Питер Альбано - Возвращение седьмого авианосца
— Слушаюсь, сэр.
Фудзита продолжил:
— Не забывайте, что слово офицера — закон. — Он посмотрел на летчика. — И обращаюсь к вам как к самураю — больше никаких драк. Избегайте встреч. Это приказ. Когда покончим с арабами, вы можете сделать друг из друга отбивную. Но помните, пока этого не случилось, в храм Ясукуни мы должны отправиться все вместе.
— Клянусь своей погибшей семьей, — пообещал Коноэ, туманно глядя на американца.
Брент ответил твердым взглядом.
— А я своим погибшим отцом.
Хотя адмирал Фудзита болезненно поморщился от воспоминаний, новые слова он произнес спокойнее.
— Помните, что император Хирохито находится на престоле шесть десятилетий. Эпоха Сева. — Коноэ вытянулся, будто его ткнули копьем.
— Эпоха просвещения.
— Чтобы быть более точным, — слова Фудзиты резали воздух, словно острая бритва бумагу. — Сева означает просвещенный мир. Вы оба должны покинуть это помещение просвещенными, осознающими, кто ваши настоящие враги, и с миром в душе по отношению друг к другу. Ясно?
— Так точно, сэр! Так точно, адмирал! — хором ответили офицеры.
Кивнув, Фудзита заговорил еще более резко.
— Женщине разрешаю появляться только на мостике. Вы свободны.
— Лейтенант Коноэ — псих, — сказал Брент Росс, застегивая последнюю пуговицу на чистой рубашке зеленого цвета. Брент только что принял душ в крохотной душевой своей каюты и осторожно расчесывал волосы, избегая притрагиваться к полдюжине свежих ссадин на голове. На одной щеке у него красовался синяк, во рту ощущалась боль — во время драки он прикусил щеки. Нижняя губа была рассечена, а подбородок саднило, когда Брент говорил.
— Он сослужил вам хорошую службу, — ответил Марк Аллен со стула перед рабочим столом каюты.
Устало и тяжело Брент опустился на жесткий матрац койки, давая отдых мышцам разбитого тела; ложась на спину, он расслабил свой могучий торс и пробежался глазами по крохотной каюте. Раньше ее обитателем был давно умерший офицер штаба. В соответствии с японскими традициями обстановка была типично спартанской: койка, туалет, умывальник, зеркало, громкоговоритель, лампа над головой в лабиринте труб и кабелей, подвывающий вентилятор, латунные часы и вездесущий портрет восседавшего на коне молодого императора Хирохито, прикрепленный к переборке над койкой.
— Да, оказал, — согласился Брент, поворачиваясь лицом к пожилому человеку. — Я чуть не убил его, дорвавшись до ломика.
— Знаю.
— Не могу понять, адмирал. Когда я ранен, оскорблен и зол, мне кажется, я становлюсь сумасшедшим.
— Ничего необычного, Брент. Естественное стремление к самосохранению.
— Не только это. Я стремлюсь уничтожить, стереть врага с лица земли. Подобное произошло со мной в Токио.
— Помню. Бандиты из «Саббаха», — вздохнул Марк Аллен. — Это наследственное.
— Мой отец, — отрешенно заметил Брент.
— Да. Порох Росс — так мы его звали. Порох, из-за его характера, вы же знаете.
Молодой человек кивнул.
— Да, знаю. Я очень близко познакомился с его характером. — Оба мужчины хмыкнули. Потом Брент описал свою встречу с Фудзитой и рассказал об угрозах адмирала.
— И еще он наверняка сказал лейтенанту Коноэ, что тот может осуществить свою месть в… э-э… соответствующее время.
— Как вы догадались, адмирал?
— Ха! Типично японское решение. Наш друг Коноэ потерял лицо, когда вы чуть не убили его.
— Меня остановил Мацухара.
— Знаю. — Адмирал нетерпеливо отмахнулся от Брента. — Его карма пострадала. Но месть священна, и он может восстановить карму, погибнув при отмщении, может даже обрести нирвану.
— Не слишком привлекательно для христианина, адмирал. — Марк Аллен улыбнулся.
Брент сел и вытянул длинные ноги сбоку от койки, опершись руками об ее металлический каркас.
— Я никогда не забуду, как Огрен, Уорнер и Джексон направили свои эсминцы на крейсер.
— Это было самоубийство.
— Самоубийство, адмирал, — для американских капитанов с американским экипажем спасать японский авианосец, громивший Перл-Харбор. И рейд кэптена Файта по спасению японских заложников в Трипольскую гавань — это одна из самых смелых операций, которую я когда-либо видел. А они были американцами, никак не самураями.
Марк Аллен начал постукивать кулаком по столу.
— И вы считаете, что японцы не оценили этих жертв?
