в дом я бы не попал.
У лифта я увидел Алексея Кокорова, давнего друга Соша. Он всегда обеспечивал безопасность моего дяди. На несколько лет моложе Соша, которому недавно перевалило за семьдесят, и очень уродливый: красный нос картошкой, на щеках сеть синих прожилок — как я полагал, от пристрастия к спиртному. Пиджак и брюки сидели на нем не ахти, но и фигурой он не тянул на модель.
Алексей не выказал особой радости, увидев меня, но он вообще редко улыбался, не говоря уж о том, чтобы смеяться. Открыл мне кабину лифта. Я молча вошел. Он коротко кивнул и закрыл кабину. Так что наверх я поднимался в одиночестве.
Лифт доставил меня в пентхаус. Дядя Сош стоял в нескольких футах от двери. Комната, обставленная в стиле кубизма, поражала размерами. Из окна открывался фантастический вид. Цвет обоев, выделкой под гобелен, наверняка назывался как-то вроде «мерло», но мне более всего напоминал кровь.
Я вышел из лифта.
— И что? Я такой старый, что меня уже нельзя обнять? — спросил Сош.
Мы шагнули навстречу друг другу. Он облапил меня как медведь. Сила переполняла его. Руки бугрились мускулами. Если бы он сжал меня чуть сильнее, то, наверное, сломал бы мне позвоночник.
Несколько мгновений спустя Сош потрогал мои бицепсы. Чуть отстранил, чтобы получше рассмотреть.
— Твой отец… — пробасил он. — Ты выглядишь, как твой отец.
Сош приехал из Советского Союза вскоре после нас. Он работал в «Интуристе», советской туристической компании, в ее Манхэттенском отделении. Помогал оформлять документы американским туристам, которые хотели посетить Москву и Ленинград, как тогда назывался этот город.
С тех пор много воды утекло. После развала Советского государства дядя Сош занялся малопонятными делами, которые в целом могут считаться экспортом-импортом. Я не знал, насколько успешным был его бизнес, но денег на этот пентхаус хватало.
Сош еще пару секунд смотрел на меня. Под расстегнутой белой рубашкой виднелась майка. Грудь заросла поседевшими волосами. Я ждал. Понимал, что скоро все узнаю. Дядя Сош не любил пустой болтовни.
Словно читая мои мысли, он сообщил:
— Мне звонили.
— Кто?
— Давние друзья.
Я молча ждал объяснений.
— Из России.
— Не понимаю.
— Люди задавали вопросы.
— Сош, по телефону ты намекал, что боишься прослушки. А здесь не боишься?
— Нет. Тут безопасность гарантируется. Эту комнату проверяют дважды в неделю.
— Отлично. Как насчет того, чтобы перестать говорить загадками и рассказать мне, что к чему?
Он улыбнулся. Ему это нравилось.
— Люди, американцы, в Москве швыряются деньгами и задают вопросы.
— Какие вопросы?
— О твоем отце.
— И что их интересует?
— Ты помнишь давние слухи?
— Ты шутишь.
Но он не шутил. Действительно, все складывалось. Первый скелет. Мне следовало догадаться самому.
Мы с сестрой родились в государстве, которое тогда называлось Советский Союз, в эпоху «холодной войны». Моего отца, дипломированного врача, отстранили от работы по надуманному обвинению в некомпетентности, а на деле — потому что он был евреем. Такие там тогда царили порядки.
И в те же годы одна из американских реформистских синагог (если конкретно, в городе Скоки, штат Иллинойс) развернула кампанию по оказанию помощи советским евреям, всячески способствуя их выезду из Советского Союза.
Нам повезло. Мы оттуда уехали.
И надолго стали героями на нашей новой родине. Купались в лучах славы. Мой отец выступал на вечерних пятничных службах, произносил пламенные речи о тяжелой судьбе советского еврея. Дети носили значки-пуговицы со слоганами в поддержку советских евреев. Под это дело синагоге жертвовались большие деньги. Но примерно через год мой отец поссорился с главным раввином синагоги, и пошли слухи о том, что нам удалось выбраться из Советского Союза по одной лишь причине: мой отец — агент КГБ, а вовсе не гонимый еврей, это прикрытие. Обвинения жалкие, противоречивые, лживые, да и минуло с тех пор двадцать пять лет.
Я покачал головой:
— То есть кто-то пытается доказать, что мой отец работал на КГБ?
— Да.
Чертов Дженретт! Но наверное, по-другому и быть не могло. Я стал публичной фигурой. Обвинения, какими бы абсурдными они ни были, могли нанести урон моей репутации. И мне следовало об этом помнить. Двадцатью пятью годами раньше из-за этих обвинений моя семья потеряла практически все. Мы уехали из Скоки, перебрались на восток, в Ньюарк. И семья уже никогда не стала прежней.
Я посмотрел на Соша:
— По телефону ты сказал, что ожидал моего звонка.
— Если бы ты не позвонил, я бы сам сегодня связался с тобой.
— Чтобы предупредить меня?
— Да.
— Значит, они что-то нарыли.
Здоровяк не ответил. Я всматривался в его лицо. И все, во что я привык верить, весь мой мир начал медленно изменять очертания.
— Он был связан с КГБ, Сош?
— Прошло столько времени…
— То есть ответ — да?
Сош сухо улыбнулся:
— Ты не понимаешь, как все тогда было.
— И вновь я спрашиваю: «Твой ответ — да?»
— Нет, Павел. Но твой отец… возможно, предполагалось, что он с ними связан.
— Как это понимать — «возможно»?
— Ты знаешь, как я приехал в эту страну?
— Ты работал в туристической компании.
— В Советском Союзе, Павел, никаких компаний не было. «Интурист» управлялся государством. Все управлялось государством. Ты понимаешь?
— Наверное.
— И когда Советское государство получало шанс послать кого-то на работу в Нью-Йорк, ты думаешь, оно подбирало наиболее компетентного специалиста? Или ты считаешь, что посылали человека, который мог помочь стране, не только выполняя порученную ему работу?
Я подумал о его громадных руках. О его немереной силе.
— Ты служил в КГБ?
— Я был военным, полковником. Служил в армии. Мы не считали армию КГБ. Но да, наверное, ты мог бы назвать меня… — он чуть согнул по два пальца на обеих руках, словно изображая кавычки, — …шпионом. Я мог встречаться с американскими чиновниками. Мог пытаться подкупить их. Люди всегда думают, что шпионы узнают что-то важное… что-то значимое, позволяющее поддерживать баланс сил. Это такая ерунда! Мы выведывали сущую ерунду. А американские шпионы? И они ничего у нас не могли узнать. Вот и мы, и они передавали в свои страны информацию, не имеющую никакой ценности. Вели глупую игру.
— А мой отец?
— Советское государство разрешило ему уехать. Твои еврейские друзья думают, что это результат их давления. Но разве такое возможно? Чтобы кучка евреев смогла продавить государство, которое никому не шло на уступки? Если подумать, это просто смешно.
— То есть ты говоришь?..
— Я лишь рассказываю тебе, какой тогда была жизнь. Твой отец пообещал, что будет помогать тому режиму? Естественно. Но лишь для того, чтобы уехать. Все очень сложно, Павел. Ты и представить не можешь, в какой ситуации оказался твой отец. Хороший врач, прекрасный человек. Власть обвинила его во врачебных ошибках. Лишила его диплома. А потом, твои бабушка и дедушка… Господи! Прекрасные родители Наташи… ты был слишком маленьким, чтобы их помнить…
