Джонатан Келлерман - Выживает сильнейший
– А Нолан нет?
– Он стал отходить от семьи еще лет в двенадцать. Предпочитал быть сам с собой. Сейчас я начинаю понимать, что уже тогда он жил своей собственной жизнью, куда не допускал никого.
– Отчуждение?
– Думаю, да. Или просто он был слишком умен для нас всех. Опять же, странно, почему он тогда стал копом. Какая система более упорядочена: семья или полиция?
– Копы как социальная группа тоже часто могут ощущать свое отчуждение. В условиях вечного насилия вырабатывается психология «мы-они».
– То же у докторов и медсестер, но я-то продолжаю сознавать себя частью общества.
– А Нолан, по-вашему, нет?
– Кто знает, что он чувствовал? Но жизнь, наверное, совсем стала ему в тягость – если он сделал то, что сделал. – Голос Хелены напрягся. – Как он смог, доктор? Как он дожил до момента, когда понял, что ждать завтрашнего дня нет смысла? Депрессия, как у отца. Видимо, это сидело у него в генах. Все мы, наверное, пленники биологии.
– С биологией не поспоришь, но всегда есть возможность выбора.
– Если выбор Нолана оказался таким, то это означает глубочайшую депрессию, согласитесь?
– Иногда мужчину толкает к этому злость. Полицейского – тоже.
– Злость на что? Работу? Я пытаюсь выяснить что-нибудь о его работе, отыскать причину возможных переживаний, кризиса. Попросила в Управлении его личное дело, меня отослали к инструктору Нолана, сержанту Бейкеру, он сейчас в Паркер-центре. Бейкер оказался довольно любезным, сказал, что Нолан был у него одним из лучших, но необычного за ним ничего не замечалось, и случившееся потрясло его самого не меньше, чем других. Поинтересовалась я и медицинской картой брата, побеседовала с людьми из их отдела страхования, надеясь, что профессиональные навыки помогут мне что-то выпытать. Может, все-таки болезнь, думала я тогда. С жалобами на здоровье Нолан не обращался ни разу, а вот к психоаналитику ходил – первый визит за два месяца до смерти, последний – за неделю. Значит, что-то было не так. Вы не знакомы с доктором Леманном?
– Имя?
– Рун Леманн.
Я качнул головой.
– Он ведет прием в центре. Я оставила ему несколько сообщений на автоответчике, но он ни разу не связался со мной. Вам не трудно будет позвонить Леманну?
– Нет, но он может не захотеть нарушить конфиденциальность.
– По отношению к мертвому?
– По этой проблеме идут споры, но большинство терапевтов не говорят о своих больных даже после их смерти.
– Я так и думала. Но врач может поделиться с коллегой. Вдруг Леманн сообщит вам что-то?
– Я попробую.
– Благодарю вас. – Она дала мне номер телефона.
– Хелена, у меня такой к вам вопрос: почему Долан перевелся из Вест-сайда в Голливуд? Бейкер ничего не говорил по этому поводу?
– Нет. Да я и не спрашивала. А что? Вы видите в этом нечто странное?
– Большинство копов считают Вест-сайд подарком судьбы. Нолан же пожертвовал даже дневной сменой. Конечно, если он стремился к приключениям, он вполне мог попроситься на самый беспокойный участок.
– Не знаю. Но быть в действии, в движении он любил. Роликовые коньки, серфинг, мотоциклы... Почему, почему, почему – вокруг одни вопросы. Глупо спрашивать, когда знаешь, что ответа нет, правда?
– Нет, это нормально. – Мне вспомнился Зев Кармели.
Хелена издала резкий смешок.
– Я видела в газете комикс про Викинга, помните – Грозный Агар? Он стоит на вершине горы, дождь, молнии, и он возносит руки к небу и кричит: «Почему меня?» А голос с небес отвечает: «А почему нет?» Может, в этом и заключается истина, доктор Делавэр? Что дает мне право рассчитывать на благосклонность судьбы?
– У каждого есть право задавать вопросы.
– Тогда, наверное, мне не следует ограничиваться только ими. Нужно что-то делать. После Нолана осталась куча вещей. Требуется разобрать их. Я все тянула с этим, но когда-то решусь.
– Когда будете готовы.
– Я уже готова. В конце концов, все теперь принадлежит мне. Он завещал.
Мы договорились о встрече через неделю, и Хелена ушла. Я набрал номер доктора Леманна, продиктовал секретарше свое имя и поинтересовался их адресом.
– Седьмая улица, – ответила та и назвала номер дома неподалеку от Флауэр, то есть в самом сердце делового района города. Необычный адрес для врача, но вполне понятный – если клиентуру ему поставляет Управление полиции и другие правительственные конторы.
Не успел я положить трубку, как раздался звонок.
– Есть еще один случай, – послышался энергичный голос Майло. – Слабоумная девочка, задушена.
– Быстро ты.
– Это не из архивов, Алекс. Это свежак. Буквально несколько минут назад меня вызвали по радио. Велели ехать в Юго-западный сектор, это рядом с Двадцать восьмой улицей. Если поторопишься, увидишь жертву до того, как ее увезут. Я в школе. Начальная школа имени Букера Вашингтона.
Глава 11
Юго-западный сектор находился в двадцати милях от парка, где Айрит Кармели нашла свою смерть. По бульвару Сансет я доехал до Ла Сьенеги, взял южнее в Сан-Висенте и неподалеку от Ла Бри влился в автостраду на Санта-Монику. Добравшись до Вестерн-авеню, на приличной скорости миновал несколько кварталов. Машин на дороге почти не было, пока я ехал вдоль заколоченных зданий и огороженных сгоревших во время уличных беспорядков в городе домов. Если их не стали восстанавливать сразу после беспорядков, то теперь и подавно никто не возьмется. На светло-сером, белесом небе появились первые голубые просветы.
Начальная школа имени Букера Т. Вашингтона занимала старую мышиного цвета постройку, стены которой были обезображены рисунками и надписями. Игровые площадки, все в ямах и рытвинах, обнесены подобием забора, ничуть не мешавшего юным вандалам оттачивать на школьном дворе свои разрушительные способности.
Я оставил машину на Двадцать восьмой улице, рядом с главными воротами – распахнутыми настежь, но при одетом в униформу страже. В южном, дальнем от меня углу спортивных площадок между подвесными лестницами и качелями стояли полицейские автомобили, автобус с экспертами и машина коронера. Оранжевая лента делила весь участок надвое. В другой его половине под надзором учителей и их помощников продолжали бесноваться дети. Слышался беззаботный ребячий смех и гомон. Однако взрослые смотрели не на них, а в прямо противоположную сторону.
Ни одной машины прессы. Хотя убийство в этом районе могло и не представлять для них особого интереса.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы найти убедительные для привратника доводы. Когда я подошел к Майло, он беседовал с седовласым мужчиной в зеленоватого отлива костюме, водя ручкой по страницам блокнота. Стоявший рядом человек со стетоскопом на груди быстро говорил что-то бесстрастным, лишенным эмоций голосом. Футах в двадцати от них у распростертого на земле тела возвышались двое чернокожих. На спортивных куртках поблескивали полицейские значки. Суетился со своей камерой фотограф, эксперты доставали из чемоданчиков небольшой пылесос, кисточки и пинцеты. Вокруг расхаживали, изнывая от очевидного безделья, одетые в форму люди. В сером рабочем комбинезоне бегал бородатый коротышка-испанец лет пятидесяти.
Когда я приблизился, занятые разговором чернокожие детективы повернули ко мне головы. Одному лет сорок, среднего роста, с брюшком, голова выбрита до блеска, тяжелая бульдожья челюсть, кислое выражение лица свидетельствует о проблемах с пищеварением. На нем бежевый пиджак, черные штаны и черный же галстук с багровыми орхидеями. Его коллега лет на десять моложе, высок и строен, с немыслимо пышной шевелюрой, над верхней губой кустистые усы. Одет в светло-кремовые брюки, под расстегнутым синим блейзером – темно-голубой галстук.
У обоих проницательные глаза.
Увидев меня, Майло поднял вверх указательный палец.
Парочка возобновила прерванный моим появлением разговор, а я склонился над телом.
Ростом девочка была не выше Айрит, и лежала она в той же позе: руки в стороны, ладонями кверху, вытянутые вперед ноги. Но лицо было совсем другим – багровое, распухшее, с вывалившимся из левого угла рта языком, по шее проходила ярко-красная борозда.
О возрасте судить оказалось непросто, но выглядела она, во всяком случае, подростком. Черные волнистые волосы, крупные черты, темные глаза, следы прыщей на щеках. Очень светлокожая негритянка, возможно – латиноамериканка. На ногах синие спортивные брюки и белые теннисные туфли. Черная майка. Короткая джинсовая куртка.
Грязь под ногтями. Широко открытые глаза безжизненно уставились в молочно-белое небо. Длинный, свинцово-серый язык.
Футах в десяти с перекладины качелей свешивается веревка. Неподвижный конец – в воздухе ни ветерка – ровно обрезан.
Машина коронера тронулась с места, и Майло подошел к нам. Бритоголового он представил как Уиллиса Хукса, напарника его звали Рой Макларен.
