Тана Френч - В лесной чаще
— А были те, кто завидовал таланту Кэти?
Симона усмехнулась:
— Родители тут не очень амбициозны. Все, что они хотят от своих дочерей, — это немного танцев; никто не мечтает о настоящей карьере. Конечно, кое-кто из девочек завидовал ей. Но настолько, чтобы убить?.. Сомневаюсь.
Неожиданно я заметил, что Симона очень устала: ее поза не изменилась, но глаза подернулись тусклой дымкой.
— Спасибо, что уделили нам время, — поблагодарил я. — Мы с вами свяжемся, если понадобится задать несколько вопросов.
— Она страдала? — вдруг резко спросила Симона.
Она была первый, кто задал этот вопрос. Я хотел, как обычно, дать уклончивый ответ, сославшись на результаты вскрытия, но Кэсси меня опередила:
— Мы так не думаем. Конечно, ни в чем нельзя быть уверенными, но, похоже, все произошло быстро.
Симона с трудом повернула голову и встретилась взглядом с Кэсси.
— Спасибо, — пробормотала она.
Симона не стала провожать нас. Закрыв дверь, я посмотрел на нее через круглое окошко: она сидела, все так же выпрямившись и сложив руки на коленях, абсолютно неподвижно, словно королева из волшебной сказки, которую оставили оплакивать украденную принцессу.
— «Я никогда больше не заболею», — повторила Кэсси, когда мы сели в машину. — И не заболела.
— Сила воли, как сказала Симона?
— Вероятно.
— Или она нарочно вызывала у себя болезнь, — продолжил я. — Рвоту и понос легко спровоцировать. Может, ей просто не хватало внимания, а когда она поступила в Королевскую балетную школу, в этом уже не было необходимости. Внимания было достаточно — газетные статьи, сбор средств и все такое… Мне нужна сигарета.
— Синдром Мюнхгаузена?[4] — Кэсси нащупала мою куртку и достала из кармана сигареты.
Я курю «Мальборо рэдс»; Кэсси не привержена к одной марке, но обычно предпочитает легкие «Лаки страйк», которые я считаю дамскими. Она прикурила две сигареты и дала одну мне.
— Мы сможем раздобыть медицинские карты других сестер?
— Вряд ли, — ответил я. — Они живы, а значит, это конфиденциальная информация. Если только получим согласие родителей… — Она покачала головой. — А почему ты спрашиваешь?
Она опустила стекло машины, и ветер начал трепать ей челку.
— Не знаю… Эта близняшка, Джессика… Я понимаю, что ее заторможенность может быть реакцией на смерть сестры, но она страшная худышка. Даже сквозь свитер видно, что фигура в два раза тоньше, чем Кэти, а Кэти сама была как щепка. И вторая сестра… Она тоже какая-то странная.
— Розалинда? — уточнил я.
— Вижу, она тебе понравилась, — усмехнулась Кэсси.
— Почему бы и нет? — буркнул я, пожав плечами. — Очень милая девушка. Заботится о Джессике. А тебе она не понравилась?
— Какая разница? — холодно заметила Кэсси, и, как мне показалось, не совсем искренне. — Не важно, кому она нравится; настораживает, что она странно одевается, перебарщивает с косметикой и…
— Если девушка следит за собой — значит, с ней что-то неладно?
— Послушай, Райан, сделай мне одолжение и включи мозги! Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Она улыбается невпопад и, как ты, разумеется, обратил внимание, не носит лифчик. — Я заметил это, но не предполагал, что и Кэсси тоже. — Может, она и впрямь «очень милая девушка», но с ней что-то не так.
Кэсси выбросила окурок в окно, сунула руки в карманы и развалилась на сиденье, надувшись как подросток. Я включил фары и прибавил скорость. Кэсси раздражала меня; я чувствовал, что она тоже мной недовольна, и не мог понять почему.
У Кэсси зазвонил мобильник.
— О Господи, — пробормотала она, взглянув на экран. — Алло, сэр… Алло?.. Сэр?.. Чертов телефон.
Она нажала кнопку.
— Связь барахлит?
— Со связью все в порядке, — ответила Кэсси. — Просто он стал спрашивать, почему мы так задержались и когда вернемся, а мне не хотелось болтать с ним.
Я не выдержал и рассмеялся.
— Слушай, — воскликнула Кэсси, — я не имею ничего против Розалинды! Скорее беспокоюсь.
— Думаешь, сексуальное насилие? — Я и сам подумывал о том же, но мысль была так неприятна, что я старался ее избегать. Одна сестра очень сексуальна, вторая почти ничего не весит, третья несколько лет симулировала болезни и была убита. Я вспомнил, как Розалинда склонила голову над Джессикой, и мне вдруг нестерпимо захотелось их защитить. — Отец приставал к ним. Кэти ответила на это болезнями — из ненависти к самой себе или чтобы приставаний стало меньше. Поступив в балетную школу, решила быть здоровой, потом, вероятно, поссорилась с отцом, пригрозила все рассказать. И он убил ее.
