Сантьяго Гамбоа - Самозванцы
Волнение, вызванное путешествием, помешало ему прилечь и отдохнуть; приняв душ и переодевшись в легкую одежду, — несмотря на то, что стоял сентябрь, было очень тепло, — Гисберт вышел на улицу. «В гостиницу „Пекин“», — сказал он таксисту, испытывая все большую уверенность в своем китайском, — водитель не смотрел на него с удивлением. Все шло хорошо. Вечером, где-нибудь в пять, он позвонит Юте и подробно расскажет о своем приезде. Они договорились созваниваться каждые три дня и обмениваться ежедневными электронными сообщениями — он заранее узнал, что гостиница предоставляет такую услугу.
Профессор гулял по дипломатическому кварталу, намереваясь найти с помощью книги Лоти какое-нибудь из зданий, которые тот описывал. Гисберт подумывал, не начать ли вести дневник. Идея была привлекательной, однако у него еще не было уверенности, что он способен взять на себя такую ответственность. Он хотел изучать Пекин не спеша, можно сказать, с пристрастием. «У этого города капризный характер, — подумал он, — я должен поддаваться ему медленно, как молчаливому человеку, с которым предстоит вместе жить».
Гисберт, повинуясь своему любопытству, долго гулял, проходил улицу за улицей и наконец присел поесть мороженого на ступеньках Дворца народа на площади Тяньаньмэнь; он наблюдал за потоками людей, которые приходили и уходили, и думал о том, что завтра побывает в Запретном городе, поскольку сегодня усталость помешала бы ему насладиться зрелищем в полной мере.
А совсем близко, скрытые за страницами газеты, любопытные и внимательные глаза неусыпно следили за каждым его шагом.
Во второй половине дня Нельсон Чоучэнь Оталора приоткрыл один глаз и подумал: «Какого дьявола я здесь делаю?» Алкоголь, выпитый накануне, давал о себе знать — он чувствовал неимоверную тяжесть во всем теле. Через минуту он вспомнил, что уже приехал и находится в своем отеле, «Холидей инн», в Лидо, что сюда доставил его доктор Рубенс Серафин Смит, с которым они вместе летели в самолете. Они тепло распрощались. Нельсон, благоухая спиртным, разглагольствовал: «Я нарекаю тебя проктологом моей души, но если только посмеешь тронуть мою задницу, то убью тебя», на что доктор ответил: «Да, ты истинный мастер слова». Еще он помнил, хотя и смутно, что предлагал выпить в отеле по последней, но Серафин Смит, чувствуя себя несколько не в своей тарелке, собрав последние проблески здравого смысла, сообщил:
— Я должен подготовить доклад, ик… мой дорогой, ик… у нас еще будет время, пока, было очччень приятно, ик… чао…
Еще Чоучэнь вспомнил, что во время полета он на коленях просил руки одной из стюардесс, умоляя ее сказать «да», но та приказала ему сесть и упрекнула за нарушение порядка, особенно после того, как профессор попытался ущипнуть ее за ягодицу. Тут Нельсоном стало овладевать чувство осознания собственной глупости, — а такое случалось с ним еще со времен молодости, всякий раз, когда он напивался, — угрызения совести не переставали терзать его, тяжесть в груди все усиливалась…
Он распахнул шторы, и открывшаяся панорама его обескуражила. Впереди простиралось бескрайнее поле с несколькими пыльными елками. Вдали виднелись какие-то невероятные постройки. Грузовик с кучей мусора на соседнем участке. Группа голых по пояс бедняков с лопатами, работающих прямо под палящим солнцем. Он вспомнил служащую из туристического агентства Остина, которая уверяла, что он будет жить в центре, и поклялся, что по возвращении ей покажет. Этой сучке не пройдут даром такие шутки! Затем он достал карту и увидел, что на самом деле находится на севере, недалеко от дороги в аэропорт.
В документах он обнаружил карточку из отеля «Кемпински», в котором остановился доктор Серафин Смит. Открыл чемодан, достал пузырек с тайленолом и разжевал две таблетки; потом отправился в душ, в надежде что вода сможет избавить его от пульсирующей головной боли, последствий недосыпания и трех стаканов джина с тоником.
Час спустя, почувствовав себя лучше, Чоучэнь открыл кофр с бумагами деда и принялся изучать их. Любопытно: все эти годы он берег документы как зеницу ока, но ни разу не удосужился поинтересоваться содержанием. Это показалось ему символичным. Тут же, схватив карандаш, он записал в тетради:
В этих страницах скрыто то, чем я был, мог быть и что я есть…
Он глотнул фанты, прикурил сигарету и, воодушевленный, продолжил:
Из этих набросков складывается карта, в которой можно узнать мое лицо.
И закончил:
Вся моя жизнь зашифрована в этом темном знаке, который зовется Поэма.
Это хайку, подумал он. Длинновато, но все-таки хайку. Черт возьми, ну почему он так долго откладывал эту поездку?! За всю свою бытность писателем Чоучэнь Оталора ни разу не чувствовал такого вдохновения. Пекин воистину стал его музой.
Большая часть документов была на китайском языке — письма переводил дед, — с большим количеством орфографических ошибок, и Нельсон выбрал одно из написанных по-испански: это было свидетельство о прибытии в порт Кальяо, в Перу, от 1 февраля 1901 года. У дедушки Ху потребовали адрес в Пекине, и он дал следующие координаты: Чжинлу бацзе, 7, Хоухай, Пекин. Потом Нельсон бегло просмотрел еще несколько документов и понял, что на них не указано имя получателя. Большинство было подписано Сенем, младшим братом дедушки.
Из-за головной боли он отложил разбор дедушкиных переводов на вечер, а день решил посвятить знакомству с городом. Но, не успев выйти на улицу, вновь стал чертыхаться — на противоположной стороне раздался грохот отбойного молотка, вгрызающегося в асфальт.
— Здесь строят большой торговый центр, — пояснил улыбающийся рассыльный на плохом английском. — Он будет одним из самых крупных во всей Азии. Куда направляется господин?
— В центр.
— В какой центр, господин? — не унимался рассыльный.
— В центр Пекина, в какой же еще? — сердито отвечал Нельсон.
— Дело в том, что в Пекине много центров, господин.
— Неужели?
— Да, — подтвердил рассыльный, не переставая улыбаться.
— Тогда мне в самый центральный центр, вы меня понимаете?
— Боюсь, что нет, господин. Вам известно название этого центра?
Нельсон начал соображать.
— Мне не в торговый центр, мальчик, — объяснил он, — я еду в центр города.
— Ах да… Вы хотите сказать, в центр.
— Вот именно.
— Я поймаю для вас такси.
Рассыльный поднял руку, и немедленно подъехала красная машина. Он объяснил шоферу, куда едет Нельсон, и тотчас же открыл ему дверь.
— Надеюсь, вам понравится, господин. Водитель отвезет вас на площадь Тяньаньмэнь. Вам это подходит?
— Спасибо.
Когда выехали на проспект, Нельсон увидел город высоких зданий, грязных конструкций из кирпича, цемента и стекла; эта панорама напоминала города Восточной Европы — он не бывал в них, но видел в кино, — бесцветные громадины, унылые многоквартирные дома, жуткая смесь грязи на тротуарах и надписей на стенах.
Чуть дальше, когда они повернули на другой проспект, показался красивейший буддийский храм и несколько дворцов в классическом китайском стиле — из серого кирпича, лакированного красного дерева, с крышами в форме пагод; над ними возвышались драконы, привставшие на тонких лапах, фарфоровые львы и змеи.
Оталора обратил внимание на старые, запущенные машины и подумал, что только с помощью чуда могли двигаться такие громадины из железа и резины — некоторые напоминали инсталляции современных художников-концептуалистов; он видел целое море двух- и трехколесных велосипедов, рикш, мопедов, трехколесных мотороллеров, мотоциклов с коляской… Это было настоящее царство велосипедистов, которые находились в самой гуще движения и были его полноправными участниками; они лавировали между грузовиками и автобусами, рискованно и вызывающе проезжали на красный свет, заезжали на пешеходные переходы и тротуары, не колеблясь занимали центральные полосы. Многие велосипеды были переоборудованы в небольшие повозки, приспособленные для перевозки всего, что только может взбрести в голову, — от электротоваров до стройматериалов… Таксист то газовал, то резко тормозил, не переставая сигналить, надавливая на клаксон сразу двумя руками, — казалось, он едет по африканской саванне.
Внезапно Нельсон сообразил, что они в пути вот уже сорок пять минут, и взглянул в карту. Он не мог поверить, что его гостиница расположена так далеко от центра. Может быть, это была проделка рассыльного — в отместку за иронический тон отправить Нельсона к черту на кулички? Ну, тогда посмотрим, кто кого. Он все припомнит этому сукиному сыну! Это только с виду, из-за смуглой кожи и разреза глаз, его можно принять за какого-нибудь филиппинца или вьетнамца, — на самом же деле в нем течет буйная индейская кровь! А понял ли шофер, куда ему нужно? Но поскольку общаться Нельсон не мог, он предпочел молчать. К тому же его все еще подташнивало, болела голова — не время возмущаться. «Они уже утомили меня, эти ублюдки», — сказал он про себя. Движение на улицах было похоже на кошмарный сон; каждый перекресток, который им приходилось пересекать, здорово напоминал большую рыночную площадь.
