Мишель Фейбер - Под кожей
Ты-ы-ы-ы-ы-ы! — глумливо завывала атмосфера. Установленные на мосту через равные промежутки металлические таблички со стилизованным изображением надутой порывом ураганного ветра сети, подрагивали. Давным-давно, когда она только еще начинала осваивать дорожные знаки, этот, как и все прочие, представлялся ей бессмысленным иероглифом. Ныне он обращался непосредственно к ее второй натуре, заставляя Иссерли стискивать руль так, точно тот был норовившим вырваться из ее рук животным. Пальцы словно свело судорогой, Иссерли казалась, что она различает между костяшками кистей пульсирование подкожных сосудов.
И все же, бормоча себе под нос, что она не позволит сбить ее с пути, нет, не позволит ничему, Иссерли подразумевала не боковой ветер, но Амлиса Весса. Он, внезапно ворвавшийся в ее жизнь, был опаснее ураганов Северного моря, и предсказать, к чему приведет его появление, она не могла. Но к чему бы оно ни привело, ей определенно не удастся справиться с этим, всего лишь цепляясь за руль своей машины.
Она уже миновала середину моста, до инвернесского конца его оставалось несколько минут езды. Медленно влачась во внешнем ряду, она вздрагивала всякий раз, как мимо нее с ревом проносилась машина, шедшая на большей, чем ее, скорости; натиск ветра внезапно спадал, потом возвращался с обновленной свирепостью. Слева от Иссерли кружили в воздухе чайки, хаос белых птиц, бесконечно падающих вниз, зависающих над самой водой фьорда и уходящих под нее так, точно она была не водой, а илом, который засасывал их. Иссерли окинула взглядом далекие окраины Инвернесса и попыталась заставить себя посильнее нажать на педаль акселератора. Судя по спидометру, попытка успехом не увенчалась. Ты-ы-ы-ы-ы-ы! — продолжал вопить ветер до самого конца моста.
Съехав с него наконец-то целой и невредимой, она перестроилась во внешний ряд и постаралась начать дышать глубоко, размеренно и отлепить руки от руля. Напор ветра сник почти сразу, можно было и машину вести нормально, и дело свое делать тоже. Теперь Иссерли была на твердой земле, владела собой, машина ее ничем от других не отличалась, а сама она выполняла работу, которую никто другой выполнить не смог бы. Никакие слова и мысли Амлиса Весса отменить этого факта не могли — никакие. Она незаменима.
Хотя и само это слово внушало ей тревогу. Незаменима. Люди обычно ищут в нем утешение, когда чувствуют, что их того и гляди заменят.
Иссерли попыталась представить себе, как это происходит с ней, попыталась честно и стойко. Возможно, нашелся кто-то, готовый пойти на те же жертвы, на какие пошли она и Ессвис. Она и Ессвис оказались тогда в отчаянном положении, хоть и каждый по-своему, — разве не может попасть в такое же, опять-таки по-своему, и кто-то другой? Вообще-то, вообразить это трудно. Такого отчаяния, какое испытывала она, никому другому испытать не дано. К тому же, тот, кто возьмется за ее работу, будет человеком неопытным, не проверенным в деле. А при тех умопомрачительных деньгах, какие в него вложены, разве решится «Корпорация Весса» пойти на такой риск?
Скорее всего, не решится. Однако и это утешало Иссерли не так уж и сильно, поскольку мысль о ее несомненной незаменимости также внушала ей тревогу.
Ибо означала, что «Корпорация Весса» никогда ее не отпустит.
Означала, что ей придется выполнять эту работу до скончания века. Означала, что день, в который она сможет насладиться миром без неприятных мыслей о тварях, ползающих по его лику, не придет никогда.
Ну ладно, все это, сердито напомнила себе Иссерли, никакого отношения к Амлису Вессу не имеет. Да и с чего бы ему иметь? По какой бы причине ни явился сюда молодой Амлис, она может быть только личной, с «Корпорацией Весса» не связанной. И нечего ей сходить с ума от беспокойства при одном только звуке его имени.
Да, разумеется, Амлис — сын важной шишки, однако нет ни малейших признаков того, что он унаследует империю этой шишки. Амлис даже не работает в «Корпорации Весса» — он вообще отроду нигде не работал, — и вряд ли наделен полномочиями принимать решения от ее имени. Собственно говоря, насколько знает Иссерли, к миру бизнеса Амлис относится с презрением, а отец видит в нем, свою личную неудачу. Это у него неприятности, у Амлиса, а не у Иссерли. И ничего страшного в его появлении на ферме Аблах, каким бы ни было оно неожиданным, нет.
