Карин Альвтеген - Тень
На этот раз дверь за его спиной открылась без стука. Веки отказывались повиноваться, по-прежнему защищая глаза от яркого солнца. Они приподнялись только тогда, когда кресло отодвинули в тень. Пришел Ян-Эрик.
— Здравствуй, папа.
Аксель снова ощутил прикосновение полотенца в том месте, где по подбородку текла слюна, вызывая непрерывный, действующий на нервы, зуд. Рука сына действовала не так резко, как руки персонала. Осторожность говорила о том, что для сына ситуация была такой же неестественной, как и для него самого.
— Хочешь прилечь? Они сказали, что ты сидишь так уже все утро.
Собрав все силы и сосредоточившись, Аксель наконец смог пошевелить мизинцем.
— Хорошо, я только схожу позову кого-нибудь, кто мне поможет.
Боковым зрением Аксель увидел, как сын снова скрылся за дверью, и подумал, что должен быть благодарен Яну-Эрику, пусть даже тот приходит сюда из чувства долга, а не по доброй воле. Однако заставить себя почувствовать благодарность не смог.
Он никогда не понимал Яна-Эрика. И, если честно, даже не был уверен в том, что любит его. Полное отсутствие амбиций. Рожден с полным набором готовых возможностей и не воспользовался ни одной. Так, вполсилы и без цели прыгает с одного на другое, даже не пытаясь взять руль в свои руки. У самого Акселя изначально вообще не было никаких шансов, но труд родителей и его собственная твердая воля вели его вперед. Вопреки всем препятствиям. Он помнит, как стыдился того, что провалил экзамен и не получил бесплатного места в школе. Родители были разочарованы, но, живя под девизом «никогда не сдаваться», не отказались от мечты. Последующие восемь лет им пришлось туго, они платили за гимназию и копили деньги для его дальнейшей учебы в Королевском политехническом институте, который, собственно, и был их заветной целью. Там сын получит диплом гражданского инженера. Ради этого можно пойти на любые жертвы. И мать, и отец работали на двух работах. Откладывали каждую крону, чтобы оплатить очередной семестр в гимназии. Сам Аксель посвящал все свое время тому, чтобы оправдать надежды родителей. Пытался убедить себя, что тоже этого хочет. Но в гимназии царила другая атмосфера, и он постепенно начал меняться. Ученики из их круга здесь встречались редко, и чтобы не быть отверженным, ему приходилось приспосабливаться. Здесь никто не решал споры кулаками — побеждало слово. Здесь, в отличие от их среды, нужно было выделяться, нужно было что-то собой представлять. По вечерам после школы ему становилось все труднее переключаться на старые правила, которые действовали дома.
Постепенно меняясь, он все дальше уходил от того, к чему привык с детства, и от родителей, которые столько для него сделали. Он стал по-другому говорить, его мысли устремлялись за пределы их представлений о мире. В доме, где все делалось только для него, он чувствовал себя все более и более одиноким. Ему казалось, что родители холят и лелеют не его самого, а свои планы и ожидания. Он ощущал себя не членом семьи, а проектом. Злая зависть сестры и груз родительских надежд порой становились настолько невыносимыми, что он не мог дышать.
На третьем году обучения у него начались проблемы с математикой. Слова подбирались сами собой, но в цифрах он логики не находил, расчеты ему не давались. По шведскому он получал высшие отметки, а математику с трудом сдавал на «удовлетворительно».
К этому времени немцы оккупировали соседние Данию и Норвегию, в Швеции объявили мобилизацию, отца призвали в армию, и расходы на учебу Акселя стали для семьи непомерным бременем. Продукты распределяли по карточкам, не хватало самых необходимых вещей. Аксель помнит бесконечные очереди, пустые полки магазинов. Холод по ночам. Отсутствие дров и влагу, которой пропитано белье. Аксель с сестрой по вечерам уходят из дому в поисках чего-нибудь, чем можно топить. Маскировка на окнах и страх, что придет Гитлер. Возбужденные голоса радиоприемника, из которого к ним подступает война.
Аксель скрыл оценки по математике, сделал так, чтобы они не попались на глаза родителям, так надеявшимся на его успехи. Выбирая профиль дальнейшей учебы, он впервые действовал на свой страх и риск. Естественно-научная линия с математикой в виде главного предмета открывала дорогу в Королевский политехнический институт. Но Аксель пошел в гуманитарно-языковой класс, тем самым навсегда свернув с выбранного родителями пути.