— Разумно, — кивнула Кэсси. Она смотрела на мелькавшие за окном деревья, и я видел только ее затылок. — Но версия с матерью ничуть не хуже — разумеется, в том случае, если Купер ошибся и ее не изнасиловали. Синдром Мюнхгаузена, но через посредника. Ты заметил, что она постоянно ощущает себя в роли жертвы?
Иногда горе делает всех похожими, как маски в греческой трагедии, но порой обнажает сущность человека (вот реальная и довольно скверная причина, почему мы сами все рассказываем родственникам: чтобы посмотреть на их реакцию). Нам так часто приходилось быть дурными вестниками, что мы стали разбираться в этом. Чаще всего люди теряют дар речи, впадают в шок; они словно оказываются в незнакомом месте, не зная, что делать: горе для них новая территория, и им приходится двигаться вслепую, на ощупь прокладывая путь. Но Маргарет Девлин не казалась удивленной — наоборот, почти спокойной, точно страдание для нее — привычное дело.
— Да, схема примерно та же, — согласился я. — Она травила дочь или всех трех сразу, потом Кэти поступила в балетную школу и попыталась выйти из-под контроля, а мать убила ее.
— Это объясняет, почему Розалинда одевается как сорокалетняя женщина, — добавила Кэсси. — Мечтает быстрее вырасти и избавиться от матери.
У меня зазвонил мобильник.
— О нет! — воскликнули мы хором.
Я проделал обычный фокус с «плохой связью», и остаток пути мы потратили на разработку подробного плана расследования. О'Келли обожает всякие схемы; если подсунуть ему хороший план, вероятно, он не обратит внимания на то, что мы ему не перезвонили.
Наш офис расположен в одном из помещений Дублинского замка, и это один из плюсов моей работы, несмотря на мрачный привкус колониального прошлого.[5] Внутри он переделан в точном соответствии с корпоративными стандартами — стеклянные кабинки, мягкий свет, синтетические коврики и блеклые тона, — но снаружи все осталось нетронутым: старые стены из красного кирпича, мраморные барельефы, башни с зубцами и бойницами и изваяния святых. Зимним вечером, в туман, когда шагаешь по его брусчатке, возникает ощущение, будто попал в роман Диккенса: от дымчатых фонарей падают причудливые тени, бьет церковный колокол, каждый шаг отдается гулким эхом. Кэсси говорит, что тут запросто можно вообразить себя инспектором Эбберлайном, расследующим дело Потрошителя. Однажды лунной ночью в декабре она прошлась колесом прямо по центральному двору.
В окне О'Келли горел свет, но остальная часть здания погрузилась во мрак: был уже восьмой час, и все разошлись по домам. Мы осторожно проникли внутрь. Кэсси на цыпочках двинулась в дежурку, чтобы проверить Девлинов и Марка на компьютере, а я спустился в подвал, где мы храним подшивки старых дел. Раньше-то тут находился винный погреб, и компания офисных дизайнеров до него еще не добралась, так что тяжелые плиты, колонны и ниши под массивными арками остались. Иногда мы с Кэсси приносили сюда свечи и, бросая вызов противопожарной безопасности, проводили вечера в поисках потайных ходов.
Папка с делом («Роуэн Дж. Сэвидж П., 33791/84») оказалась на том же месте, где я ее оставил. Сомневаюсь, что с тех пор к ней кто-нибудь притронулся. Я достал бумаги, нашел заявление, поданное матерью Джеми в отдел по поиску пропавших без вести, и — да, вот оно: светлые волосы, карие глаза, красная футболка, джинсовые шорты, белые кроссовки, красные заколки с украшением в виде клубничных ягод.
Я сунул документ под куртку, на случай если наткнусь на О'Келли (прятать его не было никакой необходимости, особенно теперь, когда связь с делом Девлинов стала очевидной, но я почему-то чувствовал себя виноватым, словно тайком пытался унести что-то ценное), и отправился в дежурную комнату. Кэсси сидела за своим компьютером; свет она не включила, чтобы ее не засек О'Келли.
— Марк чист, — сообщила она. — И Маргарет Девлин тоже. А вот Джонатана привлекали к суду в феврале.
— Детская порнография?
— Господи, Райан, что за буйное воображение! Нет, нарушение общественного порядка: он протестовал против строительства шоссе и пересек полицейское ограждение. Судья приговорил его к штрафу в сто фунтов и суткам общественных работ, а потом прибавил еще сутки, когда Девлин заявил, что его арестовали для того, чтобы подметать улицы.
