Джон Кейз - Первый всадник
Как будто им есть что скрывать.
А теперь — катастрофа. Дейли пролетел полмира, чтобы остаться за бортом.
Надо будет обязательно загладить вину, хотя бы попытаться. Правда, пока ничего не поделаешь.
Энни перевернулась на другой бок, прижала к себе подушку и принялась мечтать о завтрашнем дне. На рассвете она встанет и поможет Киклайтеру подготовить оборудование. Потом все, кроме Киклайтера с Брайаном, отправятся на снегоходах в Копервик. Физики сказали, что ехать примерно час. А оставшиеся погрузят все необходимое на вертолет и прилетят даже раньше.
Хотя грузить придется много: большую палатку — временный штаб, еще пару маленьких палаток, два компактных генератора, три баллона с дизельным топливом. А также еду, походную кухню, ружья и все необходимое для вскрытия могил: буры, лопаты, контейнеры для тел, веревки и полный ящик ткани, пропитанной раствором формальдегида.
Если Киклайтер не ошибся в расчетах, то на вскрытие могил уйдет три дня.
Энни не помнила, как заснула, но, видимо, это все-таки произошло, потому что внезапно наступило утро. Она сидела в кресле рядом с койкой, с книжкой на коленях, — кажется, посреди бессонной ночи ей пришло в голову почитать. Горела лампочка, безо всякой нужды: каюту заливал солнечный свет. Энни бросила взгляд в иллюминатор на яркое синее небо, озадаченно поморгала и вскочила, как ребенок, проспавший рождественское утро. Никогда еще ей не удавалось принять душ так быстро, не замочив при этом волосы, и почти мгновенно же одеться. Секунды спустя Энни ринулась на палубу, на бегу натягивая защитные очки.
— Неприятности, соня.
— Что?
— Неприятности, — повторил Брайан, размашистым шагом направляясь к вертолету.
— Какие?
Не останавливаясь, физик ткнул пальцем вверх. Энни не сразу сообразила куда смотреть, однако вскоре сориентировалась: флаг яростно хлопал на ветру.
Брайан развел руки и покачался из стороны в сторону.
— Ветер!
Энни упала духом. Она не разбиралась в вертолетах. Когда сильный ветер оказывается слишком сильным?
— Не волнуйся, — сказал Марк, появившийся из ниоткуда с кружкой кофе. — Держи.
— Спасибо.
— Сильнее ветер не станет.
— Ты уверен? — переспросила Энни, ухватившись за кружку обеими руками и сделав огромный глоток.
— Я видел прогноз погоды.
— А Брайан…
— Брайан — паникер и любит выставлять все так, будто он трудится за всех, даже когда работы вообще нет.
— А как же ветер?
— Плевать.
Час спустя рычащий караван ярко-красных снегоходов построился на льду и рванул прямо в утреннее солнце. На каждом находилось по два человека. Свист ветра и рев моторов не давали разговаривать. Впрочем, Энни и не пыталась. Зачем разменивать лучший день всей жизни на пустую болтовню?
Сбоку из снега возник белый медведь. Держась на безопасном расстоянии, он помчался наперегонки с караваном — белый на белом, почти невидимый. Так же внезапно, как и появился, он исчез, растаял, будто дымок от обгоревшей спички.
Кругом — белая пустота. Энни смотрела на нее во все глаза.
На полпути их обогнал вертолет. Энни помахала рукой. На мгновение ей почудилось, что вертолет отозвался и приветливо махнул лопастями, прежде чем слиться со снежным горизонтом.
Вскоре путь превратился в бескрайнее поле из ям и расселин — любая из них без труда проглотила бы снегоход с потрохами. По решению Марка караван отступил и обошел опасный участок с севера.
Наконец через два долгих часа они въехали в Копервик.
Городок был точно таким, каким и представлялся: заброшенным шахтерским поселением. Смотреть особо не на что. Темно-серая деревянная церковь без окон, зато высокая и даже со шпилем. Аккуратный ряд лачужек. Ангар с бочками для нефти. Полоса развороченной мерзлой земли вела к спуску в шахту. Зная о тайнах, сокрытых в этом неуютном месте, нельзя было не поразиться безграничности покоя, сковавшего Копервик.
Энни слезла со снегохода, огляделась и удивленно замерла: вертолет Брайана стоял неразгруженный.
— Вперед! — рассмеялась она и махнула в его сторону. — Работы невпроворот!
Энни так не терпелось посмотреть на кладбище, скрытое за угрюмой церковью, что, выскочив из-за угла, она едва не врезалась в Киклайтера.
— Ой, извините! Я просто…
Тут девушка смолкла. Киклайтер смотрел ей прямо в глаза, но все-таки ей показалось, что он не сразу ее узнал.
