Харлан Кобен - Чаща
Обзор книги Харлан Кобен - Чаща
Харлан Кобен
Чаща
Посвящается моим внукам Алеку Кобену, Томасу Брэдбиру, Энни Ван дер Хайде — трем радостям моей жизни
Пролог
Я вижу отца с лопатой. Жуткое, горловое рыдание поднимается из его груди и срывается с губ. Он поднимает лопату и втыкает в землю. Острие пронзает ее, как влажную плоть. Мне восемнадцать лет, и это мое самое яркое воспоминание об отце — он, в лесу, с лопатой. Он не знает, что я наблюдаю за ним. Отец роет землю, а я прячусь за деревом. Роет яростно, будто земля разозлила его и он ищет отмщения.
Раньше мне не доводилось видеть отцовских слез. Он не плакал, когда умер его отец, когда моя мать бросила нас и сбежала и даже когда впервые услышал о моей сестре Камилле. Но теперь он плачет. Плачет и не стыдится этого. Слезы катятся по щекам. Рыдания эхом разносятся среди деревьев.
Впервые я шпионил за ним. Обычно по субботам он говорил, что едет на рыбалку, но я, если по-честному, ему не верил. Думаю, знал, что тайком он приезжал сюда, в это ужасное место.
Потому что иной раз сюда приезжал и я.
Я стою за деревом и наблюдаю за ним. Потом такое повторится еще восемь раз. Я помешаю ему. Ничем не выдам своего присутствия. Думаю, он не знает, что я здесь. Более того: я уверен в этом. Но однажды, направляясь к своему автомобилю, отец взглянет на меня сухими глазами и скажет: «Не сегодня, Пол. Сегодня я поеду один».
Я наблюдаю, как он уезжает. Он едет в леса в последний раз.
На смертном ложе, двумя десятилетиями позже, отец берет мою руку. Он накачан лекарствами. Ладони у него шершавые, в мозолях. Он всю жизнь работал руками, даже в юные годы, в стране, которой больше нет. И кожа у него грубая, напоминающая черепаший панцирь. Боль не отпускает его ни на секунду, но слез нет.
Он просто закрывает глаза и терпит.
Рядом с отцом я всегда ощущал себя в полной безопасности, да и теперь ощущаю, пусть я уже взрослый человек, у которого подрастает дочь. Тремя месяцами раньше, когда болезнь еще не свалила его с ног, мы пошли в бар. Началась драка. Отец встал передо мной, готовый остановить любого, кто попытался бы добраться до меня. Такие вот дела.
Я смотрю на него, лежащего на кровати. Думаю о тех днях в лесах. Думаю о том, как он рыл землю, как наконец-то остановился, о том, как, по моему мнению, сдался после ухода матери.
— Пол? — Мой отец вдруг оживляется.
Мне хочется молить его: «Не умирай», — но, наверное, это неправильно. Я уже приходил сюда. Лучше ему не становится — только хуже.
— Все хорошо, папа, — говорю ему я. — Все будет хорошо.
Он не успокаивается. Пытается сесть. Я хочу ему помочь, но он отталкивает мои руки. Смотрит мне в глаза, и я вижу, какой чистый у него взгляд, а может, только представляю, что вижу. Чтобы не так горевать.
В уголке глаза набухает слеза. Я наблюдаю, как она медленно течет по щеке.
— Пол, — говорит мне отец, и в голосе явственно слышится русский акцент, — мы все равно должны ее найти.
— Мы найдем, папа.
Он вновь всматривается в меня. Я киваю, заверяя, что так и будет. Но я не думаю, что ему нужны мои обещания. Такое ощущение, что он впервые в чем-то меня обвиняет.
— Ты знал? — спрашивает он едва слышно.
Я чувствую, что дрожу всем телом, но не моргаю, не отвожу глаз. Задаюсь вопросом, что он видит, во что верит. Но это так и останется для меня тайной.
Потому что в этот самый момент отец закрывает глаза и умирает.
Глава 1
Три месяца спустя
Я сидел в спортивном зале начальной школы и наблюдал, как моя шестилетняя дочь Кара медленно идет по бревну, поднятому на четыре дюйма от пола, не зная, что менее чем через час мне предстоит взглянуть в лицо зверски убитого мужчины.
Это никого не должно шокировать.
За долгие годы мне на собственном опыте довелось узнать, сколь тонка грань между захватывающей дух красотой и леденящим сердце уродством, между совершенно невинным событием и пугающей кровавой баней. Чтобы перейти ее, требуется секунда. Сейчас вот жизнь представляется идеалистической. Ты в таком благопристойном месте, как спортивный зал начальной школы. Твоя маленькая девочка кружится. Глаза закрыты. И ты видишь лицо ее матери, каким оно было, с закрытыми глазами и улыбкой, и ты помнишь, как тонка в действительности эта грань.
— Коуп?
