Джин Корелиц - Ты должна была знать
Грейс нажала на кнопку домофона и подождала обычные пару минут, пока мистер Розенбаум проделает непростой путь от классной комнаты до висевшей на кухне трубки и впустит гостей. В скрипучем лифте Генри вынул скрипку из футляра и взял в руки как полагается. Мальчик готовился к встрече с требовательным мистером Розенбаумом, который частенько напоминал ученикам, что всегда найдутся другие – причем более талантливые другие, намекал он, – которые счастливы будут занять место неспособных или ленивых. Не в последнюю очередь благодаря напоминаниям матери Генри прекрасно знал, что место в рядах учеников Виталия Розенбаума было предоставлено ему только потому, что он обладает соответствующими способностями и подает надежды. Чем дальше, тем серьезнее Генри относился к оказанной чести. Грейс чувствовала, что сын не хочет лишиться почетного места. Разве что если сам решит уйти, но выгнать себя не позволит.
– Добрый день.
Заранее открыв дверь, учитель ждал на пороге квартиры. За спиной у него виднелся темный коридор. Из кухни доносился безошибочно узнаваемый запах капусты – одного из главных ингредиентов в весьма ограниченном кулинарном репертуаре Малки Розенбаум. Малка до сих пор готовила исключительно традиционные блюда венгерских штетлов[8].
– Добрый день, – ответила Грейс.
– Здравствуйте, – прибавил Генри.
– Занимался? – сразу перешел к делу Розенбаум.
Генри кивнул:
– Только у нас сегодня утром был тест по математике, вчера надо было готовиться. Пришлось день пропустить.
– Жизнь – сплошной тест, проверка на прочность, – укоризненно, как всегда в таких случаях, произнес Розенбаум. – Из-за математики забрасывать скрипку не годится. Тем более что игра на музыкальных инструментах тоже развивает математические способности.
Генри кивнул. Если верить Розенбауму, музыка помогает добиться успехов и по истории, и по литературе, и по физкультуре, не говоря уже о внутренней гармонии. Все это Генри знал, но было ему известно и то, что учиться надо.
На самом уроке Грейс, как всегда, не присутствовала. По давней привычке села на низкий, украшенный резьбой старинный деревянный стул в коридоре и достала мобильный телефон, собираясь проверить сообщения. Увы, предмет мебели был не слишком удобный – в те времена слишком заботиться о комфорте было не принято, так что приходилось довольствоваться чем есть.
Сообщений обнаружилось два. Одно от Джонатана – писал, что в больницу сегодня поступили два новых пациента, поэтому домой вернется поздно. Вторую эсэмэску прислала клиентка Грейс – отменяла назначенный на завтра сеанс без объяснения причин и предложений перенести встречу на другое время. Грейс нахмурилась. Принимать близко к сердцу проблемы клиентов – непрофессиональный подход, но история этой женщины ее беспокоила. Во время прошлого приема ее муж надумал признаться, что его, как он выразился, «юношеские эксперименты» с мужчинами не ограничились студенческим возрастом и продолжаются до сих пор. У Грейс сложилось впечатление, что этот мужчина не «ищет себя», а давно уже нашел. Супруги были женаты восемь лет и воспитывали пятилетних девочек-двойняшек. Немного подумав, Грейс отправила клиентке сообщение с просьбой перезвонить.
По коридору до нее доносилась музыка – соната № 1 Баха, соль минор, сицилиана. Некоторое время Грейс просто сидела и рассеянно слушала, но тут и игру сына, и ее размышления прервало замечание мистера Розенбаума. Грейс достала органайзер, в который записывала назначенное время приемов, и вычеркнула отмененную встречу. Грейс работала с этой парой около восьми месяцев и с самого начала обратила внимание на мужа. Подозрения переросли в уверенность – проблема заключалась в его сексуальной ориентации. Грейс решила не затрагивать этот вопрос сама и подождать, пока супруги по собственной инициативе заведут разговор на больную тему – что, естественно, и случилось. Но только после долгих недель хождения по кругу. Жена жаловалась, что муж отдалился и ведет себя будто чужой человек, не заботясь о делах семьи. Рассказывая обо всем этом, она сидела на кушетке с грустным, поникшим видом. И вдруг ни с того ни с сего проговорилась: то ли на первом, то ли на втором свидании будущий муж упомянул, что у него были отношения с соседом по общежитию.
– Ну да. Я и не скрывал, – принялся отбиваться муж. – Не понимаю, зачем ты сейчас об этом заговорила. Мне просто было любопытно попробовать.
Дзынь! – прозвенел первый тревожный звоночек. И вообще, продолжил муж, серьезные отношения у него были только с одним парнем. А остальные – так… И снова – дзынь!