— Энни, — наконец произнес он и взял ее за руку.
В его взгляде сквозило неприкрытое горе, и Энни испугалась.
— Что случилось? — спросила она, совсем не желая услышать ответ.
— Что-то страшное.
У Энни засосало под ложечкой. Киклайтер обернулся к кладбищу и через плечо кивнул на церковь.
Энни подняла глаза. Только теперь она заметила, что темно-серая стена густо вымазана белой краской. Что это, граффити? На Крайнем Севере? Отступив на пару шагов, Энни вгляделась в стену.
Грубые белые пятна сливались в цельный рисунок, примитивное изображение в знакомом стиле — память услужливо подсказала: «Герника» Пикассо.
— Лошадь.
Да, это была лошадь, вернее конь, вздыбленный, с диким взглядом, оскаленными зубами и раздувающимися ноздрями.
Киклайтер кивнул.
Оба помолчали.
— Здесь кто-то уже был, — решилась Энни. — Да?
— Да. — Киклайтер внезапно сник. — Здесь кто-то уже был.
Глава 9
Хотя официальное время перелета — три с половиной часа, Дейли добирался до Хаммерфеста полтора дня. Только первый рейс, Архангельск — Мурманск, летал ежедневно. Самолет Мурманск — Тромсё летал по вторникам и пятницам, а рейс Тромсё — Хаммерфест выполнялся лишь по выходным.
Впрочем, все это не важно. Времени предостаточно: «Рекс мунди» прибудет самое раннее через пару дней, а тогда все уже образуется. Что бы ни случилось (а ураган еще не утих, хотя и двинулся дальше на восток), второй раз этот корабль не уйдет.
Да и жалеть особо не о чем. По сравнению с «Ломоносовской» даже зал ожидания в мурманском аэропорту показался Дейли комфортабельным. Здесь было тепло, хотя и пришлось провести почти целые сутки, скорчившись на неудобном пластиковом стуле и то и дело вздрагивая от непонятных объявлений. Все-таки нигде так не научишься ценить тепло, как в Архангельске.
Когда последний самолет наконец пронзил сплошные облака и внизу появился Хаммерфест, Дейли охватила эйфория. С неба город выглядел выставкой игрушечных домиков. Из самолета прекрасно просматривались порт за высоким утесом и несколько пришвартованных кораблей. Далеко в море протянулись три длинных пирса, у которых сгрудились траулеры и прогулочные катера.
С воздуха Хаммерфест напоминал мамину рождественскую деревню — необъятную коллекцию керамических домиков, деревьев и прочих фигурок, каждый год любовно расставлявшихся на просторах из ватного снега. Ни любимым племянницам, ни даже редко гостившим кузинам не дозволялось прикасаться к деревне или ее обитателям. Окошки всех домиков и зеркальная поверхность маленького прудика всегда сверкали хрустальной чистотой. У каждой фигурки было свое постоянное место. Каждый год одни и те же статуэтки пели рождественские песенки у того же самого домика. Высокий мужчина с грудой подарков каждый год спешил к изящной усадьбе в колониальном стиле.
Ежедневно мама вытирала с фигурок пыль. Еще в детстве Фрэнк понял, что ее рождественская деревушка — это параллельный мир. Устав от настоящей тусклой жизни в тесном двухквартирном домике всего в миле от нефтеперегонного завода, мама воображала себя в своей игрушечной деревеньке, в фарфоровом особнячке.
Там был идеальный, упорядоченный мир, где снег никогда не пачкается и никто не звонит по субботам, чтобы напомнить о закладной. Там всегда было Рождество, папы приходили домой с цветами, не пьянствовали и не изменяли мамам.
Дейли поежился, глядя в иллюминатор. Он не любил вспоминать детство. Мама давно умерла, а рождественскую деревню убрали на чердак к тетке Делле. После маминой смерти тетки мгновенно прибрали дом к рукам. Когда Фрэнка-старшего не смогли найти, они сами всем прекрасно распорядились. (И как его было найти? Он мотался со своей танцовщицей по всему Бризвуду, откуда ему было знать, что жена умерла?) Когда же «сам» появился на похоронах, потрясенный то ли горем, то ли чувством вины, его охватила внезапная, неестественная щедрость.
— Забирайте все, — заявил он и раздал вещи жены теткам. — Дотти с радостью вам бы это отдала. Куда нам с Фрэнком-младшим девать эту рождественскую дребедень?
Вскоре он пришел в себя и принялся скорбно поносить «вороватых сестриц», которые «обчистили его до нитки». Как и следовало ожидать, мамина коллекция, которую именовали не иначе как «старым хламом», подскочила в цене, но к тому времени от нее уже ничего не осталось. «Всё присвоили старые гарпии», — повторял отец.
