Михаил Вершовский - Твари
Он еще раз ругнулся и встал со стула. Идти надо. Но надо и запастись чем-то. На всякий случай. На тот самый один шанс из тысячи. В лотерею мне никогда не везло, подумал он, забывая о том, что никогда в лотерею и не играл. Почему же именно здесь такой редкий шанс должен выпасть? Глупости все это. Глупости. Пещерный атавизм, усиленный перманентными интеллигентскими страхами.
Выйдя в коридор, он прошел к дверям школьной каптерки, где хранился всякий немудрящий инструмент: лопаты, грабли для уборки мусора, вилы и даже — вопреки инструкции, предписывающей им быть на соответствующих щитах — красные пожарные топоры на длинных ручках. Открыл дверь, включил свет, осмотрелся. О том, чтобы выйти во двор с голыми руками, он даже не думал. Но какое орудие или, скорее уж, оружие могло бы стать адекватной защитой на тот случай, если?…
Телешов не смог сдержать улыбки. Отчего для разнообразия не посмотреть правде в глаза? Оружие нужно, конечно же, не ему, и вовсе не для воображаемого боя с воображаемой ужасной змеей. Оно нужно тому пещерному существу, которое сейчас в глубинах его подсознания заходилось визгом первобытного страха. Так что речь шла не об оружии, а, скорее, о транквилизаторе для него самого. Он едва не рассмеялся. Действительно, какая успокаивающая таблетка более эффективна: лопата, грабли или все-таки топор?
Сергей взял топор, взвесил его в руке. Серьезная штуковина. Но… Для совсем ближнего боя. В который с той тварью ввязываться бесполезно. Вилы? Вилы ничего, но змеюка должна быть очень уж толстой, а иначе может и проскользнуть между зубьями. Грабли? Несерьезно. Нанести ими удар можно только сверху, зубья у граблей невелики, а Телешов, даже будучи гуманитарием, все-таки понимал, что тело змеи это сплошной комок мышц. Шкуру ей такими граблями подпортить еще можно, но позвоночник повредить вряд ли удастся. Лопата или вилы?
Черт. Он, кажется, всерьез собрался на схватку с драконом. Схватка или не схватка, но готовым к неприятностям надо быть, подумал он уныло. Где бы еще внутренней готовности подзанять…
Сергей, уже не выбирая, почти машинально взял вилы, которые оказались ближе остального инвентаря, и побрел к входным дверям. Не доходя до застекленных дверей, за которыми виднелись хорошо освещенные ступеньки и часть заасфальтированного двора, он подошел к главному распределительному щитку и включил все освещение в коридоре первого этажа. И только после этого прошел к дверям, снял внутренний засов и вставил ключ в замочную скважину.
Он вышел на школьное крыльцо. Двор перед центральным входом был полностью освещен, до самой решетки забора. Телешов представил себя со стороны: этакий витязь на распутье с вилами в руках. Аки Ярослав Мудрый, тот, что с рогатиной на медведя… Сергей передернул плечами, словно от холода. Вечер, однако, был вполне теплым, градусов под двадцать. Хватит красоваться на пороге, подумал он. Пора и двигаться. Всех дел-то на пару минут.
Он медленно спустился по лестнице и посмотрел наверх. Все окна, выходящие на фасад, были закрыты. Уже хорошо. Сергей повернул налево и двинулся по асфальтовой дорожке, заворачивая за угол здания.
Прогулка по левой стороне школы дала самые положительные результаты: ни одного открытого или хотя бы приоткрытого окна. Телешов старательно и напряженно всматривался в темные проемы окон, изо всех сил пытаясь отвлечься от прочих мыслей. Главное — не думать о том, что может быть вне зоны света. В кустах, на газонах, в темноте. А что там может быть? Да ничего. Жучки, червячки, букашки. И более ничего. Окна — вот его задача на текущий момент. А кроме окон ничто его интересовать не должно и потому не интересует.
Сергей завернул за угол, оказавшись перед задней стеной школьного здания. Окон на ней было немного и только наверху — это была стена спортивного зала. Что ж, похоже, и здесь все в полном порядке. Он прошел до следующего угла.
Окна на правой стороне здания тоже были темными. Но, разглядывая их одно за другим, Телешов с удовлетворением убедился, что Швейцария Швейцарией, однако и на вверенной ему территории с порядком все в норме. Ни одного открытого окна. Ну вот и вся работа. И все страхи. Хорош же он был еще каких-то пять минут назад. Аника-воин…
Сергей уже подходил к углу, за которым располагался школьный фасад, когда резкий звук превратил его в застывшую ледяную статую. Это был, несомненно, кошачий визг — но визг, прозвучавший всего долю секунды и резко оборвавшийся. Животное словно начало визжать, а потом что-то просто перекрыло несчастному существу кислород. Одним молниеносным движением. Что-то или кто-то. И этот короткий, режущий звук дошел до Телешова со стороны фасада.