Голос сестры жены, Греты. Я повернулся к ней. Грета смотрела на меня с привычной озабоченностью на лице. Я улыбнулся ей.
— О чем думаешь? — прошептала она.
Она знала. Но я все равно солгал:
— О портативных видеокамерах.
— О чем?
Все складные стулья заняли другие родители. Я стоял позади, привалившись спиной к бетонной стене. Эту стену, да и другие, украшали афоризмы, вдохновляющие детей на новые достижения, вроде: «Не говори мне, что до неба не достать, когда человек оставил свой след на Луне». Я ощущал запах цемента и стали. Спортивные залы начальной школы с годами не менялись. Разве что сжимались.
Я указал на родителей:
— Видеокамер больше, чем детей.
Грета кивнула:
— Родители снимают буквально все. Интересно, что они потом делают с этими записями? Неужели кто-то действительно смотрит их от начала и до конца?
— Ты не смотришь?
— Я скорее рожу. — Она улыбнулась.
— Нет, у тебя не получится.
— Пожалуй, что нет, но мы все — поколение Эм-ти-ви. Быстрая смена кадров, съемка с разных точек. А тут такая тягомотина. Ничего не подозревающий друг семьи может…
В этот момент дверь открылась. Едва двое мужчин переступили порог, я сразу понял, что они копы. Понял бы это, даже если бы не имел с ними дела по долгу службы. Я прокурор округа Эссекс, в который входит и город Ньюарк, где уровень преступности куда выше, чем в среднем по округу. Кое-что телевидение берет прямо из жизни, ничего не искажая. Это касается манеры копов одеваться: отцы из богатого пригорода Риджвуд так не одеваются. Не приходим мы в спортивный зал посмотреть на наших детей в костюмах. Предпочитаем джинсы, вельветовые пиджаки, пуловеры поверх футболок. А эта парочка заявилась в плохо сшитых коричневых костюмах, цвет которых напомнил мне деревянные щепки после сильного дождя.
Копы не улыбались. Оглядывали зал. Я знал большинство местных полицейских, но этих видел впервые. Меня это встревожило. Я понимал: что-то случилось. Я, разумеется, знал, что не сделал ничего противозаконного, но внутри все сжалось. С людьми такое бывает: я-невиновен-но-все-таки-чувствую-себя-виноватым.
У Греты и ее мужа Боба трое детей. Младшая дочь, шестилетняя Мэдисон, училась в одном классе с моей Карой. Грета и Боб помогали мне во всем. После смерти моей жены Джейн они переехали в Риджвуд. Грета говорила, что они давно собирались это сделать. Я в этом сомневаюсь. Но их переезд стал для меня таким благом, что лишних вопросов я не задаю. Просто не знаю, что бы без них делал.
Обычно другие отцы стоят у стены рядом со мной, но на тот раз нас пригласили днем, так что компанию мне составляли лишь несколько мужчин. Матери (кроме тех, кто услышал мою реплику насчет видеокамер и одарил меня суровым взглядом) меня обожают. Не меня, само собой, а мою историю. Джейн уже пять лет как умерла, и я воспитываю дочь один. В городе есть и другие родители-одиночки, главным образом, разведенные матери, но ко мне отношение особое. Если я забываю написать записку, или забираю дочь поздно, или оставляю ее ленч дома, другие матери и школьный персонал тут же спешат на выручку. Им нравится мужская беспомощность. Если такое случается с матерью-одиночкой, она становится объектом презрения со стороны более заботливых мамаш.
Дети продолжали демонстрировать родителям свои достижения. Я наблюдал за Карой. Она, конечно, старалась, но, похоже, с координацией у нее не все ладилось, как и у меня. Девочек страховали члены гимнастической школьной команды, семнадцати-восемнадцати лет. Та, что ассистировала Каре, напомнила мне мою сестру Камиллу. Она умерла еще подростком, но журналисты не позволяют мне забыть о ней. Может, оно и к лучшему.
Моей сестре сейчас было бы далеко за тридцать — не меньше, чем большинству матерей, которые сидели в зале.
Сама мысль об этом казалось странной. В моей памяти она осталась девушкой-подростком. Трудно представить ее на одном из таких вот стульев, с довольной улыбкой записывающей на пленку каждое движение своего ребенка. Я часто задаюсь вопросом, как бы она выглядела сейчас, но вновь и вновь вижу убитую девушку-подростка.
Может показаться, что я одержим мыслями о смерти, но есть огромная разница между убийством моей сестры и безвременной кончиной моей жены. Первая смерть, сестры, заставила меня выбрать свою профессию. Теперь я могу бороться с несправедливостью в зале суда. И борюсь. Стараюсь, чтобы мир стал безопаснее, стараюсь отправить за решетку тех, кто причиняет боль другим, завершить расследование и передать дело в суд, то есть дать семьям потерпевших то, чего так и не получила моя семья.
