Кэти Сьюэлл - Западня
— Извини, — проговорил он, — у меня давно никого не было.
— Расслабься, — ответила она, довольно небрежно спрыгивая с него, — через минуту попробуем снова.
Через минуту… Боже! Он знал, что может кое-что, что доведет и ее до оргазма, но внезапно навалилась такая апатия, что не хотелось двигаться. Как в дурмане, Давид обнял партнершу одной рукой, и они лежали под легким вечерним бризом. Сова жутковато ухала где-то поблизости. Несмотря на оцепенение, его чувства были обострены, он будто кожей слышал звуки леса и запахи спермы, дыма и сосны. Послышался мощный всплеск, как будто какая-то крупная рыба шлепнула хвостом по поверхности воды.
Они поцеловались, но теперь это показалось излишне интимным. В конце концов, они совсем не знали друг друга. Ее дыхание участилось, и он отстранился. Давиду не хотелось снова заниматься с ней любовью, точнее, сексом. Скользнув рукой между ног женщины, он вскоре понял, что этого достаточно. Уже через полминуты он довел ее до оргазма.
— Еще раз! — велела она через некоторое время, придя в себя от восторга, и снова он сделал то же самое, с таким же быстрым результатом. Она была относительно удовлетворена и вознаграждена за свои усилия.
— Думаю, пора собираться, — сказала Бренда и села. — Это страна медведей.
Давид тоже резко сел, всполошившись, и тревожно огляделся по сторонам. Она засмеялась:
— Зачем же я, по-твоему, зажгла костер? От слепней?
Они молча оделись и упаковали свои пожитки.
В сгущающихся сумерках они возвращались в Лосиный Ручей, мимо лесопилки, на которой несколькими часами раньше Давид собирал части человеческого тела в пластиковые мешки. И вот теперь рядом с ним сидит женщина, живая, из плоти и крови. Он был в очень далеком, незнакомом месте и ломал голову, что может значить эта встреча. Как знать, возможно, будет какое-то продолжение, но маловероятно. Бренда — эмансипированная женщина, которая действует в соответствии со своими инстинктами. Кроме того, она, вероятно, посчитала его слишком сдержанным любовником, не отвечающим ее требованиям. В любом случае, он не мог и не хотел связывать свою израненную душу никакими серьезными отношениями с кем бы то ни было.
Глава 5
Кардифф, 2006
Тяжелые серые тучи нависли над Кардиффом. Давид посмотрел на небо, опустил голову, спасаясь от моросящего дождя, и пошел на стоянку для персонала, где его старый мотоцикл «Велоссет Венон» был небрежно брошен посреди ряда сверкающих «ягуаров» и БМВ. Обычно ему было приятно парковать своего старого зверя среди этих глянцевых заменителей эрекции, но почему-то нынче мотоцикл показался ему каким-то жалким, мальчишеским и постыдным. Давид провел большую часть своей жизни, намокая под дождем на мотоциклах, но сегодня это его не прельщало.
Он надел свой круглый, как блюдо для пудинга, шлем, застегнул змейку кожаной куртки, натянул непромокаемые штаны, закрепил портфель на сиденье и начал заводить мотоцикл. У ножного стартера была дурная привычка с силой отскакивать назад, подвергая его колено риску заработать ранний артрит.
— Ну, давай же, — прорычал Давид, поднял голову и увидел Эда Маршалла, который, снисходительно улыбаясь ему, открыл дверцу своего новехонького «сааба» и скользнул в его мягкий кожаный салон. Слава Богу, «Велосетт» ожил, и Давид с ревом выехал со стоянки, оставляя позади клубы сизого дыма.
Был конец сентября, и дни становились короче. Вместо того чтобы возвращаться в пустой дом, он бесцельно ехал в сторону моря. Дождь почти закончился, когда он припарковал мотоцикл на набережной в Пенарте. Эспланада была пустынна — никого, кроме женщины, пытающейся впихнуть промокшего грязного ретривера в задний багажник машины. Собака не слушалась, и их борьба продолжалась, пока женщина не сдалась и не позволила псу сесть на пассажирское сиденье. Позвякивание игрального автомата в соседнем баре смешивалось с нежным шелестом моря, перекатывающего гальку по берегу.
Он сидел верхом на мотоцикле и наблюдал, как опускаются сумерки. Две машины, набитые подростками, медленно проехали мимо него. Из открытых окон вырывался громкий рэп вперемежку с резкими выкриками и девичьим смехом. Давид оглянулся и подивился их резвости и буйности. Когда он был подростком, он никогда не пил пиво, не курил травку и не тискал девчонок в машинах. У него не было машины, пока он не поступил в медицинский. Он был гордостью овдовевшей матушки — послушным и образованным. Он и девственность-то потерял не раньше чем в двадцать один. Правда, после этого постарался наверстать упущенное.
