Мила Менка - Чучельник
– Morgen! – произнес он, вставляя голые, поросшие редким рыжим волосом ноги в удобные сапоги, которые предусмотрительно одел вместо ботфорт. На мне, кстати, были такие же: Эльза Мироновна отдала мне старые сапоги сына. Раненные ноги мои, распаренные в чудесном травяном отваре, за ночь почти зажили, теперь я лишь слегка прихрамывал, и то скорее из-за того, что никак не мог поверить в столь быстрое исцеление.
При дневном свете дом оказался не таким справным, как показался мне накануне. Сумерки скрадывали рассохшиеся трещины, паутину в углах, и низкий, потемневший от времени потолок. Зато сама хозяйка преобразилась: без дурацкого чепца и пенсне она смотрелась, как настоящая мать благородного семейства.
Гостить у госпожи Винер долго не входило в мои планы, я и сам не ведал, зачем приехал, хотя чувствовал, что не зря. Безусловно, Эльза Винер знала нечто такое о моем отце, чего я не знал, и это был не какой-нибудь заурядный факт его биографии, здесь была сокрыта тайна. Я ощущал её. И был уверен, что непременно раскрою: важно только разговорить женщину, не испугав её.
У меня был с собою добрый табак, в мешочке. Изредка я вспоминал о нем, чаще всего тогда, когда мысли заходили в тупик. Вспомнил и сейчас. Зачерпнув пальцами щепотку, я вдохнул, и, закрыв глаза, от души чихнул. Я не слышал, как тихо подошла ко мне мадам Винер, и невольно вздрогнул, когда услышал её голос:
– Что это у Вас, Алексей Леонидович, часом не табак?
– Так точно-с, табак. Желаете попробовать? – я протянул ей мешочек с табаком. Она взяла его, понюхала, и спросила:
– А как же табакерка Вашего батюшки? Помнится, у него была роскошная табакерка. Где она теперь?
Достав из саквояжа табакерку, я протянул её Эльзе Мироновне.
– Да, красивая вещь, вот только табак там, должно быть, выдохся.
Она осторожно взяла табакерку, и поднесла к самым глазам.
– Отличная вещь! – сказала, помедлив, – работа немецкого мастера, Шварца – она с нескрываемым сожалением вернула её.
– Да, память об отце, – я принял коробочку двумя пальцами и отправил её в саквояж. Мне хотелось расспросить Эльзу подробнее – о табакерке и Шварце, но тут в дверь постучали, после чего на пороге появилась сгорбленная старуха.
– А! Доброго здоровьичка, баба Степанида! – приветствовала её хозяйка. – Заходи, мы тут как раз собирались чай пить.
– И Вам многая лета, добрые люди, – поклонилась бабка и села за стол. Настя подала ей дымящийся взвар, и старуха, сделав глоток, похвалила:
– Молодец, Настасьюшка, будет из тебя толк! Ступай, моя хорошая, ступай. Иди вот, дровишек что ли, принеси. Что-то зябко у вас.
– И то верно. Сходи, голубушка, принеси. – Подхватила Эльза Мироновна. Едва девочка вышла за дверь, старуха, отставив чашку, прошептала:
– Недалече от Тумаевки, в лесу, человека нашли. Весь в разных местах!
– Как это? – удивилась хозяйка, а мы с Николя навострили уши.
– Как, как… голова здесь, ноги там… ужас кровавый! По описанию уж больно на Афрания нашего похож. Сама-то я не видала, но народ говорит, будто бы он. И Панкратов свояк его признал. Сам полицмейстер из города на место выехал, говорят, гонют туды солдат, будут убийцу ловить.
– Это из-за простого-то мужика? Полноте! – не удержался я.
Старуха, не обращая на меня никакого внимания, сделала маленький глоток, и, поставив чашку, добавила:
– Говорят, что это дело государственной важности. И будто бы расследование не прекращалось с самого что ни на есть первого убийства, когда задрали подьячего. А сейчас мол, могут точно показать убийцу. И народу собралось видимо невидимо, всем охота посмотреть!
Мы с Николя переглянулись. Мне показалось, что мы думаем об одном и том же: что было – бы не плохо прямо сейчас отправится на поимку убийцы. Но думы его, были несколько другого, более меркантильного свойства.
– А что же коляска? – не выдержал он наконец. – Афраний ведь был на коляске. Нашли?
– Про то ничего не ведаю – я ж объясняю, не было там меня! – старуха снова взяла в руки чашку. – Вы это, дочке-то его, не говорите пока. Может статься, ошибка какая. – перекрестившись, старуха выпила взвар до дна. Отерев рот рукавом, она встала и поклонившись хозяйке, заковыляла к выходу. Но не успела старуха взяться за ручку двери, как та резко распахнулась, и в дом ввалилась бледная, растрепанная Настя.
