Никки Френч - Голоса в темноте
Им это просто неинтересно. А Айрин Беддоз надо было знать все. Она смотрела на меня умными глазами и ждала, чтобы я заговорила. И я сообщила ей, что спала превосходно, но покривила душой. Да, мне предоставили отдельную палату, но поскольку она располагалась не на острове посреди Тихого океана, каждую ночь примерно в два тридцать меня непременно будила криком какая-нибудь дама. К ней приходили, ею занимались, а я продолжала лежать, смотреть в темноту, думать, что значит быть мертвой, и вспоминать голос в подвале.
— Да, превосходно, — сказала я.
— Пришла ваша история, — начала Айрин. — Из вашего лечебного учреждения прислали общую историю болезни.
— Господи, я совершенно забыла, — ответила я. — Наверное, там много всякого, что можно взять и использовать в качестве улики против меня?
— Почему вы так говорите?
— Просто шучу. Хотя вы можете возразить, что нет таких вещей как «просто шутка».
— Вы мне не рассказали, что лечились от депрессии.
— А разве такое было?
Айрин сверилась с записной книжкой.
— В ноябре 1995-го вам прописали ССРИ.
— Что это такое?
— Антидепрессант.
— Не помню.
— Постарайтесь вспомнить.
Я немного подумала. 1995-й. Университет. Разрыв.
— Должно быть, это случилось, когда я рассталась с Джулзом. Я вам вчера о нем рассказывала. Я была в ужасном состоянии, думала, что мое сердце разбито, я не вылезала по утрам из постели, все время плакала и не могла остановиться. Удивительно, до чего много в человеке влаги. И тогда подруга заставила меня обратиться к нашему университетскому врачу. Он прописал мне таблетки, но не помню, чтобы я их принимала. — Я осеклась и рассмеялась. — Только не подумайте, что речь идет об амнезии. Просто я не придаю этому значения.
— Почему вы мне раньше об этом не сказали?
— В восемь лет мне подарили на день рождения перочинный нож. Через несколько минут я уже пыталась разрезать толстую деревяшку в саду и попала по пальцу. — Я показала левую руку: — Видите, здесь до сих пор маленький аккуратный шрам. Стоит мне посмотреть на него, и я представляю, как лезвие срывается и кромсает палец. Об этом я тоже не рассказывала.
— Эбби, мы с вами говорили о ваших настроениях, о том, как вы реагируете на стресс. А вы об антидепрессанте даже не упомянули.
— Хотите сказать, забыла — как не помню того, каким образом меня похитили? Но я же вчера исповедовалась, когда мы разговаривали.
— И ни словом не обмолвились, что лечились.
— Только потому, что не считала это существенным. У меня была в университете связь, потом все разладилось, и я впала в депрессию. Разве это важно? Хорошо, согласна, все важно. Наверное, я не упомянула об антидепрессантах, потому что чувствовала себя покинутой.
— Покинутой?
— Конечно. Я его любила, а он меня нет.
— Просматривая вашу историю болезни, я интересовалась вашей реакцией на другие случаи стресса в жизни.
— Но если вы решили сопоставить сидение в подвале в плену у человека, который грозит вас убить, и разрыв с другом или борьбу с экземой, от которой я не могла избавиться два года, — вы дошли до этого места в истории болезни? — то будьте уверены: сравнение невозможно.
— Есть одно общее — все это происходило с вами. Стало эпизодами вашей жизни. Я ищу стереотипы. Все, что случается, в какой-то мере влияет на человека. Надеюсь, что смогу вам помочь, чтобы изменения были не к худшему.
— Но в жизни происходят вещи, которые нехороши по своей сути. Вроде того, что случилось со мной. С этим ничего не поделаешь — такие испытания не могут иметь хороших последствий. И единственное, что мне теперь кажется важным, — пусть поймают и посадят за решетку того страшного человека, чтобы он не смог ни с кем учинить ничего подобного. — Я посмотрела в окно: над крышами синело небо. Я не ощущала уличного холода, но каким-то образом могла его видеть. И от этого ненавистная больничная палата показалась невыносимо душной. — И вот еще...
— Что?
— Мне очень надо отсюда выйти. Нужно возвратиться к нормальной жизни. Конечно, нельзя так просто собраться, надеть позаимствованную в больнице одежду и отправиться восвояси, хотя, когда начинаю задумываться, я не понимаю суть такого запрета. Но я хочу сообщить доктору Бернзу, что завтра ухожу. А если вам необходимо со мной встретиться, мы договоримся и я приду, куда вы скажете. Но я не могу больше здесь оставаться.
Айрин Беддоз всегда вела себя так, словно я говорила именно то, что она ожидала, и все ей было понятно.
— Может быть, это и правильно, но нецелесообразно, — заявила она. — Вас смотрели специалисты из разных отделений, а согласование мнений — настоящий координационный кошмар, так что остается просить прощение за проволочку. Но я слышала, что завтра утром намечается собрание, где будет обсуждаться, как нам поступать дальше. И один из самых очевидных выводов — отпустить вас домой.
— Можно мне прийти?
— Что?
— Можно мне прийти на собрание?
Впервые растерялась даже Айрин.
— Боюсь, что это невозможно, — ответила она.
— Вы хотите сказать, что я могу услышать неприятные для себя вещи?
Она ободряюще улыбнулась:
— Вовсе нет. Но пациенты не посещают врачебные конференции. Таковы правила.
— Просто я начинаю смотреть на свою болезнь как на расследование, в котором участвую сама.
— Ну что вы... Я приду к вам сразу после собрания.
Мой взгляд был прикован к окну.
— Буду паковать чемодан, — сказала я.
* * *В тот день я не видела Джека Кросса — он был слишком занят. Ко мне пришел другой, менее важный полицейский — констебль Лэвис. Он был из тех высоких людей, которые постоянно сутулятся, словно боятся удариться головой даже в такой комнате, как моя палата, не менее девяти футов высотой. Чувствовалось, что он дублер, но держался Лэвис дружески, словно мы с ним были вместе, а все остальные против. Он сел на стул рядом с кроватью, который показался под ним до смешного маленьким.
— Я пыталась связаться с Кроссом, — сказала я.
— Его нет в конторе, — объяснил полицейский.
— Так мне и ответили, — кивнула я. — Но я надеялась, что он мне позвонит.
— Кросс занят, — заметил Лэвис. — Он послал меня.
— Я собиралась ему сказать, что ухожу из больницы.
— Отлично. — Он произнес это так, будто заранее знал, что я скажу. — Я все передам. А меня послали обсудить парочку вещей.
— Каких?
— Хорошая новость, — радостно объявил он. — Ваш приятель. Терри Уилмотт. Мы начали о нем немного беспокоиться. Но он объявился.
— Работал или загудел?
— Он ведь немного выпивает?
— Иногда.
— Я вчера с ним встретился. Он был довольно бледен, но в общем в порядке.
— Где он был?
— Сказал, что болел. И останавливался в доме приятеля в Уэльсе.
— Похоже на Терри. А еще он что-нибудь сказал?
— Ему нечем было особенно поделиться.
— Что ж, тайна прояснилась. Я ему позвоню.
— Так он с вами еще не связался?
— Нет.
Лэвис смутился. Судя по всему, он был из той категории взрослых, которые краснеют, спрашивая время.
— Босс просил меня навести кое-какие справки, — сказал он. — Я звонил в вашу компанию «Джей и Джойнер». Приятные люди.
— Готова вам поверить.
— Мы пытались установить период времени, когда вы исчезли.
— И преуспели?
— Полагаю. — Он потянул носом и оглянулся, словно проверяя пути отступления. — Какие у вас планы?
— Я же уже сказала: планирую завтра уйти из больницы.
— А как насчет работы?
— Не думаю, что пока в состоянии. Но через недельку-другую хочу заступить.
— Вернетесь на работу? — В вопросе полицейского прозвучало удивление.
— А как же иначе? Я должна зарабатывать на жизнь. И дело не только в этом. Я хочу вернуться к нормальной жизни.
— Что ж, правильно, — согласился Лэвис.
— Извините, — сказала я, — мои личные проблемы вовсе не ваше дело.
— Не мое, — буркнул констебль.
— И у вас, должно быть, полно всяких проблем.
— Порядком.
— Признаю, что мало чем сумела вам помочь.
— Мы предпринимаем все возможное.
— Мне искренне жаль, что я не смогла найти того места, где меня держали. Я совсем не образцовый свидетель. Скажите: есть какие-нибудь результаты? Должны проверить имена других жертв, которые я дала Кроссу. Была надежда, что это может дать ключ к расследованию. Что-нибудь удалось найти? Полагаю, что нет, иначе бы вы сказали. Хотя мне никто ничего не говорит. Это еще одна причина, почему я не хочу оставаться в этой комнате. Здесь я поняла, что значит быть старой и немощной. Все обращаются со мной, будто я немного не в себе. Если заходят, говорят очень медленно и задают самые простые вопросы, словно у меня не все в порядке с головой. И считают, что не следует ничего говорить. Если бы я время от времени не устраивала бучу, обо мне бы преспокойно забыли.
