Джузеппе Д'Агата - Возвращение тамплиеров
Джакомо отчасти понимал, что подобная немыслимая сцена, с ее нестерпимой медлительностью, могла привидеться только в кошмарном сне.
Но был ли это действительно сон?
Наконец Анна, подойдя совсем близко, с трудом подняла меч, занесла его над головой юноши и уже готова была со всей силой, на какую только способна, нанести удар. Удар, который перерубил бы шею Джакомо.
Но вдруг она остановилась, словно кто-то помешал ей или появился в комнате. Занесенный меч замер в нескольких сантиметрах от его шеи. Анна снова прислушалась и повернулась к двери. Потом отошла и тотчас исчезла, словно призрачная тень.
Настойчивый стук в дверь разбудил Джакомо. Молодой человек испустил возглас облегчения. В дверях появился все тот же Ансельмо и с неизменной вежливостью сообщил, что к молодому хозяину прибыл гость. Какой-то весьма достойный господин ожидает его в гостиной.
Приходя в себя, Джакомо взглянул на часы и удивился:
— Но сейчас полночь.
Ансельмо пожал плечами:
— Он очень настаивал, утверждая, что речь идет о срочном деле. Более того — о жизни или смерти. Он выразился именно так.
— Кто это? Вы знаете его?
Слуга покачал головой:
— Мне кажется, однажды я его уже видел. Ах да, вот первое, что он сказал: он ваш друг. Я поразмыслил и решил поверить ему.
Джакомо поднялся с постели, поправил узел галстука и поискал другой пиджак.
Человек, ожидавший его, только что приехал в такси из скита Сан-Себастьяно.
Ему можно было дать лет сорок: довольно высокого роста, длинные, до плеч, светло-пепельные волосы, пронзительные светло-голубые глаза, тонкие губы, острый прямой нос. К этому следовало прибавить элегантный темный костюм. Все это придавало гостю решительный и волевой вид; казалось, он так и излучал энергию. В гостиной горел чудесный камин восемнадцатого века. Человек протянул к огню необычайно белые и холеные руки. Беспокойство, терзавшее его во время поездки в такси, прошло и сменилось приятным волнением от весьма желанной встречи. Когда Джакомо вошел в гостиную, человек встретил его широкой улыбкой. Юноша, не веря своим глазам, в изумлении замедлил шаг:
— Доктор Вайзе!
— Джакомо!
Наметившееся было объятие не состоялось. Но его вполне заменило горячее рукопожатие.
— Вы… вы здесь…
— Когда-то мы обращались друг к другу на «ты». Что-нибудь изменилось?
— Конечно нет, Гельмут. Конечно нет. Я так рад тебя видеть!
— Я тоже и поэтому спешил сюда изо всех сил.
Джакомо изобразил вопросительный жест.
— Я позволил себе приехать сюда глубокой ночью, потому что был очень встревожен. Мне показалось… у меня было ощущение, что ты в опасности. Ты ведь знаешь, я верю в такие приметы.
— В опасности? — переспросил Джакомо, выигрывая время для раздумий. И в самом деле, ему тотчас вспомнилось только что пережитое сновидение, жуткий кошмар… Призрак Анны с мечом возник из-за чувства вины, которое у Джакомо еще не прошло. Но Анна отступила, словно кто-то помешал ей или испугал, — и произошло это именно в тот момент, когда появился Гельмут Вайзе.
— Знаешь, несколько минут тому назад я видел тебя во сне.
— И вот я здесь. Видишь, было все-таки какое-то предостережение.
Они расположились у камина. Гельмут попросил Джакомо погасить весь свет: достаточно огня. Длинные, ровно колеблющиеся языки пламени стали отличным фоном для разговора о прошлом. Предстояло рассказать другу другу многое. Они не виделись уже два года, и для Джакомо это было особенно напряженное, насыщенное событиями время. Он сильно изменился с тех пор. Порывистый подросток, увлекавшийся чем угодно, от футбола до старинной живописи, превратился в серьезного молодого человека. Пожалуй, даже чересчур серьезного.
Говорил в основном Джакомо, стараясь ничего не упустить и все более вдаваясь в детали по мере того, как приближался к настоящему моменту. А Гельмут оставался, как и прежде, внимательным слушателем, не перебивая собеседника даже во время паузы. Лишь изредка он вежливо прерывал Джакомо, желая что-нибудь уточнить или выяснить какие-то подробности. Гельмут слушал с задумчивой улыбкой, но взгляд его, приобретя в полумраке металлический блеск, ни на мгновение не отрывался от лица молодого человека. Временами Джакомо испытывал некоторую неловкость — он чувствовал, что взгляд Гельмута как бы проникает в самую глубину его души, совершенно обнажая ее. И вдруг он понял, у кого еще был точно такой же взгляд, становившийся иногда столь же загадочным, — у падре Белизарио. Но сходство между ними на этом не исчерпывалось. Обоих — и Гельмута, и падре Белизарио — Джакомо считал своими учителями и духовными отцами. Один наставник сменил другого, но произошло это так естественно, что молодой человек задался вопросом, не знакомы ли они, — настолько удивило его неожиданное открытие.
После некоторого раздумья — Джакомо решил, что тот пытается вспомнить, но не может, — Гельмут покачал головой в знак отрицания. Но добавил, что охотно встретился бы с монахом. Когда Джакомо уже заканчивал свой рассказ, Гельмут обратил его внимание на одно обстоятельство.
— Восставшие меченосцы и ливонская ветвь тевтонских рыцарей… — произнес он, как бы размышляя вслух. — Действительно, история повторяется. Десятилетиями человечество опасалось атомной войны, а бояться нужно совсем другого… Просто невероятно.
— Что?
— Опасаться нужно этнических конфликтов и религиозных войн. Опять… — Затем Гельмут вдруг резко спросил: — Кто такой этот профессор Борги?
— Я уже сказал тебе, очень странный человек. Похоже, он обладает паранормальными способностями.
— Я не так выразился. Я хотел спросить о другом. Ты полагаешь, его действительно интересуют исторические расследования или же за этим скрывается поиск чего-то иного, что он не хочет открыть тебе и твоему другу?
Вопрос не стал для Джакомо неожиданностью: падре Белизарио тоже предупреждал об этом, и почти теми же словами.
— Чего-то иного? Но чего?
Вместо ответа Гельмут поднялся:
— Покажи рисунок, который так поразил тебя.
Они прошли в гостиную, где находилась графика. Казалось, рисунок не произвел на Гельмута никакого впечатления, возможно, потому, что в теперешнем виде он ничем не отличался от прочих архитектурных эскизов Пиранези.
— Кроме антиквара Музиани, кто еще видел этот рисунок?
— Яирам.
— А еще? Борги, падре Белизарио?
— Нет, им я только рассказывал о нем.
Тем временем Гельмут рассматривал даты, обозначенные на обороте рисунка, но видно было, что и они нисколько не волнуют его. А с другой стороны, как он отнесся к рассказу Джакомо о цепи необычайных событий? Он сохранил невозмутимость, не удивился, не задал никаких вопросов.
— Гельмут, по-твоему, есть какая-нибудь связь между исчезновением храма на рисунке и появлением названия на карте?
— Ты полагаешь, это имеет отношение к убийству Анны?
— Возможно. Но почему ты всегда отвечаешь вопросами?
Гельмут улыбнулся. Его лицо, невероятно гладкое, покрылось сетью тончайших морщинок.
— Необъяснимые вещи — это как выдержанное веками коллекционное вино. Их следует смаковать не торопясь. — Они вышли из гостиной. — Когда навестишь меня в Штутгарте, постараюсь раздобыть тебе бутылку такого вина.
— Не знаю, приеду ли я в Германию. Хотелось бы, но…
— Да конечно приедешь. В Арденнском сражении принимали участие и немцы, не так ли? Ты ведь не можешь заниматься серьезным историческим расследованием, исключив одну из сторон.
— Не знаю, стану ли вообще заниматься этим. Не уверен. Мне бы хотелось, чтобы ты поговорил с Борги и дал мне серьезный совет. Я очень на него рассчитываю.
Гельмут возразил чересчур бурно:
— Не хочу встречаться с ним.
— Почему?
— Думаю, и ему это не доставило бы удовольствия, — сказал Гельмут, сделавшись вдруг совершенно спокойным.
— А чем ты сейчас занят? Преподаешь?
Гельмут покачал головой:
— Руковожу исследовательским центром «Фонда фон Зайте». Туда и приглашаю тебя. Вот увидишь, тебе это пойдет на пользу. Получишь бесценный опыт.
Они вошли в комнату Джакомо.
Гельмут осмотрелся и жестом выразил одобрение.
— Все как два года назад. Стараешься выглядеть взрослым, Джакомо… Понятно, что для тебя это важно. Но мне почему-то кажется, что ты так и остался прежним мальчишкой.
Он подошел к византийской Мадонне и перекрестился. Джакомо сделал то же.
— Говоришь, будто приближаешься к вере? — спросил Гельмут.
— Это трудная дорога, но, наверное, единственная, по которой стоит идти.
— Веру нельзя завоевать раз и навсегда. Надо сражаться за нее ежедневно. И к тому же ее так легко снова утратить… Особенно когда уверен, что крепко удерживаешь свое приобретение. — Гельмут остановился возле канделябра с девятью ветвями, любуясь им. — А этого прежде не было.
