Борис Шпилев - Бандитский век короток
— Ой! — сказал Олег. Глаза его от нестерпимой боли выкатились из орбит, нож выпал из ослабевшей руки. Гром поймал его и вогнал по рукоятку в прыгающий вверх-вниз щетинистый кадык Ждана.
Олег был крепким парнем. Он упорно цеплялся за уходящую из него вместе с кровью жизнь. Агония его была долгой и мучительной.
Присев на стул у окна, Алексей дождался конца и, посмотрев в потускневшие, закатившиеся глаза Олега, негромко сказал:
— Ну, зачем ты предал меня, дурень?!
Гром привёл себя в порядок и завалил трупы мусором и тряпьём. Покинув негостеприимные развалины, он спешил к дому Кацмана, удивляясь обилию кружащегося в воздухе пепла и запаху гари.
Мыслей было много, они приходили и уходили, а две вертелись в голове с настойчивостью прилипшего к заднице банного листа. Мысль первая была об Ольге, вторая мысль — об Олеге. Грому было жаль парня. В его извращенной логике была толика здравого смысла. Ждан хотел купить жизнь своей любимой ценой жизни ее брата и своего друга.
Гром давно понял, что на войне нет абсолютно правых и виноватых, просто все идет так, как должно идти. Причина предшествует следствию, следствие спешит за причиной. И только твое собственное чувство справедливости и правоты заставляет встать на ту или другую сторону.
* * *Бригадир Александр Фокин по кличке Лом, широко раскинув ноги, лежал на кровати в спальне своей двухкомнатной квартиры и млел. Он большими глотками прихлёбывал из стакана водку, в которой плавал полурастаявший кубик льда, и пофыркивал, словно конь, с удовольствием наблюдая за сноровисто снующей вверх-вниз между его волосатыми ляжками светловолосой девичьей головкой.
— Давай, Люська! Ещё! А теперь языком пощекоти! — покрикивал Лом, елозя задницей по давно не стиранным простыням. И в тот момент, когда струя спермы готова уже была извергнуться из его мощного детородного органа в услужливо подставленный розовый ротик, нагло, громко заверещал телефон, стоящий на стуле у кровати.
Тяжело вздохнув, Фокан сел, оттолкнул тяжело дышащую возбужденную девушку.
— Какого хера?! — заорал он в телефонную трубку, чувствуя сосущую боль внизу живота.
— Лом! Але! Это я! — с неменьшим энтузиазмом заорали на том конце провода. Лом узнал пьяный голос Чики, командира одной из подчиненных ему «пятерок».
— Слышь, Лом, тут такой цирк творится! Бухали, это, мы щас в «Теремке», с корешами. — Фокин сообразил, что Чика говорит об уютном загородном ресторанчике. — На въезде в город, у поста нас, натурально, тормозят псы и начинают свой коронный песняк: «Денег дай, денег дай!» А Игорёха достаёт стольник баксов и давай над ментом прикалываться: «Станцуй, тогда дам». Мент в обиженку, Игореха ржёт, короче — уссысся! — Чика визгливо рассмеялся, и Лом понял, что он не только пьян, но и вусмерть обкурен.
— Ты чё гонишь?.. — сердито начал он, но Чика перебил его:
— Ты слушай, бля! Короче, пока мы летёхе по ушам ездим, другой мент тормозит тачку, серебристая такая. За рулем чурбан какой-то. Не знаю, о чем они там базарили, только чурбан этот вдруг срывается и — по газам, аж покрышки задымились. Менты от нас, в натуре, отъе…лись, в тачки попрыгали и за ним! Мы — следом, интересно же! Короче, у чурбана тачка — зверь, прёт под двести, наша «бээмвуха» и то, как в жопе заторчала. Менты видят такое дело и давай палить по колёсам. Чурбанский рыдван кувырк, и в канаву! Менты подлетают, чурку этого волочат, зацепило его, а потом… потом, смотрю, кобылу из машины вытаскивают! — Чика замолчал, переводя дух.
— Слушай, ты, урод! — потеряв терпение, закричал Лом. — Что за мудянку ты мне тут гонишь?! Дело говори!
— Так я и говорю! — заторопился Чика. — Помнишь, ты мне фотки мужика и бабы давал? Говорил еще, что Крот за них награду обещал?
— Ну! — мгновенно напрягся Лом.
— Так вот, она это, точняк! Мужик не тот, а баба — один в один.
— Ты уверен?! А то от дел меня оторвал, понимаешь…
— А я тебе про что целый час толкую? — обиженно загудел в трубку Чика. — Бля буду — она! — И вдруг усмехнулся: — Знаем мы твои дела! Ты, смотри, с Люськой поосторожнее. А то она тебе через хер всю душу высосет!
Положив трубку, Лом задумался, потер щетинистый подбородок…
Девушка придвинулась к нему, потерлась о крутое плечо розовым соском.