Все, что происходило дальше, показалось Сергею сном: и то, что он видел, и, главное, то, что и как он делал. Он? Это не был он. Это был какой-то автомат, сомнамбула, кем-то и когда-то запрограммированный зомби, за действиями которого он, Сергей Телешов, словно наблюдал со стороны. Этот сомнамбулический автомат, странным образом похожий на него, выскочил — не вышел осторожно, а именно выскочил — на площадку перед школьным фасадом с вилами наперевес. Выскочил — и увидел.
На хорошо освещенном пространстве у куста сирени лежала мертвая кошка, секунду назад успевшая издать свой последний предсмертный визг. А рядом с ее телом, свернувшись плотными кольцами, лежал кошмар. Кошмар последних двух дней — и всей предыдущей жизни Сергея. Остатками сознания он понимал, что никогда ничего подобного не видел, ни в телепередачах, ни на фотографиях: толстенная темно-красно-коричневая узорчатая тварь, приподнявшая огромную треугольную голову и поводившая ею в ту сторону, откуда к ней приближался человек. Змея почувствовала его приближение и, одним движением развернув кольца, с удивительной легкостью заскользила в его направлении.
Она не убегала от человека. Она шла на него в атаку. Она охотилась. Жертва, которую она убила несколько секунд назад, лежала здесь же, прямо на асфальте. Но мертвая кошка, похоже, уже не интересовала убийцу. Рядом, в нескольких метрах от нее, был человек. И почему-то человек привлекал ее гораздо больше.
То, что сделал Сергей, было для него совершенно необъяснимо. Несмотря на всю оцепенелость первого мгновения, он мог развернуться и убежать — по тому, с какой скоростью перемещалась змея, он видел, что догнать его ей бы не удалось. Он мог бы убежать, и это было бы более чем разумно — огромная тварь длиной в добрых четыре метра была ничем иным, как неумолимой и неизбежной смертью. Или он должен был застыть на месте, скованный многовековым бессознательным страхом — тело просто отказалось бы повиноваться слабеющим приказам охваченного ужасом мозга. Он должен был закричать, захрипеть пересохшей внезапно глоткой — просто чтобы дать выход завладевшему им ужасу. Но, сам себе не веря, он не застыл, не закричал, не захрипел. Он сделал то, чего сделать не мог.
Сергей бросился — не шагнул, а именно бросился — навстречу змее, словно понимая, что должен оказаться на таком расстоянии от нее, которое позволило бы ей попытаться нанести удар. Мышление, логика, анализ — все это уже не играло ни малейшей роли. Глаза в глаза схлестнулись два инстинкта: инстинкт прирожденной убийцы и инстинкт пещерного человека, приказывавший ему покончить со смертельно опасным врагом. Или умереть.
Змея и человек в доли секунды определили нужный момент. При своей длине змея уже могла выбросить голову вперед, на те полтора метра, что отделяли ее от человеческого тела, от плоти, от обильной пищи. Эти же полтора метра позволяли человеку попытаться нанести удар тем оружием, которое он цепко держал двумя руками: за конец и за середину черенка, отведя вилы чуточку назад, чтобы тем резче и сильнее был выпад. Змея сделала свой бросок первой.
В тот же момент человек молниеносно выбросил руки с вилами вперед. Сыграл ли здесь роль случай или и впрямь пробудившийся первобытный инстинкт оказался надежнее логических расчетов разума, но два летящих друг навстречу другу оружия — распахнутая пасть змеи с выставленными вперед огромными клыками и черные острия вил — встретились. Двое изогнутых зубьев пронзили змею в ее стремительном полете-броске. Одно острие вошло прямо в растянутую под неимоверным — в сто восемьдесят градусов — углом пасть, второе насквозь проткнуло туловище несколькими сантиметрами ниже головы. Змея на мгновение обмякла, и человеку под ее тяжестью пришлось опустить вилы к земле. Однако тут же огромная рептилия — несмотря на то, что ее голова и шея были прижаты к асфальту, а, может, именно поэтому — в долю секунды обвилась всем телом вокруг поразившего ее оружия. Ее хвост с наростами-трещотками колотил по черенку вил в каком-то сантиметре от рук человека, и сейчас он больше всего боялся, что чешуйчатая шкура этой твари прикоснется к его телу. Он изо всех сил придавливал вилы к земле, даже не замечая, что уже давно не дышит и что от этого лицо его наливается кровью. Он давил и давил вниз, и даже налег грудью на торец черенка, несмотря на то, что лицо его оказалось в нескольких сантиметрах от дергающегося в агонии хвоста проклятой твари. Ему почудилось, что острия вил медленно, но верно входят в утрамбованную годами плоть асфальта. Это казалось фантастикой: и у человека не хватило бы на это сил, и зубья не могли быть настолько прочными и несгибаемыми. Тем не менее так оно и было: зубья постепенно погружались в асфальт, придавливая голову и шею змеи. В какой-то момент раздался отчетливый хруст, и кольца гадины, обхватывавшие черенок, ослабли, а потом вяло соскользнули на землю. Тело гремучника — огромное, толстое, украшенное ромбами и поблескивающее чешуйками в свете фонарей тело — слабо дернулось из стороны в сторону. Потом по нему волной прошла дрожь — и змея затихла.