«Да что же это такое, люди добрые? Да за что же это?» – жалобно застонала она, и мы поняли, что кто-то её оповестил. Дурные вести не стоят на месте. Баба Степанида поспешно вышла, и в окно я увидел, как он грозила кому-то кулаком через забор.
Мы с Николя не стали дожидаться исправника, и постановили срочно ехать в Тумаевку, для выяснения подробностей дела.
[П1] Здесь можно завернуть про «там и девку какую-то скрутили. Говорят она его так и разуделала. Руки ажно по локоть в кровище» и все такое. НО нужно придумать причину, почему Луконин не поехал продолжать расследование про оборотня. причина должна быть достаточно веской – не просто разгадка семейной тайны. Возможна сама Эльза Мироновна должна настоять, чтобы Николя остался для какого-то важного разговора (но тогда надо подравить момент с тем, как он пытался далее ее на этот разговор вывести, просиживая за дневниками и ожидая приглашения)
Старуха была права: на подъезде к деревне, на дороге был выставлен солдатский кордон.
– Кто такие, куда едете? – окликнул нас пожилой казак, с подозрением глядя то на мужика, правившего лошадью, то на Николя.
– Алексей Опалинский-Стрешнев, ротмистр! – отрапортовал я по-военному, смолчав, однако, про отставку.
Служивый с уважением посмотрел на мою повязку «как у Михайлы Илларионовича», и, обращаясь непосредственно ко мне, спросил намного мягче:
– По какой надобности, Ваше благородие?
Я спрыгнул с телеги, и, подойдя к нему, сказал тихо:
– По делу мы прибыли. Погибший по всему выходит, был слугою вон того господина – я кивнул на Винера, сочтя за благо не называть ни его имени, ни чина. – А зачем кордон, неужели все так серьезно? – в свою очередь спросил я казака.
– Да сам не возьму в толк: переполох устроили такой, как при убийстве царственной особы. Дело говорят, секретное, самому государю подконтрольное. Поэтому, простите меня великодушно, но я обязан проверить ваши документы.
После того, как мы с Николя предъявили необходимые бумаги, солдат взял под козырек, и дал сигнал своим товарищам, чтобы нас пропустили.
Деревня казалась пустой – все жители собрались на окраине, у дома, где жила старая чухонка вдвоем с дочерью. Сама старуха, похоже, выжила из ума, она смотрела на собрание невидящим взглядом, и бормотала время от времени проклятия.
Мы с Николя опоздали. Предполагаемого убийцу, к моему глубочайшему разочарованию, уже увезли в острог, ввиду его особой опасности для общества. Пока Николя пошел справляться по поводу своей коляски, я решил послушать, о чем судачат местные жители, для чего принялся не спеша прохаживаться взад-вперед. Наконец, я услышал, как маленькая чернявая бабенка, похожая на куницу, говорила своей товарке «что полоумную отпустят после дознания, так как мыслимое – ли дело, чтобы девка, пусть даже такая дородная, как Лушка, такое бы над мужиком сотворила». Я крайне заинтересовался их беседой, но стоило мне подойти ближе, как чернявая бабенка, вмиг разгадав мой интерес, фыркнула и замолчала.
Всё не клеилось в этот день! Я полез за табаком и обнаружил, что в мешочке его совсем не осталось. К счастью вспомнил, что со мною батюшкина память – табакерка, которую я носил со дня его смерти с собой неотлучно, просто как память о родителе. «Наверное, и табак-то тот давно выдохся» – подумал я, с сомнением открывая табакерку. Ведь больше года я её не открывал – пользовался своим табаком.
Светло коричневый порошок натурально произвел взрыв в моей голове. Я отовсюду начал слышать голоса: «Девку жаль, невиновная она» – шамкала какая-то старуха, «бежать отседова надо, не ровен час загрызут как того бедолагу» – рассуждал какой-то мужик, «убийца-то все ещё где-то бродит» – вторил ему другой; «где бы сегодня перехватить?» – пьяно икала какая-то курва, «а глаза-то какие у него были, вовек не забыть» – охала мне в ухо девица лет двадцати, стоявшая рядом.
От неожиданности я испугался и сел на холодную землю, закрыв уши руками. Помогло, но не сильно. Проходившие мимо меня люди думали обо мне по большей части нелестно. Только какая-то вдовушка, добрая душа, посочувствовав, пожалела: «Какой красавчик, а без глаза. Ишь – ты, голову – то закрыл, видать, с похмелья мается, сердешный! Да замерз, наверное, бедненький! Уж я бы его отогрела» – но не успел я вскинуть на неё взгляд, как всё испортил Николя: «Да где же он? О! Да вот же сидит» – услышал я его голос, и одновременно он коснулся моего плеча. Наваждение закончилось так же быстро, как и началось. Поначалу я хотел все рассказать брату, но он и рта не дал мне открыть:
