Вильям Хортсберг - Сердце Ангела
— А как называют того, кто крещен?
— Хунси-канзо.
— Ты тоже хунси-канзо?
— Я был крещен давно, — кивнул Пупс.
— Когда ты видел Джонни Фаворита в последний раз на вашем курином празднике?
— Я тебе говорил, я не встречал его с начала войны.
— А что означала куриная нога? Та, что лежала на рояле, перевязанная ленточкой?
— Означала, что я слишком много болтаю.
— Насчет Фаворита?
— Вообще. О том, о сем…
— Не слишком убедительно. Пупс. — Я выпустил дым ему в лицо. — Ты не пробовал играть на рояле с рукой в гипсе?
Пупс попытался было подняться, но, сморщившись от боли, плюхнулся обратно.
— Ты не сделаешь этого.
— Я сделаю все, что нужно. Пупс. Могу запросто сломать тебе палец.
В глазах старого пианиста появился неподдельный страх. Для пущей убедительности я пощелкал костяшками правой руки.
— Спрашивай все, что хочешь, — выдавил он. — Я и так сказал тебе слишком много.
— Ты не встречал Джонни Фаворита последние пятнадцать лет?
— Нет.
— А Эванджелина Праудфут? Она не говорила, что видела Джонни?
— Я об этом не слышал. Последний раз она упоминала о нем лет восемь или десять назад. Я помню это, потому что тогда здесь появился какой-то профессор из колледжа; он хотел написать книгу о ритуале Обеа. Эванджелина сказала ему, что белым людям нельзя бывать на хумфо. А я тогда пошутил, что, дескать, если они умеют петь, тогда другое дело.
— И что она?
— Сейчас скажу. Так вот, она не рассмеялась, но и не рассердилась. Просто сказала: «Пупс, будь Джонни жив, он был бы могущественным хунганом, но это не значит, что я должна открывать дверь каждому белому, умеющему шевелить розовым язычком». Видимо, она думала, что Джонни мертв и похоронен.
— Пупс, так и быть, я рискну поверить тебе. А к чему эта звезда на твоем зубе?
Пупс скривился. Резная звезда блеснула в свете электрической лампы над головой.
— Это… чтобы люди знали, что я ниггер. Не хочу, чтобы они когда-нибудь ошиблись.
— А почему она перевернута?
— А так красивей.
Я положил одну из своих визиток на телевизор.
— Оставляю тебе карточку со своим телефоном. Услышишь что-нибудь — позвони.
— Ага. Будто у меня и без этих звонков мало неприятностей.
— Как знать, вдруг тебе понадобится помощь — когда снова получишь заказной почтой куриную ногу…
Снаружи заря уже окрасила ночное небо, напоминая румянец на щеке девушки из церковного хора. По пути к машине, я выбросил бритву с перламутровой рукояткой в мусорный бачок.
Глава восемнадцатая
Когда я наконец завалился в кровать, солнце сияло вовсю, но я ухитрился проспать почти до полудня, несмотря на дурные сны. Меня преследовали кошмары поярче, чем фильмы ужасов из «Вечернего шоу». Эпифани Праудфут резала горло петуху под рокот барабанов вуду. Танцоры покачивались и стонали, только на этот раз кровь не иссякала, и алый фонтан из бьющейся в агонии птицы заливал все вокруг, как тропический ливень, пока танцоры не начали тонуть в кровавом озере. Я увидел, как тонет Эпифани, и, оставив свое укрытие, бросился бежать, меся каблуками кровавую жижу.
В панике я несся по пустынным ночным улицам. Кругом стояли пирамиды из мусорных бачков; из канав на обочинах за мной следили крысы величиной с бульдогов. Воздух источал гнилостное зловоние. Я бежал и бежал, почему-то превращаясь из добычи в преследователя и пытаясь догнать далекую фигуру на бесконечных незнакомых улицах.
Но как бы быстро я ни бежал, догнать ее не удавалось. Когда тротуар кончился, погоня продолжилась по усеянному мусором и мертвой рыбой песчаному пляжу. Впереди замаячила огромная, как небоскреб, морская раковина, и человек вбежал в нее. Я последовал за ним.
Изнутри раковина напоминала радужно-светящийся кафедральный собор с высоким сводчатым потолком. Наши шаги отдавались эхом в закручивающемся спиралью проходе. Он все сужался, и вот, наконец, последний изгиб, и я увидел противника, путь которому преградила огромная, подрагивающая стена из мясистой плоти моллюска. Выхода отсюда не было.
Я схватил человека за воротник пальто и развернул к себе, одновременно толкая его назад, в слизь. Это был мой близнец. Будто смотришься в зеркало. Он заключил меня в объятия и поцеловал в щеку. Губы, глаза, подбородок — каждая черточка — как у меня. Я обмяк, сраженный жаром его любви, а затем ощутил его зубы. Он впился зубами в мой рот, а руки его добрались до моего горла.
Я стал вырываться, мы оба упали, и я все пытался нащупать его глаза. Мы боролись на жестком перламутровом полу. В какой-то момент его хватка ослабла, и я вцепился руками в голову двойника, утопив большие пальцы в его глазах. Он не издал ни звука. Мои руки вдруг погрузились в эту голову, и знакомые черты просочились меж пальцев, как влажное тесто. Лицо его стало бесформенной массой, и когда я попытался убрать руки, они увязли в нем, как в жирном пудинге. С воплем я проснулся.
Горячий душ успокоил мои нервы. Через двадцать минут, выбритый и одетый, я ехал к своему гаражу. Оставив там «шеви», я пошел к киоску с провинциальными газетами, рядом с Таймс-Тауэр. Фото доктора Альберта Фаулера было на первой странице «Покипси Нью-Йоркер» за понедельник. Заголовок гласил: «ИЗВЕСТНЫЙ ДОКТОР НАЙДЕН МЕРТВЫМ». Я прочел всю заметку за завтраком в аптеке Уэлана на углу Парамаунт-Билдинг. Причиной смерти значилось самоубийство, хотя никакой записки не нашли. Тело обнаружено в понедельник утром двумя коллегами Фаулера, обеспокоенными тем, что он не явился на работу и не отвечал на звонки. Женщина на фотографии, которую покойный прижимал к груди, была его женой. О морфине и пропавшем кольце не упоминалось. Содержимое карманов покойного не приводилось, поэтому я так и не узнал, сам он снял кольцо или нет.
Я выпил вторую чашку кофе и отправился в контору, чтобы просмотреть почту. Там был обычный каждодневный хлам и письмо от одного человека из Пенсильвании, предлагавшего за десять долларов выслать почтой курс лекций по анализу сигаретного пепла. Я смахнул всю пачку в корзину для мусора и прикинул, чем мне сейчас заняться. Неплохо было бы съездить на Кони-Айленд и попытаться отыскать Мадам Зору, гадалку Джонни Фаворита, но я решил, что вначале стоит заглянуть в Гарлем. Эпифани Праудфут многое утаила от меня прошлым вечером.
Вынув из конторского сейфа свой «дипломат», я начал уже застегивать пальто, но тут зазвонил телефон. Это был междугородный заказной вызов от Корнелиуса Симпсона. Я сказал телефонистке, что беру оплату на себя.
— Горничная передала ваше послание, — произнес мужской голос. — Ей показалось, что у вас было что-то срочное.
— Вы Спайдер Симпсон?
— Да вроде бы.
— Мне хотелось поговорить с вами насчет Джонни Фаворита.
— а о чем именно?
— Ну, скажем, не встречали ли вы его последние пятнадцать лет?
Симпсон рассмеялся.
— В последний раз я видел Джонни сразу после Перл-Харбора.
— А что здесь смешного?
— Ничего. Во всем, что касается Джонни, смешного мало.
— Так почему же вы рассмеялись?
— Я всегда смеюсь, как подумаю о том, сколько денег потерял, когда он надул меня, — объяснил Симпсон. — Это гораздо приятней, чем плакать. А в чем, собственно, дело?
— Я готовлю очерк для «Взгляда» о забытых певцах сороковых годов. Джонни Фаворит стоит первым в списке.
— Не в моем списке, приятель.
— Вот и славно, — согласился я. — Если беседовать только с его поклонниками, интересной статьи не получится.
— Единственным поклонниками Джонни был чужаки.
— Что вы знаете о его романе с девушкой из Вест-Индии, Эванджелиной Праудфут?
— Ни черта. В первый раз об этом слышу.
— Вы знали, что он интересовался вуду?
— Втыкать булавки в кукол? Что ж, это на него похоже. Джонни был с причудами. Всегда влезал во что-то странное.
— Например?
— Да вот, однажды, например, я увидел, как он ловит голубей на крыше нашей гостиницы. Мы были где-то на гастролях, не помню точно где, и он сидел там с большой сетью, словно какой-то чокнутый собаколов. Я решил, что ему, быть может, не понравилась гостиничная жратва, но после шоу заглянул к нему в номер, а он сидит там — перед ним на столе распотрошенный голубь, — и тыкает ему карандашом в кишки.
— А зачем это было нужно?
— Вот и я спросил его о том же. А он бросил мне в ответ какое-то забавное слово, не помню какое, и когда я попросил растолковать его по-английски, он объяснил мне, что эта штука предсказывает будущее. Дескать, этим занимались жрецы в Древнем Риме.
— Да, похоже, он крепко влез в черную магию.
— В самую точку, приятель, — рассмеялся Спайдер Симпсон. — А не будь это потрохами голубя, так было бы черт знает чем другим — чайными листьями, гаданием по ладони или йогой. Он носил тяжелое золотое кольцо с древнееврейскими письменами. Хотя, насколько я знаю, он не был евреем.
