Виктор Точинов - Твари, в воде живущие (сборник)
А потом Люда изумленно заметила, что визит, который она не собиралась дать затянуть долее пятнадцати минут, перевалил уже за полтора часа — заметила и, небывалое дело, предложила посетителю отобедать с ними. Тот отказался, сославшись на кучу дел и самолет, улетающий вечером; провожая гостя (имя его по приходу Люда пропустила мимо ушей, а переспросить потом постеснялась) она подумала, что и среди дедушкиных знакомых встречаются в виде исключения вполне приличные люди.
«Какого черта, — думал Лукин с холодным бешенством, — какого черта мы жалеем погибших молодыми? Им надо завидовать, если не повезет и случится дожить до такого — лучше уж не вернуться с озера, как Валера или словить свой инфаркт и умереть где-нибудь в красивом месте, подальше от капельниц и отвратного больничного запаха — на траве, под соснами, под синим безоблачным небом… И чтобы не толпилась рядом безутешная родня, делящая в мыслях наследство…»
2— Мы не сдаем в аренду помещения, — Эльвира Александровна крайне неприязненно посмотрела на незнакомца, появившегося в дверях каморки, пышно именуемой кабинетом завлаба. — Всё, хватит, и так сдали, что можно…
Комнатушка, заставленная аппаратурой, так что к столу можно было протиснуться лишь боком, вполне подтверждала слова хозяйки. Она продолжала с прежней неприязнью:
— И мне нет дела, что вам там обещал Комарчук; если наобещал — пусть размещает хоть в своем кабинете…
— Да я, собственно, как-то и не собирался здесь квартировать. Меня к вам направил Пыляев по другому вопросу…
— А-а-а… Извините… Мы тут ведем форменную войну за площади, наш зам по АХЧ маму родную готов в аренду сдать, и как раз сегодня… — она на полуслове оборвала объяснение, откинула с очков седеющую прядку и одернула знавший лучшие дни халат. — Извините еще раз, обозналась. Что вам угодно?
Несмотря на слова извинения, неприязнь никуда не ушла ни из ее голоса, ни из настороженного взгляда серых глаз. Незнакомец легко проскользнул мимо громоздящихся приборов и оказался возле ее стола.
— Меня зовут Лукин, Игорь Евгеньевич. Я журналист, пишу сейчас очерк о нынешнем состоянии природы русского севера и хотел поговорить с вами о работах профессора Струнникова. Вы ведь несколько сезонов отработали вместе в постоянной экспедиции НИИ рыбоводства там, на Севере…
— Зачем? — в голосе Эльвиры Александровны прозвучала непонятная Лукину горечь. — Зачем вам это? Николай Сергеевич умер двенадцать лет назад и сенсаций из его работ вы не выжмете, никак не сенсационными вещами мы там занимались…
— Как я понял из разговора с Пыляевым, вы занимались проблемами разведения карповых рыб на севере… А для чего, собственно? Насколько я знаю, чем дальше к северу, тем выгоднее разводить лососевых: форель, пелядь, сигов…
— Ничего вы не знаете, — устало сказала она. — То, что там делалось с лососевыми все последние десятилетия — никакое, по большому счету, не рыбоводство… Так, искусственная репродукция. Выпускали в естественные водоемы мальков-сеголеток, в лучшем случае годовиков — к великой радости местных щук, окуней, налимов и чаек. Выход товарной рыбы — один-два процента в лучшем случае. В самом благоприятном случае… А мы работали над полным циклом разведения карпа в северных условиях… Карп и растет быстрее, и менее требователен к содержанию кислорода в воде, и дает гораздо больший прирост на килограмм съеденного корма…
Эльвира Александровна говорила бесцветным голосом, не глядя на Лукина. Слова складывались в не один раз сказанные фразы совершенно без участия сознания — перед ее мысленным взором снова…
…опускалось в тайгу багрово-красное закатное солнце, озерная гладь без малейшей ряби на зеркальной поверхности; причал, белеющий свежеструганными сосновыми досками с дурманящим смолистым ароматом; и рука, тяжелая и мускулистая мужская рука, лежащая на плече у нее — у молодой и симпатичной аспирантки в совсем не портящих ее очках в тонкой оправе, с обдуманно-беспорядочной копной рыжих волос; и сентябрьский дождь, барабанящий по туго натянутому брезенту палатки — она, счастливо-обессилевшая, с губами, еще горящими от поцелуев, смотрит на его профиль на фоне входного полога — гордо откинутая голова с седеющей шевелюрой, уверенный жест, подносящий огонь к сигарете — мой, мой, мой, никому не отдам; и зимы (боже, как она ненавидела те томительно-долгие зимы) — короткие, украдкой, встречи вечерами и подчеркнуто деловой тон на работе: “Эльвира Александровна, будьте добры, найдите папку с тест-таблицами за семьдесят второй год…”; и ожидание, мучительное ожидание весны, солнца, шума сосен над головой — и его, его, его рядом…
Журналист что-то спросил; она, пробудившись от грез наяву, посмотрела на него почти с ненавистью, но проклятый писака не смутился и повторил свой вопрос:
— Если так выгоднее, почему карпа не разводят… не разводили на севере?
