Чарльз Паллисер - Изгнание
Гвиневер изучала мое лицо.
– Похоже, вы удивлены, мистер Шенстоун. Вы слышали, что кто-то говорил об Уиллоуби? Или о его жилище на Хилл-стрит?
В этот момент Энид издала какой-то странный звук. Я не сразу распознал в нем смех.
Люди много говорят о любви с первого взгляда, но ничтожно мало сказано о том, что можно разлюбить с первого взгляда.
Это был как раз такой случай. Глядя в их лица, сияющие торжествующей злобой, я вдруг понял суть того, о чем они говорили вчера. Про девушку, которую заметили поздно вечером выходящей из жилища джентльмена. В ответ мне захотелось сказать что-то хлесткое этим наглым девицам. Я произнес:
– Потрясен, что вы сплетничаете о частной жизни людей.
– Не такой уж частный случай. Девушка хотела породниться со знатным господином. Вот и завлекла его в ловушку. Решила захомутать джентльмена и надеялась скомпрометировать, чтобы он был вынужден жениться на ней.
Я сказал:
– Отлично вас понял. Она рассчитывала на его благородство, а у него такового не оказалось.
Девушек это позабавило, но потом Энид с негодованием произнесла:
– Он проигнорировал шантаж бесстыдной авантюристки.
Энид не просто глумлива, она еще и глупа. Хуже ли это ума и коварности ее сестры?
Она отвернулась, и девушки ушли не попрощавшись.
Шесть часовВозможно, я никогда больше ни с кем из них не заговорю. И, надеюсь, не изменю своей решимости. Как я мог думать, что Энид мне интересна? Она смеется надо мной. Как я ошибся. Какой я дурак. Холодное и бессердечное создание. Эта тонкогубая улыбка, когда они с сестрицей пытались уязвить меня. Бессердечная злюка.
Четверть седьмогоСердце мое очерствело, цветы любви увяли. Я больше не способен любить.
Половина седьмогоНашел возможность сунуть в руку Бетси подарочек из магазина. Она удивилась, и, думаю, ей понравилось. Я прошептал:
– Поговорим позднее.
Семь часовТолько что Эффи прошла за мной и втолкнула меня в сырую старую столовую в дальней части дома, сказав:
– Я точно знаю, чего ты добиваешься.
Я удивился:
– О чем ты?
– Там у себя наверху. Это отвратительно, какой мерзостью ты там занимаешься. И если завтра или в понедельник не уедешь, то все расскажу маме.
Я ответил, что понятия не имею, на что она намекает.
Сестра наклонилась так близко, что я почувствовал ее дыхание у себя на щеке. Она сказала:
– Когда матушка узнает, ей будет ужасно больно, но тебе же все безразлично, не так ли?
– Хочешь, чтобы я ушел, а ты продолжила свое возмутительное распутство, – ответил я, протиснулся мимо нее и выбежал из комнаты.
Половина восьмогоУжас, ужас. Никогда не видел маму такой расстроенной, настолько неспособной справиться со своими чувствами.
Около часа тому назад она завела меня в гостиную. Они с Евфимией пытались согреться у камина, где еле теплились три куска угля. Было видно, как сильно она расстроена. Показав мне письмо, которое я видел за завтраком, матушка сказала, что оно пришло от дяди Томаса утром и что ему сообщили о моем отчислении за «грубый проступок».
Не успел я открыть рот, как заговорила Евфимия:
– Тебя отчислили не за провал на экзаменах, а из-за долгов, не так ли? За какие-то двадцать фунтов не отчисляют.
Пришлось сознаться, что, в общем, я задолжал семьдесят фунтов.
Мама ахнула.
– О, Ричард, ты мне солгал!
Евфимия сказала:
– Ты всячески пытаешься скрыть от нас правду. Сначала ты утверждал, что приехал домой раньше потому, что у тебя нет денег на каникулы. Потом якобы тебя отстранили от занятий потому, что провалил экзамен. Потом появился долг в двадцать фунтов. Какие еще будут откровения?
До чего же она похожа на папу!
С тяжелым сердцем я признался, что сам во всем виноват.
– На что ты их потратил, Ричард? – спросила мама.
– Вопрос не в том, куда ушли деньги, но откуда появились. Как тебе удалось так увязнуть в долгах? – встряла Эффи.
Я промолчал.
Она прошептала:
– Ты опозорил нас всех.
Ее слова заставили меня сказать:
– Не тебе говорить о позоре. Про тебя сплетни по всей округе. Сегодня я повстречал сестер Куэнс…
– Этих маленьких расфуфыренных мегер! Как смеешь ты прислушиваться ко всему, что они говорят обо мне. Выкормыши старой свиноматки.
– Они сказали, что ты себя опозорила.
Мама начала возражать, но Евфимия резким взмахом руки заставила ее замолчать:
– Нет, мама, пусть продолжает.
– Я сам тебя видел.
