Елена Костюкович - Цвингер
Летит. Уже не такси — самолет. Летит. Впереди российская гражданка, скорее всего замужем за итальянцем, везет свою трехлетнюю билингву в Милан. Должно быть, во Франкфурте пересаживалась, судя по прижатому коленом пакету Duty Free Moscow. В пакете ванька-встанька в кокошнике и крупный подсолнух, откуда она время от времени выковыривает сырые семечки. В дитятю же пытается впихнуть полный поднос самолетной еды. Булочка с маселком, мяско, фасолька, сырик, макарошки, рисик.
— Ты кто? — вяло шелестит замученное чадо.
— Я сокчик, я сейчас разольюсь, запей мною мясочко, — увещает неотступная мама.
Кресло Виктора гадчайшее, в середине, не рыпнуться. Пересаживаться некуда, есть одно пустое место, наискось, но туда свесил обмотанный гладиаторскими ремнями локоть погруженный в молитву хасид. Так что туда не пересядешь.
Вика постарался прибить тоску первым попавшимся необязательным чтивом, благо захватил на ходу, пробегая, в стенде «Бомпиани» свежий роман. В книжке ничего особенного не происходило, даже было славно. Плющ вился по балкону, солдат возвращался с войны, и мерцал на сыром цементе серый свет.
Быть бы мне поспокойней. Не казаться, а быть. В кресле справа творилось нехорошее: в развернутой и даже залезающей на Викторову территорию газете было угрюмо, агрессивно, публиковали группу крови убийцы, укушенного убитым, кровь застыла у мертвеца на зубах.
Старичок с перхотью по левую Викторову руку мирно решал порнографический кроссворд из неприличных слов, имен старлеток и названий щекотливых произведений от де Сада до Тинто Брасса, с обильной примесью супругов Голон. Становилось жалко его за морщины, так что терзало и пощипывало под ложечкой. В общем, и левое кресло не утешало никак.
В креслах сзади японцы в намордниках. Опасаются птичьего гриппа? Что Виктору удастся разглядеть поверх старичонки в иллюминаторе? Понурый и дряблый лес. На горе гора ваты. Монастырь сквозит через войлочный колпак.
Мутная осень с просветами, будто в простуженный нос понемногу закапывают нафтизин. В вогнутом иллюминаторе отразилась Викторова раздутая рука, пожилая и с набухшими жилами.
Он пригнулся, глянул в окно — в отражении так округлились знаменитые уши, что пришлось переводить взгляд на стюардессу. А у той белели непрокрашенные корни волос. Тут он чуть не заплакал, моментально отведя глаза.
Хочу домой, в нору. Не умею в гостиницах мучиться. Как Набоков прожил в гостинице жизнь? Да и Бэр вот, например, как живет? Сегодня спускаешь ногу с кровати направо, завтра можно только налево. Плюхнулся на привычный стул — копчик отбил. Стул на этом месте стоял в предыдущем отеле, а здесь — с металлическими бортиками козетка…
Хотя в нейтральных средах пишется-то хорошо. Работать в них хорошо. Дед и бабушка радовались поездкам в Дома творчества. Особенно в Ялту. Но и в Дубулты, конечно. Милые, обшарпанные письменные столы с гранитолевой обивкой в писательских творческих домах. Перекрахмаленная скатерть на приставном столе, предназначенном для продуктов и посуды. Негнущееся больничное одеяло на одиночных койках. Из дешевого подголовника сыплется желтая стружка, и к каждой уборке накапливается карликовый бархан на полу.
Они это любили. Любили за ощущение простоты от малого числа вещей и от разумно уложенного чемодана: дорожная легкость, свобода. Свобода от напоминаний. Дома все вещи кричат об обязательствах перед ними и перед людьми. О непозвоненных звонках. А на пустом и голом месте забываешь об окружающем мире. Сосредоточился на своем, посвятился себе.
Самолет, меняя тембр, шел на посадку.
Сели в Линате. Прямо в городе. Что это? Тут есть небо! И на нем отдельные облака, а не сплошная сивая завеса.
Облака небольшие, бегут бодро. И не нужен им адвокат. Мне бы их оптимизм. Да и я вроде лучшаю. До дома близко!
Чемодан, рюкзак, плюс плечо оттягивает плотная сумка, выданная болгарами. Это сокровище. Железные сапоги топтал, хлебы грыз.
А теперь не стремлюсь даже вынуть и посмотреть, что там набито. Успеется.
Это теперь мое. Посмотрю потом…
Вдоль дороги кипит какое-то усовершенствование. Шныряют ярко раскрашенные автопогрузчики и землеройки со зверскими именами — muletto, bobcat. То есть маленький мул, рыжая рысь.