Эльвира Александровна помассировала висок и неохотно ответила:
— Холодно, слишком холодно. Вода прогревается до нужной для нереста карпов и развития мальков температуры только к июлю — молодь попадает на зимовку мелкой и слабой — как следствие, большой отход; и сезон активного питания короток — до товарной массы рыба растет не два, как на юге, а четыре года…
— И вы…
— Мы работали над ускорением роста… гормональные добавки к пище… селекция наиболее быстро растущей в холодной воде породы…
— Но почему именно там, на озере? В принципе, ведь в ваши бассейны можно заливать воду любой температуры… Зачем тащиться в тайгу, за тысячу километров, да еще сидеть там несколько сезонов, когда здесь, в институте, все под рукой?
Она ответила не сразу; сейчас об ее взгляд, и раньше не слишком ласковый, можно было уколоться, обрезаться, обжечься… Наконец она разлепила губы и сказала совершенно мертвым голосом:
— Экспедиция планировалась комплексная, работала над многими проблемами северного рыбоводства; мы со Струнниковым занимались карповыми, а другие… Как вы, интересно, испытаете сорокаметровый экспериментальный образец нового трала в нашем бассейне?
Лукин все равно не понял, зачем они с профессором так упорно сидели на озере; он понял другое — разговор не получился и дальше продолжать его собеседница не намерена; и поспешил задать главный вопрос:
— Скажите, гормональные добавки, стимуляторы роста, они могли чисто случайно поедаться хищниками-аборигенами — щуками, к примеру?
— Исключено, — сказала она, вставая. — Они добавлялись в гранулированные комбикорма, хищники такими гранулами не питаются… Ну разве что мелодь местных карповых, просачивавшаяся сквозь ограждения вольеров, могла подбирать остатки… Извините, пожалуйста, но у меня сегодня много дел…
«Любой хищник стоит в самом конце пищевой цепочки, — подумал Лукин, спускаясь по узкой крутой лестнице, — и когда в воду сливают ядовитую химию, через какое-то время содержание отравы в хищной рыбе в десятки раз выше, чем в мирной — эффект аккумуляции… Сорожки подбирали остатки и излишки комбикорма, а щуки подъедали сорожек, а потом… Спутник номер два, вот что это такое — красивая теория, которая абсолютно ничем мне не поможет… Завод по производству гормональных комбикормов так и не построили… аллах ведает, как они там лепили свои экспериментальные партии гранул кустарным способом… дрогнула рука у лаборанта, сыпанул втрое больше стимулятора и начались голливудские страсти… Бред, но достаточно логичный… Лишь одно никак сюда не укладывается — придумай покойный Струнников такое , в стране давно не было бы проблем с продовольствием, а Эльвира Александровна не сидела бы в глухом закутке, перегруженная непонятными комплексами — черта с два, стояла бы во главе всего НИИ, как наследница и продолжательница великого дела…»
3Звонок в дверь раздался ровно в четыре.
Лукин, подумал Володя Дземешкевич. И не ошибся — тот стоял на пороге, подтянутый, стройный, в тусклом свете мерцающей в коридоре лампочки казалось, что Лукин не изменился за годы, пролетевшие с их последней встречи.
— Ты все тот же! — радостно стиснул его в объятиях Володя. — Кавалергард! Гусар!
Лукин в ответ улыбнулся одними уголками губ (ах, как млели лет двадцать назад девушки от такой полуулыбки!); а Дземешкевич смущенно представил, как выглядит в его глазах: в линзах очков теперь больше диоптрий, и костюм больше на несколько размеров, и вообще многого стало больше — морщин и внуков, проблем со здоровьем и несбывшихся надежд.
А Лукин… Лукин, как всегда, выглядел молодцом; Володя не завидовал, он никогда и никому не завидовал — по-доброму радовался за старого приятеля.
— Ну пойдем, расскажешь, сто лет ведь не виделись… — Володя кивнул на дверь кухни, где на столе уже стояла запотевшая бутылка и кое-какая немудрящая закуска.