– О чем ты? – холодно произнесла она.
– Видел тебя с твоим другом, любовником, ухажером на Бэттлфилд вчера днем.
– Что ты говоришь, Ричард? – с ужасом произнесла мама.
– Я видел ее с мистером Давенантом Боргойном.
Повернувшись к Евфимии, я заметил, что она потрясена. Они с мамой глядели друг на друга в полном изумлении.
Я сказал сестре:
– Матушка рассказывала о твоей связи с ним осенью, но, по ее словам, тогда вмешался сам герцог. Очевидно, что вы продолжаете встречаться.
Никогда не видел сестру такой злой. Лицо ее побелело, а губы сжались в тонкую линию.
– Не воображаешь ли ты, что мне есть дело до этого распутного, избалованного обманщика!
– Я видел, как вы шли с ним рука об руку, – сказал я.
– Ты сопливый шпион. Как смеешь ты вмешиваться в мои дела! Как ты смеешь говорить о моей репутации! А что насчет твоей?
Она подошла ко мне и прошептала:
– Сделаю все, чтобы и мама, и все в округе узнали о твоих делишках, о том, как ты рыскаешь по ночам и шпионишь за людьми, и стараешься подсмотреть то, чего тебе видеть не надо.
Она повернулась к маме:
– Он должен немедленно покинуть дом. Больше его не потерплю.
– Выйди из комнаты, – сказала мама.
Я с радостью повиновался. Из промозглой столовой доносились их приглушенные голоса.
Спустя несколько минут из двери вышла сестра и вежливо произнесла:
– Мама желает, чтобы ты зашел к ней.
В коридоре я присоединился к ней, но Эффи развернулась и поспешила к лестнице. Мама сидела на прежнем месте. Она казалась маленькой и постаревшей. Едва я присел, как она произнесла:
– Ричард, прошу, нет, приказываю тебе уехать. Уезжай на две недели. Не спрашивай почему. Ради меня и твоей сестры, просто уезжай.
– Что я такого сделал?
– Евфимия очень расстроена.
– Мама, люди говорят, что она навещает мистера Давенанта Боргойна в его жилище. По ночам.
Глядя на сложенные на коленях руки, она сказала:
– Не знаю, зачем ты говоришь такие вещи об Эффи.
– Это правда, мама?
Она взглянула на меня и сказала:
– Конечно нет.
Лгать матушка не умела никогда. Я почувствовал, что она что-то скрывает, поэтому стал настаивать:
– У него жилье в городе, на Хилл Стрит. Евфимию видели, как она выходит оттуда поздно ночью.
– Бессмыслица! Мне известно, что мистер Давенант Боргойн проживает со своим дядей.
– В доме герцога?
– Да, в его доме на Касл Парейд.
Значит, эти девицы бесстыдно налгали мне. Я сказал:
– Мама, прости. Я напрасно оклеветал сестру, чем сильно расстроил тебя. Пожалуйста, прости.
– Нет, Ричард, – сказала она. – Я тебя не прощу. Дело не только в Эффи. Задолжав, ты погубил все, что я пыталась спасти после катастрофы. В колледже на тебя злы, Томас в ярости. Разве не понимаешь, как важно, чтобы Евфимия могла появляться в обществе и встречаться с молодыми людьми из хороших семей? Мне надо дождаться, когда она устроится, а времени осталось так мало. Откуда взяться деньгам? Кроме того, своими нелепыми попытками подружиться с женщиной, отвергнутой обществом – неважно, справедливо или нет, – ты разозлил миссис Куэнс. И ты мне солгал. Твое поведение неприемлемо, Ричард. Ты должен покинуть дом незамедлительно. Уезжай завтра утром и не возвращайся хотя бы недели две.
– Мама, я бы уехал, если было бы куда.
– Это следует понимать как отказ?
– Я не отказываюсь, мама. Просто не могу выполнить твою просьбу.
– Очень хорошо. Есть одно действенное средство убедить тебя покинуть нас. Я собираюсь кое-что рассказать, и тогда ты уйдешь отсюда немедленно и молча. Подумай об этом, а потом возвращайся через час и дай мне свой ответ. Ты понял?
Я кивнул.
– Если в восемь часов ты скажешь, что не уедешь, то придется рассказать тебе нечто столь шокирующее и ужасное, что, даже просто услышав это, ты причинишь непоправимый вред нам троим.
Половина девятогоМама лишь притворяется, что заботится обо мне. Она любит только Евфимию. Ну что же, если это и вправду так, то я уеду и никогда не вернусь. Посмотрим, каково ей будет тогда!
Матушка, должно быть, хочет рассказать какие-нибудь факты про папу. Люди часто говорили недоброе про него, и мне не хочется снова это выслушивать. Возможно, я его не особенно любил и не был послушным сыном, но уважал и не хочу менять своего отношения.
Я спустился вниз, нашел маму сидящей там же, где оставил, и отрывисто произнес:
