Эндрю Клейвен - Час зверя
— Стой!
— Берегись!
— Вниз!
— Держи!
Впереди уже рельсы. Люди ждут на платформе, оборачиваются на крик. Лысый деляга опустил газету, уставился на девушку. Широкоплечий негр, затянутый в джинсы, шагнул наперерез, словно желая остановить ее.
Нэнси налетела на них, как ураган.
— Берегись! У меня револьвер.
Черномазый заколебался, и Нэнси миновала его. Вылетела на платформу. На миг укрылась от копов. Помчалась по краю платформы. Точно по желтой линии, отмечавшей границу перрона. Внизу рельсы пока пустые.
Где же поезд?
Нэнси всхлипнула от усталости. Топнула безнадежно ногой.
Поезда нет. Не идет. Она видела перед собой пустые рельсы. Больше бежать некуда. Чуть впереди бетонный перрон обрывался. Нэн, не чуя под собою ног, кинулась в самый конец платформы: то катается над самыми рельсами, то ударится о грязно-желтый кафель стены. Впереди поворачиваются испуганные лица, выбеленные низко нависшими флюоресцентными лампами. Позади новый вопль: копы завернули за угол. Настигают. Дышат в затылок:
— Стойте!
— Вы арестованы!
— Сестренка, брось пушку, стреляю.
В ловушке. Пространство оборвалось. Два шага — и платформа закончится. Вниз, на пути, уводит металлическая лесенка, а там дальше, изгибаясь, теряются в неведомой тьме серебристые рельсы.
Нэнси подбежала к обрыву, к белой кривоватой табличке, висевшей у края стены: «Спускаться на путь запрещено», красные буквы слились воедино, Нэнси заплакала, слезы струились по щекам, затмевая все вокруг.
Обернись. Поговори с ними. «Не стреляйте. Я напугана, только и всего. Маленькая напуганная папочкина кнопочка».
Конец ей, конец. Нэнси остановилась, грудь тяжело, болезненно вздымалась. Обернулась, попятилась — последние шаги к краю. Уронила плечи. Дыхание вырывается со свистом. Поглядела сквозь слезы. Все в тумане. Свет — точно глаза дракона. Лица, лишенные человеческих черт. Четыре полисмена, четыре уродливых гоблина. Огромные, несоразмерные синие твари надвигаются на нее, приближаются осторожно, ведь теперь она загнана в угол. Шагают быстро, левая рука на отлете, правая направляет ей в грудь оружие. «Господи Иисусе, они же меня запрут!» — спохватилась Нэн. Истинная правда, примут за сумасшедшую, отвезут в госпиталь, в чистую белую комнату, оставят наедине со стенами. С голосами, звучащими в ее голове.
Час зверя. Тогда он умрет. Ты должна прийти.
Вызовут мамочку. Мамочка будет навещать Нэн. Сядет на краешек кровати, кликнет по имени и заплачет. А Нэнси услышит только:
В восемь часов.
Голоса. Одна в запертой комнате с голосами.
Ты должна прийти.
Полицейским осталась пара шагов.
Двое впереди, мужчина и женщина. Револьверы смотрят ей в грудь. Приподняли левую руку, словно пригвоздив Нэн к месту.
— Спокойнее, мисс, спокойнее, — уговаривает женщина-коп.
Нэнси устало глядела на них, плача, задыхаясь. Сейчас ее схватят, запрут…
Ты должна прийти. Час зверя. Тогда он умрет.
— Я должна, — прошептал Нэнси, — я должна прийти.
Резко повернулась. Позади снова крик. Пригнулась…
— Эй!
— Стой!
— Погоди!
Ухватилась за верхнюю ступеньку металлической лестницы. Одним движением перебросила свое тело через край платформы. Вниз, вовнутрь, во тьму. На рельсы.
Споткнулась. Выпрямилась. Побежала.
Оливер ПеркинсБлондинка появилась из-за угла Шестой авеню. Оливер как раз только что вышел от бабушки. Красивая блондинка, шагает, прижимая к груди охапку книг, — должно быть, студентка из библиотеки. Мысли Перкинса перепутались.
Он следил, как девушка движется ему навстречу, сам, в свою очередь, приближаясь к ней. Высокая, широкоплечая, выглядит очень спортивно в своей красной куртке и джинсах. Кожа белая, но щеки порозовели под лучами солнца. Проходя мимо, девушка бросила на Перкинса быстрый взгляд. Тот посмотрел ей вслед, наблюдая, как движется аппетитная попка.
К тому времени, как сам он добрался до Шестой авеню, Перкинс уже вообразил, как бы они вдвоем занялись любовью. И не только секс — целая жизнь вдвоем: он всегда мечтал прожить жизнь с девушкой, которая выглядела бы так, как эта. Избушка в Колорадских горах. Блондинка распростерлась на ложе, покрытом медвежьими шкурами. Обнаженная, широко раскинула ноги, естественная, свободная. Перкинс бросил за дверью груду только что нарубленных дров и поспешно расстегивает джинсы. Вторгся в ее лоно, даже свитер снять позабыл. Окна заволокло изморозью. Туманные горы покрыты снегом.
Перкинс быстро шагал по Шестой авеню в сторону библиотеки. Руки засунул в карманы, согнулся, уронив подбородок на грудь; черные, прямые, точно у индейца, волосы свешиваются на лицо. Вообразил сладострастные вопли блондинки. Оторвал взгляд от носков своих кроссовок. Цепочка приземистых зданий из стекла и бетона уходит вдаль, к болезненно-синему небу. Сощурился от чересчур яркого света. Глаза саднит с похмелья.
Смачивая языком губы, Перкинс побрел дальше. И вновь привкус одиночества во рту, тяжесть внизу живота.
Неутешный, усталый от прежней любви,
О да, я был неутешен и склонил голову.
«Дерьмо», — подумал он и глубоко вздохнул. Джулия тоже блондинка. Тоже была сильной, спортивной, щедро и безоглядно отдавалась Оливеру. Запрокинув голову, растворившись в собственном крике, Оливер вновь припомнил, как в конце концов он утратил ее: занялся этим с мальчишкой прямо в реке возле их домика. Парню было от силы лет восемнадцать-девятнадцать. Тонкая кость, белая кожа, мечтательно почерневшие глаза. Ах, старый идиот. Паренек пристроился на скале возле реки, там, где Перкинс обычно купался. Совершенно голый и мокрый после купания, мальчишка сидел и читал «Листья травы», пристроив книгу перед собой на скале. Джулия спустилась по лесной тропинке и застигла их: погрузившись в воду, они сжимали друг друга в объятиях, кружились, кружились вместе с течением. Оливер обхватил паренька поперек груди, мальчик уронил голову ему на плечо.
— Я думала, он тонет! — кричала потом Джулия.
— Послушай, Джул, он сидел на скале совершенно голый, — оправдывался Оливер. — Ради Бога, он сидел и читал Уитмена. Что мне оставалось делать?
Как ни странно, этот довод не произвел на Джулию ни малейшего впечатления. Она стояла прямо перед ним, гневно сверкая глазами, скрестив руки на груди. Слезы медленно, упорно катились по ее смуглым от загара щекам. Оливер ни разу не видел, чтобы Джулия плакала. Он вспыхнул и обратился в пепел.
— Ты специально придумываешь все это, лишь бы не любить меня, — заключила она. — Больше я этого не вынесу. Не могу больше, и все.
Припоминая это, Оливер как раз проходил мимо библиотеки Джефферсона. Сказочный замок. Башни из красного кирпича, высокие стены, громоздящиеся на фоне низкорослых построек Гринвич-Вилледжа. Каменные пики, серые металлические крыши, готические лесенки и часовенки с цветными витражами. Башня с часами, четыре каменных лика, вознесшихся над городом. Воплощенный в красном кирпиче упрек: погляди на дом, где ты должен был творить свой шедевр, и предайся отчаянию.
Предполагалось, что здесь, в библиотеке, он напишет новые стихи. Это условие входило в награду, полученную им за «Час зверя». Государство выплатило Перкинсу премию в семь тысяч баксов и предоставило маленький кабинет в глубине библиотеки. Он даже располагал собственным ключом, мог приходить и не в рабочее время. И он приходил: ежедневно, а порой и по ночам, если не пил. Сидел в одиночестве за крошечным металлическим столиком, зажатым между металлическими стеллажами. Некуда даже ноги поставить. Сидел, склонившись над записными книжками; одиночество, нахохлившись, усаживалось ему на плечо, точно Ворон Эдгара. Писал строки, плохие, беспомощные строки, и выбрасывал их в корзину. День за днем. И по ночам тоже.
Проходя мимо библиотеки, Оливер отвел глаза. Он собирался пойти туда и нынче, но сегодня не стоит писать. Зато отсюда открывается прекрасный вид на парад в честь Дня всех святых. Развеселая толпа пройдет под самыми окнами. Монстры и призраки и все обитатели Диснейленда. Боковые улочки наглухо забьют зрители. Музыка отразится от поэтических небес Гринвич-Вилледжа.
Тут Перкинс вновь вспомнил про брата. Зах участвует в маскараде. Когда они виделись в последний раз, говорили только об этом. Это было в пятницу — он зашел к За-ху, чтобы вернуть книгу, философическое исследование природы Христа, которое Зах сумел навязать ему. Сгибаясь под тяжестью восьмисотстраничного талмуда, Оливер поднялся по узкой лестнице. Стукнул кулаком в фанерную дверь. Дверь распахнулась. Как это похоже на Заха: даже не запер дверь — входи, кто хочет, в медвежью берлогу.
Дверь отворилась, и вот они, голубки. Сидят друг напротив друга на постели у окна. В изножье — Тиффани. Личико Венеры, но тельце тонкое, точно струна. Черная футболка, черные джинсы. В густых черных волосах мелькают серебряные нити. Прислонилась к спинке кровати, вытянула длинные ноги. Изогнула в усмешке полные губы и перебирает рассеянно колоду карт таро. А на подушке — Зах, точно ее двойник: в черной футболке, черных штанах, и такой же худущий — все это дурацкая вегетарианская и какая-то там еще диета, изобретенная Тиффани. Но лицо — Чума, да и только. Зах в нейлоновой маске с изображением черепа.