Так почему же ей так хочется уклониться от встречи с ним?
Против самого юноши (или он уже мужчина? сколько ему может быть сейчас лет?) она ничего не имеет; того, что он станет единоличным владельцем крупнейшей корпорации мира, никто от него не ждет. Лично ее он ничем не обидел, а в прошлом его подвиги Иссерли даже забавляли. Он то и дело попадал в выпуски новостей — по обычным для богатого молодого прохиндея причинам. Как-то раз он сбрил все волосы — этого требовал ритуал вступления в причудливую религиозную секту, — Амлис присоединился к ней под вспышки журналистских блицев, а через неделю вышел из нее, ничего прессе не объяснив. В другой раз, как сообщалось, отец жестоко разругался с ним из-за поддержки Амлисом ближневосточных экстремистов. А однажды он выступил с публичным заявлением о том, что икпатуа, если принимать ее в малых дозах, повышает настроение, не причиняя никакого вреда, и потому запрещать ее употребление законом не следует. Ну а уж девушкам, поднимавшим шум, уверяя, что они забеременели от него, просто числа не было.
В общем и целом, он был типичным богатым отпрыском с грозно нависавшим над его головой колоссальным наследством.
Вторая натура Иссерли, отнюдь не дремавшая, пока она предавалась размышлениям, вернула ее на водительское сиденье, заметив нечто важное — автостопщика, голосовавшего в некотором отдалении, стоя напротив первой из множества понастроенных между Инвернессом и югом Шотландии крикливо раскрашенных придорожных закусочных. Иссерли вслушалась в свое дыхание, пытаясь понять, достаточно ли она успокоилась для того, чтобы взяться за решение ожидающей ее трудной задачи. Вроде бы, достаточно.
Впрочем, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что машину ловит самка — изнуренная, седая и убого одетая. Иссерли проехала мимо, игнорируя призывный взгляд существа одного с ней пола. Хватило мгновения, чтобы взгляд самки передал Иссерли всю ее обиду, все уныние, а затем она обратилась в пятнышко, уменьшавшееся в зеркальце заднего вида.
Вот теперь Иссерли была и вправду готова к работе и радовалась, что у нее есть чем занять голову, и помимо Амлиса Весса. Ей повезло, следующий стопщик обнаружился всего через пару миль. На сей раз самец и, на первый взгляд, весьма недурной, но, к сожалению, торчавший в таком месте, где остановиться решился бы только совсем уж бесшабашный водитель. Иссерли помигала стопщику фарами, надеясь, что он поймет: она подсадила бы его, не сделай он это благодеяние чересчур для нее опасным. Вообще-то она сомневалась, что простое мигание фарами сможет передать ему эту мысль: скорее всего, он примет их вспышки за выражение недоброжелательности, за издевку.
Впрочем, не стоит думать, будто он для нее потерян, возможно, она еще увидит его на обратном пути — перешедшим в более безопасное место. За годы работы Иссерли поняла, что жизнь нередко дает человеку второй шанс: ей случалось даже подсаживать стопщиков, которых она видела за много миль и часов до того благодарно влезавшими в чьи-то еще машины.
И Иссерли, исполнившись оптимизма, покатила дальше.
Она провела на дороге весь день, снуя вперед и назад между Инвернессом и Данкельдом, снова и снова. Село солнце. Вернулся ушедший куда-то с утра снегопад. Один из дворников обзавелся обыкновением неприятно повизгивать. Несколько раз она заправлялась топливом. И за все это время ни один подходящий водсель ей не подвернулся.
К шести она почти уверилась, что понимает, почему ее так страшит встреча с Амлисом Вессом.
На самом деле, никакой связи с его положением в обществе этот страх не имел; она была бесценной частью бизнеса, он — бельмом на глазу такового и, скорее всего, боялся «Корпорации Весса» еще и посильней, чем она. Нет, главная причина, по которой он пугал ее, была намного проще.
И состояла в том, что Амлис Весс — ее соотечественник.
Когда она предстанет перед ним, он увидит ее такой, какой увидел бы любой нормальный человек, и будет потрясен, а ей придется беспомощно наблюдать за его потрясением. Она знала по опыту, что почувствует, и готова была на все, чтобы этих чувств избежать. Мужчины, с которыми она работала на ферме, поначалу тоже испытывали потрясение, однако они уже привыкли к ней, более или менее, и могут заниматься своим делом, не разевая при виде ее рты (хотя, когда в работе их выпадает затишье, она ощущает на себе их взгляды). Не удивительно, что она предпочитает отсиживаться в своем коттедже — и по какой причине Ессвис сидит в своем, ей тоже понятно. Быть чудищем утомительно.
