Зоран Чирич - Хобо
На этот раз отец никак не отреагировал. Официальные лица — тоже. Хотя был такой момент, когда я подумал, что они хотят увести и меня. Не знаю, откуда возникло такое впечатление. Может, я осознал, что за химия у меня внутри, или же химия сама заявляла о себе так, как этого требуют химические законы. Постольку, поскольку на мою легкую паранойю никто не обращал внимания, я снова почувствовал похмельную жажду. Пришлось сдержаться, потому что, думаю, было бы неприлично просто так взять и пойти на кухню, а там налить себе чего-нибудь покрепче. Вдруг это оказалось бы нарушением закона? Короче, я остался на месте как приклеенный, пошатываясь и наблюдая за ментурой. Они перешептывались, игнорируя отца и не скрывая желания показать ему, что они тоже «кто-то и что-то», что они на такие картины насмотрелись и что весь этот театр для них просто повседневная морока. И что они никому не позволяют морочить себя больше, чем нужно для того, чтобы констатировать факт смерти, вырвавшей из жизни еще одного невинного человека. Они работают со смертью в каких-то других, недоступных для всех остальных местах. Им приходится обрабатывать любую смерть. Это тайна, которую никому не открыть. Правда, я и не пытался, меня их тайна не интересовала. Единственное, что мне было интересно, так это узнать на чьих плечах сидит моя голова. Ох, мне казалось, что даже моя слюна имеет привкус алкоголя, однако ухоженная, с хмурыми лицами, ментура, наслаждаясь своей неприкасаемостью, упорно делала вид, что не замечает моих страданий кающегося грешника без единой капли транса в себе. Вскоре они ушли, унося с собой свои вымученные позы, а мы с отцом остались корчиться и задыхаться среди нахлынувших в дом родственников.
Не успел я выпить и третьей рюмки, как услышал неразборчивые голоса и приглушенный шум. Готов поклясться, воздух в комнате завибрировал, когда там появилась мать. Она влетела как фурия, я с трудом узнал ее. Я почти испугался ее деформированного лица с новыми тиками и новыми морщинами. Пустой, зияющий взгляд, глаз как будто совсем нет. Распатланные волосы, мятое платье, сломанный каблук. К счастью, на ней была очень, очень качественная косметика, которая не потекла даже от моря слез. Как последний слабак, я почувствовал стыд из-за ее причитаний. Но я не был последним слабаком, просто мне мешало, что мать в роли скорбящей матери закатила сцену. А причитать она не умела, поэтому получился визг. Пытаясь ее успокоить, я подбежал к ней и обнял, со стороны это напоминало эпизод боя без правил. Она колотила меня кулаками по лицу, по шее, по груди, внятно крича: «Почему? Почему?». Я себя не спрашивал, «почему». Насчет отца не знаю, было видно, что он старается держаться как взрослый мужчина, у которого есть сыновья. Хорошо это или плохо, но он принял мужское решение. Пока она остервенело колотила меня кулаками и царапала, я вспомнил, что она иногда говорила мне: «Ты вылитый отец, просто кусок его задницы».
Должен признать, родители всегда делали все, чтобы я чувствовал себя несчастным. Я с этим смирился давно. Таковы наши железы, они выделяют что-то странное и извращенное, похожее на нас самих. Длинные ухоженные ногти матери были в моей крови. Я по-прежнему не спрашивал себя «почему». Тем не менее, я почувствовал благодарность к тетке и отцу, когда они ее от меня оторвали. Теперь я мог вернуться на кухню и допить ту свою рюмку.
Истерика получила новое содержание — вместо «почему» теперь слышались крики «где он». По всей квартире разносились полные отчаяния вопли. Каждый вовлекал каждого в свою партию причитаний и утешений. Для похорон никто себя не берег. Алкоголь в моих венах размышлял о том, что диагноз всегда один и тот же — какой невыносимой ни была бы боль, люди всегда еще невыносимее. Мне действительно стало легче, когда приехала «скорая» и появились люди в серовато-белых халатах. Им было не впервой спешить на помощь моей матери. Вот у кого было чему поучиться. Началась новая серия — уговоров и призывов успокоиться. У врача была смуглая кожа, бронзовый загар от природы. Малоподвижный и флегматичный, очки у него постоянно съезжали, когда он наклонялся над матерью, виднелись его сине-желтые носки. Молниеносно сверкнул шприц в руках толстой усатой медсестры. Одой рукой она расчистила дорогу среди заботливых родственников, другой начала раздевать пациента. Я воспользовался моментом и прокрался на кухню, где меня ждала новая выпивка. Она была мне нужна как никогда. Я весь прокис от ожидания, когда же все это кончится. А никак не кончалось. Я пошел в ванную и почистил зубы.
* * *Брат уже плавал в формальдегиде, когда мать проснулась. Она со стоном подняла голову с мокрой от слюны подушки. Она щурилась через почерневшие веки, словно отвращение не давало ей открыть глаза. Тем не менее, меня она узнала. В какой-то момент, пытаясь оттолкнуть меня, ее обессилевшая рука задела мою щеку. Мне стало неприятно. Захотелось провалиться прямо на этом месте. Было страшно дышать, я весь превратился в какую-то требуху. Ее ладонь была такой же ледяной, как пот, от которого промокла моя одежда. Бледная, как застиранное черное, она казалась мне то сонной тенью, то дохлой вороной. Но меня было не обмануть. У нее внутри вращался огненный шар. Я видел, что она все предала анафеме. «Мне нужно его увидеть», ее воображение обезумело. «Я должна его спросить, почему он это сделал». Повисла мертвая тишина. Я молчал изо всех сил, полностью парализованный, только кадык предательски ходил вверх-вниз. Отец подскочил со стаканом воды, она с отвращением его оттолкнула. Ее вопрос было не утопить в стакане воды. Отец не отступал. Смочил пальцы и стал нежно массировать лоб матери. Гнусавым голосом он повторял ее имя, а другой рукой разглаживал складки ее платья. Я больше не мог это переносить. Сжал ее руку — бессмысленное проявление поддержки — и очень, очень скользящим шагом удалился. Я уполз в ванную, поплескал себе в лицо холодной водой и еще раз почистил зубы.
А немного позже началось. Забившись между буфетом и плитой, я курил бездымные сигареты, глотал неощутимый алкоголь и прикидывал, как бы мне свалить из дома. Там, за стенами квартиры, я был бы чуть менее лишним, чуть более незаметным. Кроме всего прочего я нуждался в какой-нибудь музыке. Я слышал, как мать зовет Бокана и молился, чтобы кто-нибудь из соседей врубил радио. Но напрасно. Все были, понимаете ли, до чертиков обходительны. Так что в моей ситуации я был как медведь в ловушке: лежишь на дне глубокой ямы со сломанными костями и точно знаешь, что за тобой придут, что про тебя не забудут. Потом я услышал звон разлетающихся осколков стекла, сопровождающийся криками. Я рванул на второй этаж нашей квартиры и увидел суетящихся родственников, которые борются с разъяренной матерью, стараясь при этом, чтоб она не упала. Потом они дотащили ее до дивана, надеясь успокоить ее тем шумом, который производили, казалось, что они устанавливают в спальне стиральную машину. Ну, хоть какой-то толк от них есть. Я заметил несколько капель крови на паркете под окном. Ничего страшного. Отец, правда, думал иначе. Он был в таком ужасе, что дал матери пощечину, крича шипящим голосом, словно кто-то вырывает у него язык. «Успокойся же ты, прошу тебя! Как тебе не стыдно?». В конце концов, и его прорвало, и ему изменила профессиональная выдержка, и он показал свое истинное лицо. Я схватил его так, как будто он весь был одной шеей, он не сопротивлялся, не хотел, чтобы от его рубашки оторвались пуговицы. Я перетащил его в другой конец комнаты, с очень, очень сочными ругательствами в его адрес. Мне было приятно смотреть, как он стирает слюни со своего резинового лица. Через несколько минут подъехала «скорая». Похоже, они ждали в засаде. Констатировали поверхностные порезы и повторно применили интра-ультра-венозно-оральную комбинацию. Пока они возились с матерью, ее рот сложился в гадкую демоническую улыбку. Он оставался начеку. Мне показалось, что так выглядит кошмарный навязчивый сон.
Хоть у нее и не хватило храбрости выброситься из окна, я знал, что с таблетками все может оказаться по-другому. Таблетки были менее болезненным и более радикальным решением. Кроме того, мать уже к ним очень привыкла. У нее был целый фармацевтический склад: успокоительное, снотворное, для снижения давления, для очистки сосудов головы, сердечное, болеутоляющее, одурманивающие, тонизирующее. Выбрасывая в помойное ведро все эти медикаменты, я обнаружил в нем отцовский мундштук с надписью «Филигрань, мэйд ин Призрен», он был сломан. Хм, такое на него не похоже. Мундштук был его настоящим талисманом, если он его не сосал, то постукивал им о край письменного стола, приводя в порядок свою «летящую документацию», а иногда указывал им на кого-нибудь из нас, сообщая важные жизненные истины. Вдруг меня осенило, я вспомнил, что этот мундштук ему подарил Бокан, несколько лет назад, на день рождения. Надо же, как люди меняются.