Девушка в одной из машин перехватила его взгляд и нахально уставилась на него. Она высунула язык и провокационно облизнула губы. На мгновение он был ошеломлен ее наглостью. Но взгляд у нее был очень тяжелый. Она улыбнулась, опустила окно и прокричала:
— Эй, мужик, а ты прикольный, хоть и старый!
Ее друзья расхохотались. Давид не мог понять подростков, они были другой породы и поэтому пугали его. Он снова стал смотреть на море.
Он вспомнил Джима Вайзмена. Его жена сбежала с каким-то голландским летчиком, оставив ему трех детей-подростков. Однажды Давид зашел к нему из сочувствия. Одежда была разбросана по всему дому, телевизор орал на всю громкость, везде тарелки с объедками, телефон вечно занят. Бедняге Джиму предстояло в одиночку воспитывать их. Но он жил только ради детей, любил этих прыщавых нескладных существ. С одной стороны, Давиду хотелось понять и прочувствовать это на себе, а с другой — это казалось непостижимым и пугающим. В любом случае этого не случилось, а теперь уже слишком поздно.
Он слез с мотоцикла, порылся в портфеле, достал початую бутылку виски «Гленфиддич», подаренного благодарным пациентом. Не было смысла возвращаться домой. Изабель уехала работать в Глазго. Ее новый знакомый, некто Пол Деверо, весьма неординарный подрядчик, настаивал, чтобы она поступила к нему на постоянную работу в качестве дизайнера интерьеров. Несколько недель назад он соблазнил ее большим новым отелем в Глазго, который должен был стать частью целой сети отелей, и Давид сам убеждал ее поехать. Таким образом, она сможет узнать этого человека получше и решить, хочет ли она поступиться своей, с таким трудом добытой, независимостью. Боже, им действительно нужно пожить порознь, по крайней мере до тех пор, пока не придет подтверждение теста на ДНК. Ее холодность по отношению к нему в течение нескольких недель сильно отдалила их друг от друга. Поверила она или нет в то, что у него ничего не было с Шейлой Хейли, не важно, но она очень расстроилась, когда на его прикроватной тумбочке появилась коробка презервативов. Она поняла, что его решение зрело много месяцев и что он действительно думает то, что так жестоко высказал ей в ночь, когда была буря. Но технические подробности его решения — это было уже слишком!
«Они тебе не понадобятся».
Он ничего не ответил, надеясь, что на самом деле она вовсе так не считает. Он тоже был сильно обижен. Мало того что ему пришлось расстаться с несколькими сотнями фунтов, чтобы снять с себя обвинения, которые какая-то сумасшедшая из далекого прошлого выдвигала против него, так еще и собственная жена относится к нему как к грязной и скользкой твари, выползшей из сточной канавы. Изабель не давала ему шанса рассказать о том, что он чувствует, и не показывала своих чувств. Как он ни извинялся за свою бессердечность, она замкнулась в холодном молчании и говорила с ним только по необходимости.
Давид сделал еще глоток «Гленфиддича». Классная штука. Еще глоток. Потом запихнул бутылку в куртку. Он посмотрел вдаль, на канал, но стоял густой туман, и берег Девона был еле виден. Пирс Пенарта уходил далеко в море — изящная, очевидно, старая конструкция. Давид не был здесь лет восемь, с тех пор как они сюда переехали. Довольно давно! Он согласился на эту работу отчасти потому, что она довольно престижна, а отчасти потому, что хотел вернуться к своим корням. Его мать, Делит, родилась и выросла в Уэльсе, но вышла замуж за отца, закоренелого северянина, и переехала в Ньюкасл. Потом муж умер, и когда в 1992-м Давид решил поехать работать в Лосиный Ручей, Делит настояла, что хочет вернуться на родину и переехать в дом для престарелых в Свонси. Там она и умерла, вскоре после возвращения Давида из Канады. Когда он женился на Изабель, ее собственные валлийские корни стали еще одной причиной, почему они решили остаться в Кардиффе. Ее родители, выходцы из Италии, все еще управляли собственной сетью баров мороженого на юге Уэльса. Этот бизнес превратил их, нищих эмигрантов, вынужденных переселиться в Уэльс во время войны, в довольно богатых людей.
Давид миновал старый турникет и зашагал по деревянному настилу пирса. Несколько рыбаков в бесформенной водонепроницаемой одежде неподвижно сидели возле перил, уставившись на свои удочки, никак не реагируя друг на друга. От каких бы проблем в жизни они ни стремились убежать, это место было не хуже других, поскольку, кажется, ни один из них не поймал ни единой рыбешки. Проходя мимо, Давид заглянул в ведерко каждому, но никто из них не глянул на него и не выказал желания заговорить.
