Уоррен Мерфи - Тяжелый рок
– Что же ты со мной делаешь?!
– Я просто даю тебе возможность наблюдать за тем, как умирают твои пациенты, а белая американка живет своей богатой жизнью. Правда, это не спасет ее, потому что так или иначе она скоро умрет. А ты продолжай гордиться своими идеалами и хоронить своих маленьких черных друзей.
– Убирайся вон! – сказал Гуннар. – Убирайся из моей больницы.
Ласа вышел из кабинета и стал ждать в приемной вместе с женщиной, чьи десны были красными то ли от жевания бетеля, то ли от какой-то заразы. Ласа в этом не разбирался, да его это и не волновало.
Через пару минут из кабинета стремительно вышел Гуннар.
– Я здесь, брат, – рассмеявшись, окликнул его Ласа.
Братья вышли из больницы и долго прогуливались по деревне.
Располагал ли Ласа достоверной информацией насчет денег?
Да. Он узнал обо всем четыре дня назад, находясь в верховьях реки. Позвонив по телефону из дома британского офицера, он все перепроверил. На континенте у него еще оставались кое-какие связи, и он в конце концов вышел на того, кто распоряжался деньгами. Все надежно. Полтора миллиона долларов. Тот человек слышал о семье Нильсонов. Он будет рад, если они возьмутся за это задание.
– Но когда я вернулся, ты не удостоил меня беседы, а сразу отправился охотиться за этой пантерой, – сказал Ласа.
– Боюсь, что тебе нравится сам процесс убийства, брат, – произнес Гуннар.
– Мне?
– Да-да, конечно, тебе. Зачем ты, отправляясь за пантерой, взял с собой лук и стрелы?
– Разве я брал?
– Не прикидывайся. Ты опять охотился на буйвола, на животное, которое местные жители приручают как домашний скот?
– Буйволу нравится убивать, брат, – возразил Ласа.
– Особенно когда на него охотятся. Я объясню тебе, чего опасаюсь. Я боюсь, что здесь дело не в деньгах, а если и в деньгах, то в очень небольших, и ты просто хочешь убить из удовольствия.
– Позвони сам, братишка.
– Мне бы пришлось кое-чему тебя научить, а я боюсь, что ты воспользуешься этими знаниями для своей забавы.
– Ты научил меня охотиться на пантеру. Разве я что-то сделал не так? – спросил Ласа.
Доктор Гуннар Нильсон остановился возле рытвины на главной улице деревни. Мальчишка с кривыми, шишковатыми от нехватки витаминов ногами ковылял по грязи.
– И еще, брат, почему ты боишься передать мне опыт, который принадлежит мне по праву? Ты же знаешь, что он и уйдет со мной. Я не смогу передать его сыну. И даже если, располагая этим опытом, я стану заниматься нашим семейным ремеслом, много ли я смогу причинить вреда по сравнению с тем, что делают здесь с людьми невежество и нищета?
Двенадцать часов спустя Ласа Нильсон был уже в верховьях реки. Он позвонил человеку в Швейцарии и сообщил, что тот может положить деньги на старинный счет Нильсонов. Он только что узнал об этом счете, после нескольких часов напряженной дискуссии. Он узнал об этом счете и о множестве других вещей. Он заверил банкира: деньги достанутся ему, Ласе Нильсону. Уберите с дороги всех остальных. Дилетанты только все портят.
Глава восьмая
Когда шерифа спросили, почему во время концерта «Норт Адамс экспириенс» одиннадцать человек погибли и двадцать четыре были ранены, он ответил, что это результат четкого взаимодействия всех полицейских подразделений.
– Слава Богу, что там не было «Битлз», – добавил он, демонстрируя свои познания в области современной музыки. – Тогда была бы настоящая каша. Впрочем, я думаю, мы все равно бы хорошо сработали.
Представителю Мэггота и «Дэд Мит Лайс» было не так просто ответить на тот же вопрос. Он не знал, как быть. Сказать, что «Лайс» сожалеют о том, что произошло, или воспользоваться трагедией для пущей рекламы? Газеты все решили за него.
Пресса негодовала по поводу жестокой природы тяжелого рока. Журналисты сравнивали количество жертв на концертах и в результате терактов. Комментатор общенационального телеканала спрашивал всю Америку: нужна ли ей такая мерзость?
На нью-йоркском «Ши Стэйдиум» концерт «Дэд Мит Лайс» прошел с аншлагом. Пластинка «Норт-Адамс экспириенс», на которой были слышны взрывы, разошлась тиражом 780 000 экземпляров в течение девяноста шести часов с момента окончания концерта, не считая «пиратских» копий альбома, выпущенных в Мексике, Канаде и Байонне, штат Нью-Джерси.
Римо поразило, как быстро вышел альбом. Когда Викки Стоунер пожелала заполучить эту пластинку, Римо поинтересовался: зачем, раз она уже все это слышала «живьем»?
– Чтобы снова все это пережить, чего ж тут не понять.
