Уоррен Мерфи - Тяжелый рок
– Сдаюсь, – сказал Нильсон. – У тебя есть деньги на чаевые официанту?
– Я не даю никаких… – Баренга увидел, как маленькое зловещее дуло поднялось до уровня его головы. – Нету «бабок».
Нильсон ловко скользнул левой рукой в карман, причем пистолет в другой руке не шелохнулся. Вынув из кармана несколько новых банкнот, он бросил их на кровать.
– Запомни. Десять долларов чаевых. Держи его по ту сторону двери. Тебе нравится эта рыжая девчонка с веснушками. Держи сто долларов так, чтобы их было видно. И сними эту дурацкую тюбетейку. С таким головным убором никто не поверит, что ты готов заплатить сотню, чтобы найти женщину.
– Это мои национальные цвета, – возразил Баренга.
– Сними.
В дверь постучали.
– Ваш заказ.
Тюбетейка Баренги упала позади него на кровать.
– Входите, – откликнулся Баренга, нервно косясь на маленький пистолет.
Открыв дверь правой рукой, Филандер левой рукой вкатил в номер двухъярусный сервировочный столик-тележку, накрытый белой салфеткой. Поднявшись с кровати, Баренга подошел к двери.
Официант оказался кругленьким толстячком с розовым личиком херувима. Едва увидев в руке Баренги десятидолларовую бумажку, он немедленно превратился в сторонника либерализма и расового равноправия: «Благодарю вас, сэр». Лишь три минуты назад он обещал старшему по смене обернуть головы этих ниггеров подносами с едой.
Вкатив столик с подносами в комнату, Баренга продолжал стоять в дверях. Официант собрался было уходить, но тут Баренга, держа в правой руке стодолларовую бумажку, стал помахивать ею, словно дразня кота старым шлепанцем.
Завидя банкноту, официант остановился. Он разглядел светло– и темно-зеленые тона на кремового цвета бумаге, заметил нули в уголке купюры и решил, что либерализм – слишком пассивная позиция для последней трети двадцатого столетия. Пора становиться сторонником радикальных действий.
– Сэр? – вопросительно произнес он, заглянув водянистыми голубыми глазами в глаза Баренги. – Что-нибудь еще, сэр?
Он вновь взглянул на купюру в руке Баренги.
Баренга соображал, как бы им с Филандером сохранить эту сотню, положив начало революционному капиталу. Но, заметив, как шевельнулся рукав Нильсона, стоявшего за дверью, решил, что революция подождет.
– Да, вот что, – сказал Баренга. – Ты ведь знаешь всех постояльцев?
– Да, сэр. Думаю, да.
– Так вот, мне нужен один человек. Белая, с рыжими волосами, с веснушками.
– Девушка, сэр? – спросил официант, убеждая себя и том, что радикалу не подобает испытывать неприязнь и отвращение только потому, что чернокожий мужчина интересуется белой женщиной.
– Ну, разумеется, черт возьми, – ответил Баренга, – девушка. Я похож на тех, кому нравятся мальчики?
Он помахал стодолларовой бумажкой перед официантом.
– Здесь живет такая молоденькая девушка, – сказал официант.
– М-м-м?
Официант молчал. Тогда Баренга спросил:
– Ну, так где она?
Официант вновь посмотрел на стодолларовую купюру и, не сводя с нее глаз, ответил:
– В номере 1821 на восемнадцатом этаже с пожилым джентльменом восточного происхождения и молодым человеком.
– Он тоже чурка?
– Чурка?
– Ну да, он тоже китаеза? Косоглазый?
– Нет, сэр. Он – американец.
Баренга принял решение. За такие пустяки сто долларов слишком жирно. Свернув бумажку, он запихнул ее в карман своей дашики.
– Спасибо, старик, – сказал он и быстро закрыл дверь перед носом ошарашенного официанта.
С довольной улыбкой Баренга повернулся к Нильсону.
– Ну как?
– Все было нормально, пока ты не украл у официанта эти сто долларов, – сказал Ласа.
В коридоре уставившийся на закрытую дверь официант пришел к такому же выводу. Сто долларов – неплохие деньги. На них можно было купить пятьдесят простыней на саван или соорудить десяток крестов, чтобы поджечь их у кого-нибудь на газоне, или сотни футов крепкой веревки для линчевания.
Ласа вышел из-за двери, и Баренга опасливо попятился.
– Давай деньги назад, – сказал Нильсон. Пистолет был по-прежнему нацелен на Баренгу, зловещее черное отверстие ствола уставилось на него с черной ненавистью.
Ласа улыбнулся.
Дверь позади него распахнулась.
– Эй, ты, грязное дерьмо! – завопил официант, вваливаясь в номер. – Ты мне кое-что должен!