Солнце в Италии так ярко, что стекла машины кажутся грязными. Такси газует в заторе у Порта-Лодовика. На остановках рекламные щиты. Опять ни одного такого, чтоб душа порадовалась. Какие стали делать свинские рекламы: озонколонтерапия, вдувайте себе воздух в задний проход. А также водная терапия: вдувайте воду в задницу. Спасибо, не надо. Реклама люкс-клизмы присобачена к витрине салона, где продают сантехтовары. В витрине унитаз.
Такси уже идет по набережной Навильи. Такси, колыхаясь, переваливает через рельсы трамвая. У траттории как раз вытащили и ставят грифельное меню на мольберте: «Тальята. Буррата. Буфала». Скоро обед. Лайка тужится между рельсами, трамвай уже наезжает, девчонка с сигаретой глядит в другую сторону — но чудом успевает дернуть повод и убрать пса из-под трамвая. Виктор распахивает дверцу такси прямо на бредущую не разбирая дороги бабу, стриженную в скобку, в отточенных утюгом коротковатых мужских брюках со стрелкой, с сотовым телефоном, по которому она голосит, как у деревенского забора, напевно: «Ой, Мырончику…» Домработница. Судя по голосу — Западная Украина.
Что-то о Любе нужно быстро в голове решить. Что-то недодуманное. Не сейчас, Виктор, дома! Скоро будешь дома!
Ну вот и дома. Горди-эфиоп только что продефилировал по Викторовому ярусу в сопровождении смазливой продавщицы из москательной лавки. Поддерживал ее за талию тем же жестом, которым обычно поддерживает скелет.
Точно, черного кошелька нет под зеркалом. Придется выздоравливать без капель… И то сказать, с приземлением в Милане Викторова простуда, кажется, уменьшается. Гнев на милость? Возможно. А вот то, что в доме, милостью не назвать. Из выдернутых ящиков свисают свитера, носки, сплетая ящики между собою. Вьются, как гирлянды.
Такими лианами сплетаются в непроходимых джунглях стволы. На полу слой бумаг. Съехала на самый низ по дверце холодильника магнитная улиточка, выползшая из «Благовещения» Коссы. Куплена в Дрездене. Эта улитка у них — символ галереи.
Рука тянется к телефону, и — Наталии — первый звонок. Что? Как? Что происходит? И где она?
— Ты же приехал вчера, я держала свободный вечер.
Ну что бы он, Виктор, отдал… что бы отдал еще два или три дня назад за такую ее фразу!
Наталия меняет тему, гордо показывает, что ей все равно. Она попросила Джанни помочь, и оба высвобождают время, пристраивают Марко. Мы с Джанни приняли решение действовать немедленно, говорит Наталия.
Нельзя сказать, чтобы это «мы» не резануло Виктора хуже, чем режет в горле наждак.
— Джанни едет в криминальную, его там ждет наш Эудженио, но, похоже, у них никаких данных на Мирей, просто ничего. Джанни считает, нужно обязательно заявить в полицию. И о пропаже Мирей, и о взломе квартиры. Но повести себя умно. Так что давайте-ка идемте-ка всей бригадой. А чтобы не сидеть весь день в очереди, попросим нашего Джан Лудовико из черной хроники. Он мигом проведет по кабинетам. Для этого мы и уладили вопрос с Марко. Мы отправили Любу с ним на дачу на несколько дней.
— А как он себя чувствует?
— Да нормально, даже в бассейне был сегодня. Уложили вещи, запаковали. Люба и Марко в такси едут на вокзал. Поедут на виллу бабушки-дедушки около Турина. Пожить подальше от птичьего заражения… Когда Люба услышала, что у нас аврал и с твоей секретаршей что-то не в порядке, она заволновалась. И участливо себя повела. Сама предложила поехать на дачу вдвоем с Марко. Люба, она все-таки отзывчива. Она обычно резко отграничивала. Готова была только в дневные и вечерние часы. Ночи ей нужны были для бойфренда. А тут сказала, давайте с Марко я посижу у вас на даче. И очень выручила. Им будет повоздушнее, а у нас с Джанни руки освободятся. Мирей ведь похищена, назовем вещи своими именами. Похищена пять дней назад. Мои ребята из хроники смотрят на это без оптимизма. И, повторяю, никаких следов у них нет.
— Я тоже смотрю без оптимизма. Тем более что мне пришли две такие бумажки, что просто мороз по коже. Которые ты еще не видела. Приходи сюда, пожалуйста, и переговорим. Но погоди! О-о… Наталия, дружище, ты только не волнуйся. Черт. Нет, ты слушай внимательно. Ты вот сказала про Любу. Наталия, я когда ехал тут, собирался предупредить… Надо с Любой внимательней. Я с ней ехал в такси в Мальпенсу…
— Что про Любу? Знаешь, Виктор, она много рассказала о себе. Жизнь ужасная у них. У этих женщин, приезжающих на заработки. Особенно поначалу. Как они уязвимы… Я хочу цикл статей написать про этих женщин на бордерлайне. У нас в Италии все закрывают глаза, как будто никто их не видит. А они первоплановые dramatis personae в жизни итальянских семей.