– Однажды ты уже едва пережила, – заметил Римо.
– Слушай, ты что, «фараон», что ли? – спросила Викки.
– Нет.
– А что же ты так печешься о моей заднице?
– Потому что хочу, чтобы ты осталась цела.
– Почему?
– Потому что я люблю тебя, Викки, – ответил Римо и пристально, как его учили, посмотрел ей в глаза, что, судя по его опыту, производило на женщин большой эффект.
– Хорошо, давай трахнемся, – предложила Викки.
Еще не успела приземлиться стянутая через голову и брошенная через комнату майка, как она уже расстегнула и скинула с себя джинсы. Рубиновые соски ее юной груди были абсолютно симметричны. Крепкие стройные ноги переходили в упругие бедра.
Она откинулась на кровать и задрала раздвинутые ноги. Рыжие волосы рассыпались по подушке. «За всю изысканную историю „Уолдорф Астории“ в Нью-Йорке так быстро тут, пожалуй, никто не разоблачался», – подумал Римо.
– Чего же ты ждешь?
– Если не хочешь неприятностей, хватит разыгрывать из себя «крутую» бабенку, – сказал Римо.
– Давай же, я жду, – сказала Викки.
Римо направился к кровати, размышляя, смог бы он со всей его силой и ловкостью так же быстро сбросить с себя штаны, тенниску и мокасины, как его подопечная. Присев на кровать, он нежно положил руку ей на плечо. Он хотел поговорить с ней. Он должен был разъяснить ей, что Чиун вовсе не такой уж ласковый гуру, каким ей казался, что нельзя беспокоить Мастера Синанджу, когда он смотрит телесериалы, и ни в коем случае нельзя дотрагиваться до его одеяний или пытаться присвоить себе что-нибудь из его вещей в качестве сувенира.
Римо слегка сжал ей плечо.
– Ну, хватит игр. Переходи к делу, – сказала Викки.
– Викки, я хочу поговорить с тобой, – начал Римо. Его рука скользнула к ее груди.
– Дай мне знать, когда созреешь, – отозвалась Викки, соскальзывая с кровати. – А я пока что трахну Мистера. А то уже заждалась.
– Не сейчас. Он смотрит телевизор. Никто не должен мешать Чиуну, когда он смотрит свои «мыльные оперы».
– Теперь будет по-другому.
– Было и будет именно так, – сказал Римо. Поймав ее за запястье, он притянул ее назад в постель и, возбудил ее, довел до интенсивного оргазма, стараясь не заснуть за этим занятием.
– У-у-у… О-о-о… Что это было? – простонала Викки.
– То, чем ты предлагала заняться, – ответил Римо.
– У меня так еще ни с кем не было. Где ты этому научился? О-о-о… Какой кайф! О, Боже! Какой лом! Просто улет. Кайф!
Ее голова металась по подушке, а из глаз по очаровательным веснушкам струились слезы счастья.
– Какой улет. Улет!
Римо еще пару раз довел ее до экстаза, пока она не забылась в изнеможении, раскинув руки, полузакрыв глаза, с едва заметной глуповатой улыбкой на губах.
«До конца дня этого хватит», – решил Римо, пытаясь представить, что бы было, если бы он по-настоящему занялся с ней любовью. Уже давно известно, что людям в наркотическом опьянении лишь кажется, что так лучше заниматься любовью, так же как и пьяный водитель якобы чувствует себя уверенней за рулем. Пока не угодит в канаву. Римо знал, что заниматься любовью нужно спокойно, продуманно и умело. Даже если это и превращало секс в работу.
«До ее показаний на процессе осталось семь дней», – подумал Римо и, закрыв за собой дверь, отправился проверить, все ли спокойно в гостинице.
Викки тем временем тоже размышляла. Если этот тип творил такие чудеса, то на что же тогда способен старый китаеза? Тут было над чем задуматься. И вопреки всем предупреждениям этого короткостриженого, который умел трахаться лучше всех, она открыла дверь в смежную комнату, где «некто» смотрел телевизор. Она услышала, как кто-то из актеров выражал беспокойство, по поводу того, что миссис Кэбот может узнать о сильном пристрастии ее дочери к ЛСД, что, разумеется, было откровенной чушью, так как уж Викки-то было известно, что к ЛСД не пристрастишься. Да и что такое телевизор, по сравнению с ее свежим молодым телом?
И она расположила свои ягодицы прямо между «кем-то» и телеэкраном.
Надо же было такому случиться, что именно тогда, когда Мастер Синанджу во время краткого отдыха от мирской суеты наслаждался благотворной формой искусства, расцветшей среди грубого хаоса белой цивилизации в виде поистине прекрасной плавно текущей драмы, ему помешали. В то время, когда миссис Кэбот вещала о подлинном горе, омрачавшем ее материнство, между Мастером Синанджу и телеэкраном возникла помеха: выставилась напоказ голая девица с таким видом, словно ее зад чем-то отличался от всех остальных.
