Станислав Птаха - Красная готика
Насчет говорящей головы, которой поклоняются всякие ведьмы и сатанисты на шабашах, Прошкин и сам читал — хотя бы и в том же «Молоте ведьм», но вот сопоставить ее с профилями корифеев марксизма-ленинизма на многочисленных порождениях наглядной агитации ему в голову никогда не приходило. От такого неожиданного открытия Прошкин даже не стал вступать с Феофаном в политическую дискуссию, и раскрасневшийся от вина и собственного пафоса Феофан продолжал:
— Истинная Православная церковь излучает свет веры столь сильный, что в ее рядах не было места изощренной и многочисленной ереси порожденной порочными догматами католицизма. Увы — богословское многоумие и схоластика, подменяющие истинную веру, что, пребывает в сердце, а не в разуме, породили во множестве вероотступников. Они со времен раннего средневековья сбивались в группы, дабы с удобством вести богопротивную агитацию — такие группы часто создавались и под аристократическим патронатом охочих до власти, денег, физического бессмертия, обещанных магами, аристократов, и под эгидой городских цехов, в которых лишенные знатности по рождению ремесленники пытались пресуществиться неги избранности, и что самое печальное — даже под сенью монашеских орденов! Вот она — разрушительная стезя гордыни! Отголоски богопротивной славы тамплиеров сбивали со стези праведной веры колеблющихся много сотен лет! Как наивное дитя шли они к мерцающему белому огню последнего, исчерпывающего знания, сперва как катары, потом под личиной рыцарей Храма, вновь возрождались уже как Розенкрейцеры и как пресловутые вольные каменщики — масоны. Своим мастерком строили они лестницу к господству над миром. А землемерным циркулем отмеряли шаги к тайной славе! Велико искушение безмерной, всеобъемлющей власти — но не свет знания находили они в конце своего богоборческого пути — но испепеляющий огонь адского пламени!
— Масонская зараза проникла на искони православные земли во времена Петра, под маской просвещения, грех всегда рядится в одежды цивилизованности и знания, и просуществовала добрые три сотни лет, даже расцвела в последние предшествующие смуте и перевороту времена…
Отец Феофан был незаурядным проповедником и наделенного чересчур живым воображением Прошкин даже в бросило в жар, когда он представил как темные фигуры прикрыв лица капюшонами тяжелых плащей бредут по мрачным каменным коридорам, к теплящемуся в дали свету и несут с собой жутковатые атрибуты черной мессы — жертвенных петухов и ягнят, полуистлевшие трупы кошек, толстые черные свечи из жира не крещенных младенцев, старинные кубки и ковчежцы, толстые, оправленные в человеческую кожу книги с магическими текстами, а в сводчатом зале, над костром с зеленоватым пламенем в зловонных клубах фиолетового дыма покачивается на высоком шесте голова Люцифера. Один из участников жутковатого спектакля волочит огромный старинный глобус, чтобы показать своим порочным собратьям — где спрятаны несчетные сокровища, могущие приумножить их земное богатство, а значит и власть над миром, от неловкого движения капюшон сползает с его лица — и, ужас охватывает Прошкина — потому что это — молодой фон Штерн!
Уф… Прошкин энергично встряхнул головой, чтобы побыстрее избавиться от навязчивой картины, и тоже отхлебнул вина.
— А куда они потом делись? Масоны, я имею ввиду — после революции… — вопрос Прошкина прозвучал настолько по-детски искренне, что даже не выглядел глупым.
Феофан ехидно ухмыльнулся, и посмотрел на Прошкина как на клинического недоумка:
— Эмигрировали. В Париж. В Харбин. В Америку наконец!
— Что все? — засомневался перепуганный Прошкин.
Феофан тревожно развел руками:
— Как я могу знать? Сам я теперь далек от масонства. В былые времена мне случалось несколько раз посещать подобного рода собрания — безусловно, с ведома Патриархии, так сказать с благой целью изучения сего феномена. Масонство не однородное движение. В нем есть множество направлений, враждующие группировки, своя сложная иерархия и жестокая борьба за влияние внутри системы. Система эта весьма функциональна, способна к быстрой мимикрии и самовоспроизводству — поскольку привлекает множество власть имущих, в силу своей порочности, быстро шантажом и подкупом превращая их в агентов влияния, оттого на редкость жизнеспособна — в отличии от прочих эзотерических доктрин! У масонов нет ни национальности, ни семьи, ни патриотизма — только ценности братства значимы для них, оттого они умеют хранить свои мерзкие тайны. Однако из века в век подтачивают могущество братьев — каменщиков не внешние факторы — а свои собственные внутренние интриги. Но сегодня — этот социальный феномен уже не церковная юрисдикция… Заговоры, всяческие тайные общества теперь вашего ведомства, Николай Павлович, парафия! Хотя — это все тщета. Тщета и миф… не берите в голову — просто, я — старик, по своему скудоумию тут разболтался…
9
Прошкин в дороге попытался, как мог, систематизировать обрывки собранной информации, собственные соображения — и теперь, хотя все еще с тяжелым сердцем, при каждом шаге постукивающем — «масоны, кругом масоны…», шел на доклад к Корневу.
Но Корневу было не до мудрствований и исторических экскурсов. В кабинете резко пахло нашатырем, валерьяновыми каплями, еще какими-то лекарствами, у стола стоял перепуганный фельдшер Управления Серега Хомичев и дрожащими руками наливал в мензурку вонючую коричневую жидкость. На столе рядом с пузырьками лекарств лежало несколько скомканных белоснежных носовых платков и мокрое вафельное полотенце — а в любимом кожаном кресле Корнева полулежал заплаканный, бледный и совершенно измученный собственной истерикой Баев, прикладывая ко лбу еще одно полотенце. Сам Корнев нервно ерзал на казенном стуле. Прошкин хотел внести рационализаторское предложение — отвесить Баеву пару оплеух для восстановления внутреннего равновесия, но промолчал, заметив нешуточную озабоченность начальника.
— У нас тут Николай Павлович — очередное ЧП, — серьезно начал Корнев, — иди Сережа. Александру Дмитриевичу уже лучше.
— Так вот, — продолжал он, — извлекая из сейфа бутылку армянского коньяка, продемонстрировал ее Баеву, и после его слабого кивка, налил им, всем троим, в чайные стаканы с мельхиоровыми подстаканниками, — у Александра Дмитриевича с дедушкой прямо таки беда…
— Давайте без эвфемизмов, — Баев залпом, как лекарство, выпил коньяк, — мой дедушка, Александр Августович фон Штерн — сегодня утром обнаружен мертвым. На берегу реки — в нескольких километрах от города. Он утонул. Если верить этому тупому белобрысому коновалу, который делал вскрытие — уже больше недели назад…
— Но как же такое может быть? — Прошкин тоже залпом выпил коньяк, хотя предпочел бы водку, — мы ведь вчера только его видели — живого и здорового…
— Я именно это уже несколько часов пытаюсь растолковать вашему руководителю! Что вы теперь скажете — Владимир Митрофанович — возможно я — действительно человек эмоционально неуравновешенный — но товарищ Прошкин — обладатель крепкой психики, к галюцинанциям не склонен. Словом — безнадежно нормальный человек… Нам, что одновременно от жары привиделось? Может, вы предпримите, наконец, хоть какие-то меры и пригласите другого врача? Я уверен, что дедушку отравили! Этот моральный урод Борменталь…
— Так ведь действительно — Генрих Францевич, тоже там был, и тоже видел фон Штерна, как и мы! Может подтвердить, — радостно сказал Прошкин.
Корнев неприязненно поморщился:
— Борменталя будем подавать в розыск, его нет ни в квартире, ни в управлении, ни в городе. Нет ни его вещей, ни его документов. Никто не видел, как он выходил из управления. Ориентировку готовят уже для рассылки. Можно подумать этот специалист, по чем там он у нас был, — в воздухе растаял.
Прошкин тихо присвистнул…
Метод социалистической дедукцииКорнев взял листок бумаги, карандаш и начал ровным, рассудительным голосом:
— Давайте проанализируем ситуацию, как будто бы мы сами в ней не участвуем — а совершенно объективно — как обычные сотрудники НКВД, которые лично не знакомы ни с Николаем Сидоровичем, ни с Сергеем Никифоровичем, ни даже с товарищем Баламутовым… — значит, Баев уже успел нажаловаться на Корнева своим высоким покровителям — ничего себе знакомые у скромного специального курьера — товарищи Власик, да Круглов, отметил про себя Прошкин.
Баев сдержано всхлипнул и кивнул.
— Что вы вчера собственно видели с Прошкиным? Как высокий пожилой человек в очках пьет чай с другим человеком — которого мы знаем, как Борменталя. При этом лицо, обозначенное как Борменталь, называло собеседника — Александром Августовичем. Все. Прошкин фон Штерна до этого видел пару раз мельком. Борменталь — тоже мог его видеть впервые… А вы, Александр Дмитриевич, часто видели покойного фон Штерна?