Распахнувшаяся дверь ударила Ласу Нильсона в спину и подтолкнула вперед, к кровати, где сидел Филандер. Моментально восстановив равновесие, Нильсон повернулся к безмолвно застывшему в дверях официанту и нажал на курок револьвера 25-го калибра. Появившееся в горле официанта отверстие было похоже на красный цветок, раскрывшийся навстречу солнечному свету. Глаза официанта округлились. Губы зашевелились, словно он хотел что-то сказать, поделиться своими последними мудрыми мыслями. Потом он упал на ковер лицом вниз.
Нильсон метнулся вперед и захлопнул дверь.
– Убрать его под кровать! – рыкнул он.
Баренга поспешил поднять пухленького официанта под мышки.
– Филандер, помоги же, – сказал он обиженно.
Спрыгнув с кровати, Филандер взял мертвого официанта за ноги.
– Не надо было этого делать, старик, – обратился Филандер к Ласе Нильсону.
– Заткнись, – сказал Нильсон. – Теперь нужно поторапливаться. Официанта хватятся. Прежде чем спрятать его, снимите с тела куртку.
Баренга стал расстегивать пуговицы.
– Скажи-ка, – сказал Нильсон, – а ты носишь какие-нибудь штаны под этой идиотской простыней, в которой ты расхаживаешь?
Баренга потряс головой.
– Тогда снимай с него и штаны.
Баренга с Филандером раздели официанта, и Баренга поднялся с пиджаком и штанами, перекинутыми через руку. Закатив тело официанта под кровать, Филандер расправил покрывало, чтобы все выглядело аккуратно, и никому не пришло в голову просто так заглянуть под кровать.
– Ну, кто из вас хочет сыграть роль официанта? – спросил Нильсон.
Баренга посмотрел на Филандера. Филандер посмотрел на Баренгу. Оба молчали. Изображать официанта казалось ничуть не лучше, чем танцевать чечетку на арбузной корке.
– Один из вас должен отвезти эту тележку с едой наверх в номер 1821. Ну, кто?
Баренга посмотрел на Филандера. Филандер посмотрел на Баренгу.
Баренга посмотрел на Филандера и тут услышал опять этот жуткий щелчок и застыл от страха. Раздался шипящий хлопок выстрела, и прежде чем Филандер упал на пол, из его левого виска брызнула кровь.
– По-моему, он был слишком глуп, чтобы сойти за официанта, – сказал Нильсон повернувшемуся к нему Баренге. – Надевай униформу, да пошевеливайся. У нас мало времени.
Чтобы показать свою преданность и надежность, Баренга решил не медлить. За двадцать две секунды он стащил с себя дашики и облачился в пиджак и брюки.
Закатив Филандера под кровать, где стало уже тесновато, Нильсон повернулся и оглядел Баренгу.
– По-моему, большинство официантов носит сорочки, – заметил он. – Я еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из них надевал куртку на голое тело.
– У меня нет рубашки, – сказал Баренга. – Но если хотите, я поищу, – поспешно добавил он.
Нильсон покачал головой.
– Не стоит, – ответил он. – Вид форменной куртки сделает свое дело. Пошли.
Они поднялись на пустом служебном лифте. На восемнадцатом этаже Нильсон вышел и, осмотревшись, сделал знак Баренге, чтобы тот следовал за ним.
Баренга медленно вывез тележку на устланный ковровым покрытием пол и покатил по коридору на почтительном расстоянии – в трех шагах – следом за Нильсоном. Этот белокожий был резким парнем. Баренга будет держать ухо востро. Белый действовал неправильно. Слишком часто нажимал на курок. Очень он целеустремлен. В его взгляде было нечто от работника социального обслуживания, который всегда готов все сделать и устроить, и у него все получается, потому что он любит свое дело. Они всегда чертовски уверены в себе и так преданы своему делу, ну, как… как священники. Но когда ты под угрозой ножа обратишься к ним в трудную минуту за финансовой помощью, до них вдруг доходит, что все не так просто, как они считали. По крайней мере те, что поумнее, это уже поняли. А дураки, которых большинство, никогда ничего не поймут. Но этот был забавный тип, потому что много знал, хотя в глазах была такая же одержимость.
Остановив столик, Баренга подошел к Нильсону, который подозвал его пальнем.
– Сейчас ты постучишь в дверь, а когда тебе ответят, скажешь, что ты – официант. Когда дверь откроют, я все сделаю сам. Усвоил?
Баренга кивнул.
Глава десятая
Всего в нескольких футах кивнул еще один человек.
Находившийся через стену от Нильсона и Баренги, Чиун выключил телевизор. Закончилась очередная серия его любимой «мыльной оперы». Устроившись в позе лотоса, он закрыл глаза.
Он знал, что Римо отправился на поиски этой назойливой девчонки. Он несомненно ее найдет; бесполезно надеяться на ее исчезновение. Это было бы слишком просто, а в Америке ничего просто не делается.