— Коноэ — типичный пример.
— Он один, Брент, к тому же псих. Большинство японцев помнят погибших американцев…
Брент прервал адмирала.
— Когда мы использовали самолет «Бруклин», эсминцы, это выглядело так, что они собираются потопить нас шестерых, ни споров, ни ненависти не возникало.
Марк Аллен понимающе кивнул, его кулак перестал подпрыгивать на столе.
— Во вторую мировую войну у пехотинцев была одна поговорка: чем ближе ты к фронту, тем дружелюбнее люди.
— Мы находились близко к фронту.
— Мы были им, Брент.
— Но, адмирал, «священная война» арабов — джихад — направлена против нас.
— Верно. Но эта опасность не так серьезна. На первый план могут выйти старые обиды.
— Коноэ — пороховая бочка с ненавистью.
— Вы удивлены?
Молодой офицер медленно выдохнул.
— Нет. В общем-то, нет. Сорокадвухлетняя изоляция, гибель семьи.
— Брент, примите его каким он есть. У него свои приоритеты.
Энсин ухмыльнулся.
— А потом уже я.
Аллен продолжил.
— Но мы видели эту ненависть и в других.
— Сначала… — Брент задумчиво помолчал. — Сначала и подполковник Мацухара был таким же.
— Да. И тому были причины. Он тоже потерял всех родных.
— Тот же налет на Токио, адмирал. — Росс постучал огромным кулаком себе по лбу. — Но он изменился.
— Когда вы это поняли?
— Это началось на той токийской улочке, где я дрался с теми двумя фанатиками саббаховцами. Я был вне себя — собирался разбитой бутылкой перерезать горло одному из них.
— Вы знаете, почему Мацухара сохранил ему жизнь?
Удивленный вопросом, Брент поднял глаза.
— Почему? Ну, я думаю…
Аллен оборвал его.
— Вы той самой бутылкой выбили арабу глаза, разорвали нос, превратили его лицо в кровавое месиво. В принципе лица-то уже и не осталось. По самурайским понятиям, жизнь для него была значительно более сильным наказанием, чем смерть. Почему, вы думаете, японец перерезал глотку другому арабу? Я слышал его разговор с адмиралом Фудзитой. Оба они посчитали, что это была хорошая мысль.
Брент подался вперед.
— Я с ними согласен. Почему нет? — Он медленно выпрямился. — Кавамото, Хиронака, Ацуми, Такамура, Кодзима да и остальные члены экипажа, мне кажется, приняли нас. В общем, они относятся к нам с уважением, и это мне нравится.
— Правильно, Брент. Они переросли старую ненависть или забыли о ней на время благодаря адмиралу Фудзите.
— Мы нужны адмиралу, чтобы помочь ему сохранить свой пост.
— Не только для этого, Брент. Он очень любит вас.
Брент обвел рукой пространство вокруг.
— Я просто часть оборудования, и у меня самые лучшие глаза на корабле.
— Знаю. Но вы для него как внук.
— Правнук, адмирал. — Первый раз за время разговора Брент засмеялся и добавил: — Он пожертвовал своим правнуком ради «Йонаги».
— Да, Брент. Он пожертвовал собой.
6
Авианосец «Йонага» двигался на северо-восток со скоростью восемнадцать узлов. Погода резко изменилась. Через несколько дней авианосец вошел в «лошадиные» широты, пересек тропик Козерога и оказался в тропической зоне; стояла жаркая, влажная, изнуряющая погода. Ограниченная в передвижении тесным пространством мостика, Кэтрин обычно проводила утренние часы рядом с Брентом, не ища себе другой компании. Считая женщину арестанткой, Фудзита игнорировал ее присутствие на мостике, он обычно осматривал горизонт в бинокль или нервно ходил из стороны в сторону, если не видел корабли эскорта на своих местах. Сразу же после пересечения экватора мостик охватило волнение, когда по радио было получено сообщение о взрыве нескольких нефтедобывающих платформ в Северном море. Чуть позже пришла радиограмма, что следует приготовиться к встрече летающей лодки: двухдвигательного патрульного бомбардировщика-амфибии PBY «Каталина». На «Йонагу» направлялся агент ЦРУ Фрэнк Демпстер с донесением слишком важным, чтобы его передавать по радио.
Стояло раннее утро, только что взлетели самолеты боевого патруля, «Йонага» находился всего в 30 минутах к северу от экватора и шестистах милях к северо-востоку от Маркизских островов, когда появилась летающая лодка. Вглядываясь вдаль с мостика, Брент наблюдал, как солнце неохотно выползало из-за горизонта, озаряя небо насыщенными красными и пурпурными тонами. Безграничное хлопковое поле махровых барашков облачков окрасилось бледно-золотым цветом, стирающим тени уходящей ночи с коротких крутых волн.