Очаровательно, с раздражением подумала Грейс, рисуя вокруг зачеркнутых слов морские раковины. И снова, сидя на неудобном кресле в пропахшем капустой коридоре квартиры Виталия Розенбаума на Морнингсайд-Хайтс, Грейс испытала ту же бессильную досаду, что и в тот день. Очень знакомую досаду.
Грейс едва сумела промолчать, а ведь ей так хотелось объяснить этому мужчине несколько простых правил. Что можно, а что нельзя, если ты гей. Можно – придерживаться нетрадиционных сексуальных предпочтений, поскольку это твоя личная жизнь, которая касается только тебя. Нельзя:
1) врать, что ты не гей;
2) притворяться, что ты не гей;
3) жениться на женщине и заводить с ней детей, не предупредив, что ты гей. Если, несмотря на данное обстоятельство, она захочет создать с тобой семью, это должно быть ее собственное осознанное решение.
А жене Грейс посоветовала бы только одно: если мужчина упоминает, что был в отношениях с представителем своего пола, не выходи за него замуж, и точка. Как-никак, а он тебя предупреждал. Полунамеком, уклончиво, совсем в той манере, в какой подобает взрослому ответственному человеку, но он сам тебе об этом сказал. Поэтому не жалуйся, будто не знала!
Грейс прикрыла глаза. Она приходила в эту квартиру уже восемь лет, и каждый раз, стоило свернуть за угол со Сто четырнадцатой улицы, Грейс сразу вспоминала свою старую наставницу времен магистратуры, которая тоже жила на Морнингсайд-Драйв, только в двух кварталах к северу отсюда. Звали ее доктор Эмили Роз, или мама Роз, как все обращались к этой женщине по ее собственному настоянию. Грейс, откровенно говоря, до сих пор не понимала, зачем ей это нужно. Мама Роз была психотерапевтом старой закалки. В те времена было принято заключать клиентов в долгие объятия, когда они приходили, и в еще более долгие, когда уходили. Во время сеанса следовало держать их за руку (да-да, в буквальном смысле!). Она была ярой сторонницей движения за развитие человеческого потенциала и написала научный труд по межличностной психологии, который в нынешние времена не выдержал бы никакой критики. Мама Роз встречалась со студентами в том же кабинете, в котором принимала пациентов. Окна светлой комнаты выходили на Морнингсайд-парк. Кабинет украшали многочисленные комнатные растения и висевшие без рам абстрактные полотна, а по полу были разбросаны огромные ковровые подушки. Предполагалось, что посетители должны сидеть на них, скрестив ноги. Каждое занятие, консультация и психотерапевтический сеанс начинались с медвежьих объятий. Грейс подобные штучки казались неприятным проявлением фамильярности. Долгое время Грейс подумывала о том, чтобы сменить научного руководителя, но потом решила остаться, причем по самой низменной, недостойной причине. Насколько было известно Грейс, ни одному из своих студентов мама Роз не ставила оценки ниже отлично.
Из другой части квартиры донеслись тихие шаги. Малка Розенбаум, женщина, которую почти никогда не видно, а если и видно, то не слышно. После войны муж ее приехал в Нью-Йорк первым, Малка же задержалась из-за каких-то бюрократических проволочек, связанных с политикой железного занавеса, и последовала за супругом только спустя годы. В силу этого и прочих тяжелых жизненных обстоятельств возможность обзавестись детьми они упустили, но Грейс почему-то сочувствовала этой паре гораздо меньше, чем многим своим клиентам, страдающим бесплодием или совершенно здоровым, но по неизвестным причинам бездетным. Розенбаум был талантлив и любил свое дело – впрочем, это касалось в большей степени музыки, чем учеников. Однако личностью он был мрачной, а у Малки до такой степени отсутствовал характер, что назвать личностью ее было бы вовсе проблематично. Впрочем, супруги Розенбаум были не виноваты. Во время войны они потеряли все, получили страшную душевную травму и видели ужасы, которые другим и не снились. Некоторым людям удается сохранить оптимизм и жизнелюбие даже после таких потрясений, но большинство на такие подвиги не способно. Розенбаумы явно не стали исключением из правил. Когда Грейс пыталась представить, как они растят младенца, потом малыша, потом школьника, картина складывалась безрадостная.
Следующая ученица Розенбаума, худенькая кореянка в спортивной кофте «Барнард» и с длинными волосами, собранными в хвост при помощи не очень чистой розовой резинки, пришла на несколько минут раньше и смущенно замерла за спиной у Грейс, стараясь не попадаться той на глаза. Прислонилась к стене узкого коридора, с унылым видом просматривая ноты, а когда Генри вышел, все трое присутствующих принялись исполнять неловкий танец, пытаясь обойти друг друга. Надеть верхнюю одежду Грейс и Генри решили на лестничной площадке.