— Подожди ты! — рассеянно отмахнулся от неё бандит и, поколебавшись, потянулся к телефону.
* * *— Он — никто! Понятно?! И фамилия его — никак! — Меряющий кабинет широкими шагами Крот остановился у окна, заложил за спину коротковатые руки и с минуту беззвучно шевелил тонкими синеватыми губами, точно убеждал сам себя, пробовал сказанное на вкус. — Он обыкновенный, сраный человечек, чмо и лох… Я правильно говорю? — Федор Петрович оставил изучение падающих за окном снежинок и обратил бледное, одутловатое лицо к пятерым сидящим за огромным столом.
Пятеро согласно закивали: мол, правильно.
— Но если он лох и чмо, то почему он не жрёт водку и не сидит тихо, а бегает по городу и пачками цокает моих людей? — Крот обвёл тяжёлым взглядом присутствующих.
Тихомиров, Толбоев, Романов и недавно заменивший покойного Ваню Хлыста старший бригадир Славик Косой потупились и развели руками, пожали плечами: не знаем, мол. И только Хмура, развалясь в кресле, увлеченно наблюдал, как за окном, на подоконнике, суетится воробьиная стайка.
— Почему он до сих пор жив?! — заорал Крот, багровея, наливаясь дикой злобой. — Ты! — Он ткнул пальцем в Тихомирова. — Я дал тебе два дня на его ликвидацию. Чью голову ты мне принёс, его или свою?
Глеб Фёдорович с трудом поднялся из-за стола. Его жирное тело тряслось, как кусок студня. Круглое, румяное лицо скомкалось и гримасничало.
— Фёдор Петрович… как бог свят… не понимаю ничего, — забормотал он, обильно потея и вытирая красный загривок огромным клетчатым носовым платком. — Сначала Боксёра с тремя «быками». Не парни, звери. Наутро все четверо с дырками во лбу… Пятерка Беса на пожарище у Кацмана… а сам Бес пропал. Потом Хлыст с Фролом и этот… Жданов. — Тихомирова вдруг передернуло так, что его брыластые щёки затряслись.
— А сегодня утром из почты жена достала вот это… — Глеб Фёдорович трясущейся рукой передал Кроту клочок бумаги, на котором от руки печатными буквами было написано: «Ты следующий». Под надписью была нарисована цифра «12».
— Я тоже получил такую, — подал голос молчавший до этого Гарик Толбоев. — Только у меня цифра другая — «14». Четырнадцатое ноября через шесть дней…
— А двенадцатое через четыре… — глубокомысленно произнес Славик Косой. Произведя в уме столь сложное вычисление, он остался очень доволен собой. — Я, к примеру, ни хера такого не получал, — «бык» с видом превосходства посмотрел на остальных. — Значит, бздит он на меня наезжать.
Наступила пауза. Косой веселился. Крот мерял шагами расстояние от стола до стены. Тихомиров потел. Толбоев и Романов тихо говорили о чем-то. Хмура подошел к окну и постучал пальцем по стеклу. Дравшиеся на подоконнике воробьи прекратили крикливую перебранку и брызнули в разные стороны.
— У меня тоже есть такая. Три дня назад получил, — прервал затянувшееся молчание Константин Николаевич Романов. Держа в одной руке стакан, доверху наполненный тоником, другой он разгладил на столе скомканный листок. — Только у меня восьмерка нарисована. — Он поднял глаза на окружающих и увидел, как все они опасливо отступили на несколько шагов. Вокруг Константина Николаевича образовалась некая зона пустоты, наполненная звенящим ощущением опасности.
— Чего вы на меня так смотрите? — недоуменно огляделся Романов и, бледнея, спросил: — Какое сегодня число?
Тихомиров открыл рот, собираясь ему ответить, да так и застыл с разинутым от удивления ртом и выпученными глазами. Стакан в руке Романова, на две трети наполненный тоником, неожиданно взорвался искристым фейерверком осколков, а на стильном, светлом (соль с перцем) пиджаке Константина Николаевича поползло, быстро расширяясь, кровавое пятно.
— Что за… — начал было говорить Романов, изумленно глядя на осколки стакана в своей руке, и внезапно, словно марионетка, брошенная кукловодом, упал лицом на стол, громко стукнувшись лбом о полированную поверхность. Тишина повисла в комнате на тонкой, липкой паутине страха.
Слава Косой чаше остальных присутствующих сталкивался с непосредственной опасностью, поэтому он первым очнулся от ступора и, тонко, по-заячьи крикнув, опрокинув стул, бросился к выходу.
Невидимая смерть ударила Славу в спину так, что он, пролетев оставшиеся до двери метры, ударился о неё лицом, грудью и плечами, осев на пол и оставив на белом дереве затейливый багровый иероглиф.
«Если это выстрелы, то почему так тихо?» — подумал Крот.
«Что происходит?» — озадачился Глеб Федорович.