Ян-Эрик вернулся с санитаром. Вместе они уложили Акселя Рагнерфельдта на кровать. Он почувствовал облегчение, боль отпустила, тело вытянулось на мягком матраце. Изголовье подняли, подсунули под голову подушку и задали неизменный вопрос:
— Тебе удобно лежать?
«Нет! — хотелось ему закричать. — Нет, мне неудобно! Я хочу, чтобы вы собрали все имеющееся здесь снотворное и закачали его в мои вены и чтобы я навсегда уснул!» Но сделать этого он не мог. Мог только пошевелить мизинцем, чтобы убедить их, что все в порядке.
Ян-Эрик присел на стул для посетителей, санитар ушел.
Сын обычно приносил с собой газеты и читал ему вслух, этот визит не стал исключением. Аксель не понимал, зачем они его информируют. Кому пришло в голову, что его может интересовать мир, который он уже покинул?
Но общаться нужно, вот Ян-Эрик и старается. Роли между ними были раз и навсегда распределены, и вести себя следовало соответственно.
Аксель и сам не мог объяснить причины антипатии к сыну. Возможно, всему виной была покорность, то и дело мелькавшая во взгляде Яна-Эрика, его неумение постоять за себя. Он никогда ни за что не боролся. А если даже и пытался, то все делал не так. Как будто не знал сам, чего хочет. Ян-Эрик монотонно читал газету, и Аксель вернулся к воспоминаниям.
В последний год перед поступлением в институт конфликт в его душе расцвел пышным цветом. Акселя изнуряли раскаяние и страх из-за того, что родители вот-вот узнают правду: их мечтам не суждено сбыться. Но беспокоило его не только это. Он и раньше подозревал о своих литературных способностях, и годы учебы в гимназии только подтвердили это. Не имея практической хватки и склонности к математике, он потянулся к языку, как мотылек к свету. Противиться этой силе он не мог.
Он чувствовал, как истории рождаются в его душе и ждут, когда он подарит им жизнь. Но сочинительство — не профессия. Это легкомысленное хобби, которому можно посвящать свободное время, если таковое найдется. Литература, не содержащая конкретных знаний, подозрительна. Он знал, что родители его не поймут, и по мере приближения неизбежного разговора страх становился все сильнее. Воспоминания об этом разговоре были оттеснены в самый дальний уголок памяти и принадлежали к числу тех, которых он старался избегать. Это произошло в день выпускного экзамена. Семья сидела за столом в комнате и пила праздничный кофе в компании Яльмара Брантинга. Гостей не приглашали — важничать не стоит, даже если твой сын, вопреки всем преградам, сдал экзамены и может поступать в институт. Но повод выпить кофе есть — настоящий кофе, не суррогат военного времени. Все нарядно одеты, родители светятся от гордости, сестра демонстративно молчит. С болезненной отчетливостью Аксель видит, как тускнеют глаза родителей, когда он рассказывает им о своем решении. В семье не будет инженера, в семье появится писатель. Резкий хохот сестры. Отцовская пощечина, заставившая сестру замолчать. В тот день Аксель оказался на перепутье и пошел навстречу своему призванию.
Сейчас, шестьдесят три года спустя, он по-прежнему не знает, правильно ли поступил. Тогда он был уверен в себе, но с годами ракурс изменился. Аксель постоянно чувствовал угрызения совести, именно они кнутами гнали его вперед. Они не исчезали, сколько бы его ни хвалили читатели и критики. Он смотрел на свои книги и награды, но никогда не чувствовал гордости. Они были всего лишь мерилом тех результатов, которых ему следовало достичь.
Когда же он случайно сталкивался с каким-нибудь инженером, ему всякий раз становилось неприятно.
Молодые думают, что у жизни есть цель. Он и сам так считал. Особенно крепко и слепо он верил в это, когда, несмотря на убийственное родительское разочарование, начал писать книгу. Если он станет писателем — тогда… Тогда он победит. И он написал книгу. И стал писателем. И убедился, что жизнь — это вечное путешествие. Достигнутая цель всегда превращается в отправную точку. Дойти до цели невозможно. Можно только до конца. И когда ты наконец его достиг, то понимаешь, что уже слишком поздно.
Аксель очнулся от внезапной тишины и понял, что задремал. Ян-Эрик шелестел газетой, сворачивая ее.
— Мне нужно ехать. Я заеду домой, поищу какую-нибудь фотографию Герды Персон. Она умерла на прошлой неделе, и нужно ее фото на похороны.
Он резко проснулся, глаза открылись. Только что прозвучавшее имя перенесло его прямиком в запретные уголки памяти.
